Медики крутятся возле Влада и что-то с ним делают, переговариваясь короткими непонятными фразами. Никто не торопится вступать со мной в разговор и что-то объяснять.

- Дамочка, если вы сейчас же не успокоитесь и не прекратите кричать, мы остановимся и высадим вас, – устало, но безапелляционно заявляет врач.

Я вынужденно затихаю. Но не отвожу глаз от мужа и беззвучно реву, всхлипывая в рукав.

Едем недолго. Благо, нам уступают дорогу, мы не останавливаемся ни на одном перекрёстке. Я неустанно молюсь и умоляю Влада держаться.

В больнице его сразу забирают, а меня оттесняют и приказывают ждать. Стою посреди приёмного отделения совершенно потерянная и не знаю, куда мне идти и что делать. Как ему помочь?

- Девушка, присядьте, – слышу рядом вкрадчивый немолодой голос. – В ногах правды нет. Давайте лучше я запишу пока ваши данные. Как появится информация, врач к вам обязательно выйдет и всё объяснит.

Женщина в медицинской форме приносит мне стакан воды. Но успокоиться не получается. Мне кажется, мои внутренности мучительно выгорают. И я реву без остановки.

Людей всё привозят и привозят. Постоянно мелькает полицейская форма – следователи опрашивают пострадавших, которые в состоянии давать показания. Несколько раз звонит свекровь. Она ждёт окончания операции и обещает подъехать.

Проходит несколько мучительно долгих часов, за которые я успеваю прокрутить в деталях и переосмыслить всю свою жизнь. Варюсь в отчаянии и корю себя за гордыню. Когда на улице темнеет, а медсестра на посту начинает откровенно зевать, наконец-то выходит врач – мужчина средних лет.

- Ваш муж, можно сказать, родился в рубашке…

Он говорит и говорит, сыплет медицинскими терминами. А я ничего не слышу, в ушах гудит: он жив, жив, жив!

Приезжают свёкры. На Людмиле Аркадьевне лица нет, она будто постарела сразу лет на десять. Глаза заплаканные, опухшие, плечи поникли. Её муж, как обычно, собранный, жёсткий и словно невозмутимый. Но по углубившимся на лбу морщинам и покрасневшим глазам я понимаю, что спокойствие – это лишь показная маска, а внутри у него бушует такой же разрушительный шторм.

Влад в реанимации. Меня пускают к нему только на минутку, и то после шухера, который умудряется навести Розозвский-старший, не повышая голоса. Вхожу в палату, а ноги не слушаются.

Муж спит. Голова и глаза забинтованы. Мне уже сказали, что необходима ещё одна операция, чтобы спасти зрение. Правая рука сильно обожжена, к левой подключена система.

Я знаю в общих чертах, что там произошло. Когда начался пожар, Влад был в административном здании и сразу побежал в цех помогать эвакуировать рабочих. Часть людей удалось вывести в самом начале. А потом крыша обрушилась, завалила их и перегородила пути для выхода из горящего помещения. Благодаря средствам химзащиты, до которых им удалось добраться, и слаженным действиям пожарников, почти все работники остались живы, но получили травмы и ожоги разной степени.

Кажется, за этот день я выплакала все слёзы на много лет вперёд. Но они всё льются и льются. Сердце бьётся в груди раненой птицей. Касаюсь пальцами неповреждённого участка кожи на левой руке. Мне так много хочется сказать, но эмоции плохо оформляются в связные фразы.

Розовский-старший поднял все свои знакомства, и Влада готовят к транспортировке в столицу. Только там есть необходимое оборудование и специалисты, которые могут спасти ему глаза.

Срочно вызываю к нам маму – она останется с Жориком вместе с Галиной, а я буду сопровождать мужа. Я впервые расстаюсь с сыном так надолго. Но у меня нет другого выхода, я должна быть рядом с Владом.

Мы летим частным самолётом. Мне почти не страшно. Вернее, страх, что мы опоздаем или во время операции что-то пойдёт не так, перебивает все остальные эмоции.

Влад подключён к аппаратуре, дышать ему помогает прибор. Он не видит меня и не может ничего сказать. Но я уверена, что он всё слышит.

