Опасения очередного военного переворота, однако, возникли не без оснований. На первом после смерти Зии чрезвычайном заседании главных министров и главных военных, на последних оказывалось давление с целью введения военного правления. К чести военных, они отказались предоставить штыки армии в распоряжение министров, имевших в виду прежде всего свои политические цели. «Если состоятся выборы, Беназир выиграет и перевешает всех генералов», — пугали министры. «Ее отец не трогал армию. С чего нам опасаться дочери?» — резонно возразили генералы.
Смерть Зии вызывала отклики из самых неожиданных мест. Нам звонили из таких оплотов армии, как Хариан и Вазирабад, сообщали, что люди издалека прибывают к домам членов ПНП, поздравляют с окончанием эпохи Зии. Я поняла, что, хотя Зия и был начальником Генерального штаба и рассматривал армию как свою вотчину, армия подчинялась ему лишь по уставу, а не по убеждению.
Зия всячески пугал военных приходом к власти нашей партии и сокрушительными его последствиями, но наш призыв к примирению не остался неуслышанным. «Армия ни правая, ни левая. Она не принадлежит генералу Зие. Она не принадлежит Беназир Бхутто. Армия принадлежит народу Пакистана», — неустанно повторяла я в своих публичных заявлениях.
Зия, однако, полагал, что армия принадлежит ему лично, и вел себя соответственно. Он не спрашивал своих подчиненных, хотят ли они вмешиваться в политику, подавлять народ, согласны ли они с тем, что он вытворяет. Пока Зия не погиб, я не сознавала, в каком напряжении он держал вооруженные силы. Втянув армию в политический процесс, Зия подорвал ее боеспособность и профессиональную гордость. Мне сообщали, что в армейских столовых Карачи отнюдь не царил траур по умершему главе режима. В то же время я помнила, как мне говорили после убийства отца, что солдаты в Кветте, Хариане и на других армейских базах в знак скорби по три дня не принимали пищи.
Семнадцатое августа подходило к концу, в воздухе носились толки о возможной причине катастрофы. Сначала на первое место по популярности вышла сплетня о ракете, запущенной с индийской территории. Военная база Бахавалпур находится лишь в восьмидесяти милях от индийской границы, а трения с Индией снова возросли за последние месяцы. Обвиняя Пакистан, среди прочего, в подготовке в Пенджабе радикальных сикхов-сепаратистов и засылке их в Индию, премьер-министр Индии Раджив Ганди заявил в речи 15 августа, что если Пакистан не будет вести себя «как следует», то следует его проучить.
Мне эта «ракетная» теория казалась маловероятной, так как пограничные системы наблюдения Пакистана весьма надежны. Однако в целом предположение о вмешательстве сил из-за границы нельзя было исключить. Кроме Индии Пакистану угрожал Советский Союз, раздраженный поддержкой, оказываемой Пакистаном силам сопротивления Афганистана. В дипломатическом корпусе и среди иностранных журналистов имела хождение версия «длинной руки» Хада, разведслужбы поддерживаемого Москвой кабульского режима. Без Зии затрещал американо-пакистанский проект помощи. Прежний-то выполнили, но что дальше? Если теория вмешательства из-за границы верна, то можно было ожидать ее развития.
Страна в этот момент оказалась чрезвычайно ранимой. Ни парламента, ни президента, ни премьер-министра. Уничтожена вся верхушка вооруженных сил. Возник вакуум власти, создались условия для подрывных действий как снаружи, так и изнутри. Некоторые коллеги из ДВД всерьез подумывали, не воспользоваться ли ситуацией, пока последыши Зии не произвели перегруппировку. Но я отказалась. Вместо этого я через генерального секретаря ПНП генерала Тика Хана послала властям конфиденциальный меморандум, в котором обращала внимание на то, что ПНП, как партия патриотическая, ни в коем случае не примет участия в заговорах, направленных на нарушение стабильности страны.
