Она не сразу в себя пришла. Еще некоторое время молчала, пытаясь со своими мыслями разобраться. Слишком уж они противоречивыми были.

— А скажи-ка мне, Витяй, — тихо, даже непривычно ласково начала она, наклоняясь к племяннику. — Кто это такой умник-разумник тебе все эти мысли нашептал? Давай, давай, колись. Что буркала-то вылупил, шантропа уличная? Думаешь, я совсем из ума выжила и ничего не пойму⁈

Перемена в ней оказалась настолько разительной, что теперь парня проняло до самых печенок. Он аж без единой кровинки в лице сидел, не зная, что ей и ответить.

— Ну? Кто это такой умный здесь выискался? Отвечай — наседала она, видя, что племянник вот-вот все расскажет. — И туфту мне тут не гони. На раз узнаю, если начнешь мне голимые сказки рассказывать.

— Это он все предложил, тетушка, — решился Витян. — Как вчера пришел, так и целый день крутился возле меня. Сначала все подробно про наш сквад и улицу выспрашивал. Мол, что и как устроено у нас, у других. Кто самый главный, как все заведено, кто и чем промышляет. Прямо тьму вопросов задал. Я аж взмок от такого. Зуб даю, на допросе в полиции легче было. А после он у себя засел и до самой ночи носа не казал. Заявился уже при луне и начал про сквад рассказывать.

Мадам Камова вся превратилась в слух, стараясь ни единого слова пропустить. Получалось, возле ее Витяя крутился очень странный человек. И предлагал тот, немало — немного, настающую революцию в воровском деле. Можно даже сказать, что здесь дело пахло новым воровским законом, а вот это было уже очень и очень серьезно. Ведь, за такое старшие могли с легкостью голову снять.

— Сказал, что пришло время новые правила вводить…

Женщина встрепенулась. Значит, она не ошиблась: разговор шел именно о новом воровском законе.

— Старые правила, мол, уже свое отжили и от них нет никакого толку. Пришло время идти дальше. И если я успею первым встать на эту дорогу, то и весь хабар первым к рукам приберу… Пообещал, сделать воровским коро…

Договорить не успел. Женский палец тут же коснулся его губ.

— Хватит, — чуть дрожащим голосом проговорила мадам Камова. — Ты забыл сказать, кто он.

В ее голове, конечно, крутилась пара подходящих имен из молодых и ранних.

— Так это же Рафи, тетушка…

[1] Марафет — кокаин. В РИ имел также назывался антрацит, кикер, кокс, мел, мура, нюхара, нюхта, кошка, белая фея, бешеный порошок. В этой связи выражение «пойти в туалет навести марафет» приобретало совершенно определенный смысл

Длинная вереница добротных возов, запряженных теми самыми орловскими битюгами, медленно втягивалась в подворье купца первой гильдии Веретенникова. Шум, гам до небес поднимались. Чувствуя скорую кормежку и теплое стойло, протяжно ржали лошади. Весело перекрикивались возницы с охраной. Уставшие за два с лишним месяца пути с Архангельска, они уже представляли, как после жаркой баньки усядутся за сытый стол с пивом и вином, а потом улягутся под теплый бочок жен и подруг. Шуму добавляла и возня вездесущих мальчишек, галдящих возле обоза и выпрашивающих баранку или сахарный кренделек.

Улыбался и Михаил, спрыгнув с первого воза и ухватившись за массивную дубовую воротину. Предчувствовал скорую встречу с семьей — кареглазой супружницей Аленой и тремя сорванцами. Страсть, как соскучился. Почитай, каждый вечер за эти два месяца про них вспоминал.

Хотел обнять, расцеловать, подарки подарить, что из Архангельска привез. Супруге — теплую пуховую шаль и черные сафьяновые сапожки, мальчишкам — по настоящему булатному ножику с рукоятями из рыбьей кости. Было еще кое-что, чем он хотел семью порадовать. Ведь, хозяин, Афанасий Прокофьевич, самолично ему должность старшего своей охраны предложил и такой оклад положил, что вслух сказать страшно. Теперь точно можно было забыть и про голодные дни, и про рваную одежку у деток.

— Старш[О]й! — со спины к нему подошел Чешко, рыжий парнишка, что в обозе у хозяина в порученцах ходил. От этого вечно, как надутый индюк ходил. — Тебя Афанасий Прокофьевич кличет.

