- Ну-ну, парень, не раскисай раньше времени, – Роберт улавливает интонации и правильно трактует настроение мужа. – Всё у тебя получится, просто нужно время.

Для Влада поддержка Вайнштейна сейчас – лучший и совершенно неожиданный подарок.

Старик ещё немного сидит и болтает о какой-то ерунде, а потом уходит…

- Мила, что это было? – спрашивает муж. – Он и вправду оставил тебе договор?

Достаю листы из папки и начинаю читать…

Перечитываю выделенные места в договоре по несколько раз. Влад просит ещё и ещё. Я знаю: детали очень важны, а на слух информация воспринимается куда хуже, чем глазами. Ему нужно всё правильно понять и тщательно запомнить, чтобы проанализировать и принять решение.

- Хорошо, спасибо, – муж останавливает после очередного прочтения. – Теперь сфотографируй и перешли папе, пусть юристам отправит. Только включи на телефоне режим для документов, чтобы все правки были хорошо видны.

Пометки не рукописные, но Влад этого не знает, а потому волнуется. Не спорю, делаю всё, как он просит.

После ухода Вайнштейна муж немного успокоился, и мне бы хотелось продлить это состояние подольше. Пусть переключится на контракт, обдумает новые детали, вытеснив хотя бы на время грустные мысли.

Это и правда работает. Влад подолгу разговаривает с отцом, Ритой, юристами и руководителями отделов. Новость о том, что у них появился реальный шанс получить финансирование на восстановление и реорганизацию завода, вдохновила всех. Этот энтузиазм оказывает своё благотворное влияние на Розовского. Вероятно, мысли, что не всё потеряно, служат для него самым действенным лекарством.

Впрочем, со мной он по-прежнему держится холодно. Всё пытается сделать сам, отталкивает, когда хочу помочь. Выгоняет из ванной и даже пытается левой рукой вслепую бриться, благо электробритва не может его поранить.

Сердце обливается кровью, когда наблюдаю, как он выдавливает пасту на зубную щётку… Двумя руками зрячему человеку это действие кажется элементарным, практически механическим. Но Владу оно даётся очень непросто, а мою помощь он напрочь отвергает. Каждый раз кричит:

- Мне не нужна нянька! Если ты хочешь быть моей женой, то будь ею! А нянчиться со мной не смей! – и с грохотом захлопывает дверь перед моим носом.

Какой смысл он вкладывает в слова “быть его женой”? Чего он ждёт от меня сейчас? Хочет ласки? Секса? Но мы же в больнице! Сюда в любой момент может войти кто-то из персонала. Да и наверняка здесь есть камера – я видела на посту большой монитор, на который транслируются картинки из палат.

Кроме того, к Владу страшно прикоснуться – боюсь задеть раны и причинить боль. Его тело не так сильно обожжено как рука. Он выставлял её вперёд, когда в чёрном дыму пытался найти дорогу, и касался раскалённых поверхностей. Но всё равно помимо воли действует какой-то ступор.

Время до “часа Икс” тянется бесконечно медленно. А когда профессор Броневицкий со свитой приходят и начинают суетиться вокруг Влада, снимая повязку с глаз, и вовсе останавливается. Мир замирает. Всё вокруг застывает, кроме рук, сматывающих бинты.

Муж бледный, губы крепко сжаты. Он ужасно волнуется и боится. Могу себе представить его состояние! Я и сама на грани обморока. Молюсь, чтобы зрение вернулось. Но не знаю, как это бывает – пациент сразу начинает видеть всё или поначалу только свет и очертания, постепенно увеличивая резкость картинки?

Я оказываюсь в стороне, оттеснённая от мужа медиками. Не могу взять Влада за руку и поддержать, забрать на себя часть его паники и поделиться уверенностью, что всё будет хорошо. У меня её не много, но я готова отдать всю до последней капли, только бы облегчить ему этот судьбоносный момент.

Если бы мы были в кино, сейчас звучала бы напряжённая барабанная дробь или тревожная мелодия, вынимающая душу. Но реальность гораздо волнительнее, тишина выворачивает наизнанку внутренности, сковывая их почти животным страхом перед чем-то ужасным и непоправимым. И вместе с тем натянутая в напряжении душа едва слышно тоненько звенит надеждой.