«Ракетная» теория быстро сменилась теорией диверсионного акта. И тут все взгляды автоматически устремились на армию. Если самолет погиб в результате акта саботажа, то кто, кроме армейского персонала, смог бы совершить этот акт? Инцидент произошел с военным самолетом, взлетевшим с военного аэродрома, охраняемого военными. Никто, кроме военных, не знал, откуда полетит Зия. Эта теория получила наибольшее распространение в течение последующих дней. Даже в традиционно военных областях никто не сомневался, что Зию убрали «свои».
Я находила эти слухи чрезвычайно опасными, не желая, чтобы армия снова стала объектом политических споров — как раз когда она показала готовность уйти из политики. Впервые я обнаружила, что разговор с репортерами вызывает затруднения. От меня ждали восторгов по поводу гибели врага и согласия с теорией об армии в качестве причины его гибели. Как я могла такое сказать?
Теории о гибели Зии становились все более фантастичными. Кто-то с пеной у рта утверждал, что пилот патриотично пожертвовал жизнью, чтобы избавить страну от тирана, кто-то широким жестом засовывал взрывчатку в упаковки с манго, погруженные на борт в Бахавалпуре. Но коробки с манго проходили контроль охраны Зии, как и все грузы самолета, как и сам самолет. А пилот не мог быть уверен, что Зия полетит именно с ним. В распоряжении Зии всегда было два самолета.
Труднее было опровергнуть теорию о технической неисправности машины. Хотя С-130 — один из наиболее надежных и стабильных летательных аппаратов, свидетели сообщали, что самолет около двух минут вилял, пытаясь удержать равновесие, после чего завалился на нос и спикировал в землю. Это, конечно, наводило на подозрение о техническом дефекте. «Шанс один на миллион, но, похоже, он и выпал», — говорил друг Асифа, служивший в военно-воздушных силах. Но и этой теории подтверждений не найдено. Комиссии американских и пакистанских экспертов, исследовавшие обстоятельства крушения, так и не пришли к определенному заключению. Большинство пакистанцев, включая меня, решили, что смерть Зии произошла в результате Божественного вмешательства.
Мусульман с детства учат верить в гнев Господень, поражающий внезапно, без предупреждения. Многие в Пакистане увидели в смерти тирана именно такую кару свыше. Действительно, пример Господнего гнева весьма устрашающий.
Самолет полыхал в течение пяти часов. Зия так злоупотреблял именем ислама, что Бог не оставил ни следа от его тела. Последние мусульманские ритуалы: омовение, молитвы над повернутым головою к Мекке телом — оказались невозможными. Гроб, зарытый в мечети «Шах Фейсал», не содержал ничего из останков Зии.
На совещании центрального исполкома ПНП на следующий день после смерти Зии решено было принять слова президента Исхака Хана за чистую монету и надеяться, что дела не разойдутся со словами. Мы согласились поддерживать нынешнего президента, если он будет действовать в соответствии с конституцией и проведет первые за 11 лет выборы в стране.
Однако к нашему глубокому сожалению, Исхак Хан составил временное правительство из прихвостней Зии. Вместо нейтрального непредвзятого кабинета мы увидели тех же представителей коррумпированной системы Зии, для которых честные выборы означали бы потерю власти и всех привилегий. Мы призвали к их отстранению, что сделали и многие другие политические партии, однако наш призыв остался неуслышанным.
Первым действием нового правительства оказалось приглашение всех желающих на похороны Зии с оплатой дорожных издержек в обе стороны и с бесплатным размещением на месте. Мало кто из пакистанцев воспользовался этой возможностью, мало кто из глав государств появился на похоронах. Никто по Зие не горевал. На церемонии чехлум (сороковины) отмечено лишь около трех тысяч присутствующих.
В первые дни после смерти Зии можно было слышать толки — а особенно читать в иностранных газетах, — что моя решимость и народная поддержка ПНП ослабнет после смерти Зии. В течение многих лет люди трактовали мою политическую позицию как желание отомстить за убийство отца. Но они ошибались. Нельзя жить горечью. Горечь разъедает, она не может вести вперед. Моей движущей силой все эти годы оставалось стремление вернуть Пакистан на путь демократического развития при помощи свободных и справедливых выборов.