Михаил степенно кивнул. Быстро оглядел себя, чтобы все с одеждой в порядке было. Рубаху поправил, штаны от соломы отряхнул, волосы пригладил. По-другому никак. Чай теперь не обычный охранник или возница, а самый главный в обозе. Большой человек.

— Э-э, — мальчишка рядом с ним мялся. Судя по смущенному лицу, сказать что-то хотел. — Хозяин хмурной очень. Сказывают, с каким-то важным господином вчерась встречался, и вроде о тебе гутарили.

Нахмурившись, Михаил задумался. Сглазил, похоже. Нечего было раньше времени радоваться, планы строить. Как говориться, хочешь, чтобы твои планы не сбылись, расскажи о них Богу.

Может еще все обойдется, вздохнул он. Вдруг хозяин просто какое-то поручение решил дать по приезду домой.

-… Вроде из благородных был господин, — мальчишка понизил голос до шепота и заговорщически наклонился. — И даже одаренный.

А теперь все внутри у него разом упало. Сразу же догадался, что это был за благородный господин из одаренных. Боярин Зауров, сука, что никак его в покое оставить не хотел. Выгнав из отцовой дружины всех старых дружинников, Зауров-младший особо не взлюбил Михаила за его независимый нрав. Пообещал, что тот даже золотарем в столице не найдет работу. Мол, пока не придет к нему, не повинится, не упадет в ноги, ничего ему не заработать здесь.

С той поры Михаил, опытный мастер боя, участник не одной военной компании, и бедовал. На имперскую службу пытался поступить, не брали. По найму в боярскую дружину просился, отказывали. Даже на завод простым мастером хотел пойти, чтобы семью прокормить. К счастью, сюда, к купцу Веретенникову, взяли. Неужели и отсюда попросят?

— Здрав буди, Михайла, — купец, как и настоящий старовер, выглядел соответствующе. Был изрядно дороден, массивен, с густой окладистой бородой с проседью. На нем серый пиджак из дорого английского сукна, жилетка такого же цвета, выглядывают большие золотые часы Брегеты. — Пошли, поговорим.

Отошли в сторону от обоза, чтобы окружающие «уши не грели». Веретенников шумно высморкался, вытерся красным шелковым платком, который затем долго и основательно складывал. Похоже, не знал, как приступить к разговору.

— Повиниться хочу перед тобой Михайла. Не в моем правиле своей слово менять, но…

У Михаила сжалось сердце. Точно, покажут ему на дверь.

— Придется уйти тебе… Пойми, Михайла, не могу я иначе, — от смущения Веретенников нещадно потел, отчего то и дело приходилось вытирать со лба пот. — Даже с моими миллионами не с руки мне тягаться с благородными. За ним ведь и другие встанут, коли я артачится начну. Я же один одинешенек останусь…

Михаил кивнул, с трудом сдерживая эмоции. Злость и ярость изо всех сил рвались из него. Жутко хотелось взять в руки верный карабин и пойти в известный ему дом, чтобы спросить с его хозяина за все.

— Ты, Михайла, только зла не держи. Не могу я иначе.

Купец протянул ему пачку ассигнаций. Рублей пятьдесят, по виду. Для одного много, а для семьи настоящие слезы. Два месяца протянут, а после из квартиры турнут.

Теперь точно уже никто на работу не возьмет. В городе слухи быстро расходятся. Скажут, если уж сам Веретенников испугался, то и нам не с руки в такое влезать.

— Прости, Михайла, если сможешь…

Мужчина опять кивнул, стараясь не смотреть купцу в глаза. Не хотел, чтобы тот видел, что внутри него творится. Нельзя ему сейчас такое показывать, а уж тем более выплескивать из себя. Он ведь мастер боя и такого может натворить сгоряча, что и вдесятером не расхлебать. Этого, по всей видимости, опасался и купец, очень осторожно подбиравший слова.

— Бог простит, Афанасий Прокофьевич, Бог простит, — выдохнул Михаил, и пошел прочь от двора.

— Михайла, деньги, — крикнул ему вслед бывший хозяин, держа конверт на вытянутых руках. — Возьми, Христа ради.

Веретенников аж взбледнул с лица. Видно, вообразил, что бывший работник на него зло затаил и захочет отомстить. А от бывшего мастера боя можно было такого ожидать, от чего и два десятка охраны не защитят. Многие в столице еще помнили, как во время одной из дворянских буч мастер боя с одним лишь ножом вырезал целый отряд противников.