Тишину разрывает периодическое позвякивание соприкасающихся металлических инструментов и шарканье тапочек пожилой медсестры. Я готова к приговору. И вместе с тем знаю, что подготовиться к нему невозможно.

- Ну что ж, молодой человек, давайте-ка посмотрим, – профессор высекает искры нервного напряжения.

Ещё до того, как Влад произносит первый звук, я вижу его лицо. Оно смягчается и, кажется, растягивается в улыбке.

Конечно, я выдаю желаемое за действительное. Муж не улыбается. Но всё равно перемена в мимике заметна.

Профессор продолжает проделывать какие-то манипуляции. Он задаёт Владу вопросы, на которые тот отвечает не очень определённо. И хотя муж не кричит и не прыгает от счастья, а его тон скорее осторожен, чем оптимистичен, я уже понимаю: он видит. Видит! Пусть не так хорошо, как хотел бы. Но это ведь только начало?

Профессор долго что-то объясняет Владу. Тот кивает. Из этого разговора я понимаю только то, что всё идёт по плану и нужно продолжать лечение. Мне необходимо как можно скорее остаться с мужем наедине, чтобы расспросить его, как обстоят дела по его собственным ощущениям, и уловить настроение.

По выражению лица догадываюсь, что он доволен, но ожидал большего. Не понимаю, расстроен ли картинкой, которую видит. Но слова профессора придают мне оптимизма. Если он считает, что всё в порядке, значит, качество изображения – это вопрос времени. Нужно запастись терпением и лечиться.

- Как ты? – спрашиваю напрямую, когда толпа в белых халатах покидает палату.

- Пока непонятно. Но прогресс налицо, – Влад впервые улыбается, немного напряжённо. – Хоть не полная темнота. Я даже в детстве темноты не боялся, а теперь, оказывается, панически боюсь. На ночь включать ночник придётся, как малышу.

Шутит, значит, всё относительно неплохо.

- Темнота – это жесть как страшно, врагу не пожелаю.

Впервые после пожара вижу мужа без повязки, рассматриваю. Брови и ресницы сгорели, кожа поджарилась, лицо выглядит странно. Но я понимаю, что это – ерунда, сущие мелочи. Серьёзных ожогов на лице нет, рубцов не останется. Скоро всё отрастёт и заживёт, Влад будет такой же красавец, как и раньше. Главное – чтобы зрение полностью восстановилось.

- Что? Не нравлюсь? – муж по своему воспринимает мой внимательный взгляд. – Всё совсем печально?

- Глупость какая. С чего ты взял? – отмахиваюсь. – Наслаждаюсь. Мне нравится, как ты улыбаешься. У тебя очень красивая улыбка, я по ней соскучилась.

- А я по кое-чему другому соскучился. Но ты же решила меня со света сжить! – выталкивает обиженно и деланно дует губы.

О, он и вправду идёт на поправку.

Рассказывать подробности о картинке, которую видит, Влад отказывается, всячески отнекивается и увиливает от ответов на вопросы. Я не настаиваю, хотя мне очень хочется быть в курсе и немного обидно, что он не считает нужным делиться со мной.

Несмотря на это, чувствую, как натянутая пружина расслабляется, атмосфера в палате становится спокойнее. Уже не искрит агрессией, не звенит отчаянием.

- Мне бы сейчас нормальную свиную отбивную. Чтобы с лучком и перчиком – всё, как положено, – мечтательно заявляет муж за ужином. – Осточертела эта полезная пища. Чувствую себя младенцем в детском саду.

- Я смотрю, ты капризничать начал. Точно на поправку идёшь, – ворчу и незаметно от него стучу по дереву – чтобы не сглазить.

Ещё бы плюнуть через левое плечо. И ниточку красную на запястье – говорят, помогает. Никогда не была суеверная, а теперь готова обвешать мужа любыми талисманами, лишь бы поскорее выздоровел.

Если бы у меня в зоне доступности была плита, я бы готовила. Пусть не такое вредное, о котором мечтает Влад, но и не перетёртое-парное, которым его упорно кормят в соответствии с больничным рационом. Скорее бы домой…

Вечером гашу свет в палате, поправляю мужу подушки и одеяло, слегка нависая над ним. Стараюсь действовать как можно аккуратнее – ожоги заживают медленно, причиняя порой сильную боль.