Сижу рядом, сжимаю его пальцы и шепчу.

- Всё будет хорошо. Я рядом. Я тебя никогда не оставлю. Слышишь, Влад? Никогда! Ты обязательно поправишься. Мы со всем справимся…

Краем уха я слышала, что полиция открыла дело, они будут изучать все обстоятельства, установят причину пожара и назовут виновного. Есть вероятность, что мужу придётся отвечать перед законом за то, что случилось. Не хочу думать о плохом, но… В интернете все только и твердят, что ему грозит большой срок.

А ещё интернет пестрит видеороликами, на которых я борюсь с полицейским, прорываясь к машине “скорой помощи”. Комментарии разнятся от слов поддержки и одобрения до жёсткого осуждения и призывов привлечь меня к ответственности за противодействие и неповиновение полиции.

Машина “скорой помощи” встречает нас у трапа самолёта. Влада сразу везут в известную глазную клинику. Персонал ждёт, готовый начать действовать незамедлительно. Палата приготовлена, она куда больше напоминает гостиничный люкс, чем место, где люди борются за жизнь. Лишь функциональная кровать и куча аппаратуры возле неё напоминают, что мы в больнице.

Тут и для меня есть место – у противоположной от кровати стены стоит удобный диван, а смежное помещение оказывается полноценной комнатой для сопровождающего. Такие вип-аппартаменты предназначены для лечения самых высокопоставленных персон.

Несмотря на мои возражения, Розовский-старший бронирует мне номер в гостинице – на случай, если я захочу отдохнуть от больничной возни и отвлечься от переживаний. Но я пока не представляю, как смогу оставить Влада одного. Какая гостиница, если я не решаюсь даже в смежную комнату отойти и устраиваюсь на диване? Как бы персонал ни опекал мужа, медики не могут находиться возле него постоянно.

А я панически боюсь, что ему может что-то понадобиться или что-то случится, но никого не окажется рядом. Вдруг он не сможет позвать на помощь? Страх потерять Влада всё ещё силён, несмотря на заверения врачей, что его жизни ничего не угрожает.

Сразу после нашего приезда собирают консилиум. Мужу предстоит не только операция на глазах, но и пересадка кожи на обожжённой руке. Врачи делают назначения и расписывают лечение буквально по минутам.

Отношение к Владу тут как к президенту – не меньше. Случайно узнала, что его отец сделал огромное пожертвование больнице на закупку новейшего оборудования в недавно отстроенный корпус. Розовские умеют быть щедрыми в таких ситуациях.

У меня напрочь пропадает сон. Беспокоюсь, удастся ли врачам сохранить Владу зрение, не потеряет ли подвижность от ожогов его правая кисть, которая обгорела сильнее других частей. Разные тревожные мысли постоянно лезут в голову. Стоит задремать – тут же вскакиваю с ощущением, что происходит что-то ужасное.

Пока длится операция, от волнения чуть не лишаюсь рассудка. Медсестричке приходится вколоть мне успокоительное, без лекарства справиться со стрессом у меня не выходит.

Это ведь глаза. Одно неверное движение – и может случиться непоправимое… Всё в руках врачей. Но они – всего лишь люди, не боги. Сейчас я особенно сильно ненавижу выражение “человеческий фактор”.

Как мог случиться этот пожар? Я не дура и хорошо понимаю, что на таких заводах требования к противопожарной безопасности должны быть серьёзные. А Влад, как и его дед, – не тот человек, который пустит столь ответственный вопрос на самотёк.

Розовский-старший нанял специалистов для частного расследования, он не доверяет полиции и опасается, что Влада могут подставить. Свекор подозревает, что всё произошло неслучайно, но пока им не удаётся найти доказательства. Меня не посвящают в подробности, и это только добавляет беспокойства в моё и без того нестабильное нервное состояние.

Я много думаю. О нашем прошлом, о браке, разводе, моих обидах, нашем воссоединении, возможном совместном будущем… Вспоминаю хорошее, снова и снова анализирую плохое. Пытаюсь дать оценку каждому слову и каждому жесту, отыскать рецепт, как никогда больше не попасться в подобную ситуацию.