Наконец мы добрались до леса и сразу же, едва прошли вглубь, увидели лагерь.

— Мать честная! — выдохнул Володька, осматриваясь.

Посмотреть и в самом деле было на что. Лагерь раскинулся на огромном участке земли. Две казармы, поле со множеством стенок, полоса препятствий, еще несколько строений, предназначение которых понять было сложно.

Прямо на плацу расположились обитатели лагеря — девушки. Все они были одеты в спортивную форму — короткие шорты и обтягивающие майки. Нам, молодым парням, в крови которых бурлили гормоны, такое зрелище показалось приятней всего и некоторое время мы даже не обращали внимания на выступление фокусника, который показывал номер с исчезающими стальными кольцами.

Я же блуждал взглядом по рядам, пытаясь увидеть знакомую фигуру. Но Леси нигде видно не было.

— Вон она! — вдруг выдохнул Генка, указывая куда-то в сторону.

— Кто? — не понял я, приглядываясь.

— Маринка. Вон, видите?

Ответ этот меня расстроил, не того человека я хотел сейчас обнаружить.

— Давайте ей помахаем? — предложил Генка.

— Да ты что, с ума сошел⁈ — тут же воскликнул Володька. — Нас же заметят! Сиди тихо.

Мы принялись смотреть выступление артистов, но время от времени поглядывал на зрителей — вдруг все же увижу знакомое лицо? Парни тоже смотрели на девушек, но совсем по другому поводу.

Ждать окончания выступления мы не стали — прошло уже много времени и нужно было возвращаться назад, в лагерь. Но едва мы поднялись, как за нашими спинами раздалось:

— Стоять! Не двигаться!

Голос был поставленный, каким обычно отдают приказы. А значит, ничего хорошего ждать не приходилось. Мы поняли, что попали в переделку.

— Дезертиры? — произнес солдат и что-то явственно лязгнуло.

Оружие! Неужели он будет стрелять? Нет, бред какой-то. Или… Он простой солдат, ему отдали приказ не подпускать никого к лагерю. А мы… разве ему сейчас докажешь, что мы сами из этого лагеря? Мы просто три каких-то подозрительных незнакомца, которые наблюдали за стратегическим объектом. Помниться, Костарев говорил, что этот лагерь относиться к вотчине Министерства обороны. А значит предположение насчет стрельбы вполне реальное.

Только вот была и другая сторона проблемы. Если мы сейчас все же сможем доказать ему, что мы никакие не шпионы, а ученики, сбежавшие из лагеря, то нас сразу же отведут к коменданту и прямая нам дорога домой. Без права на оправдание.

Что же делать? Любое развитие событие не несет ничего хорошего и нас не устраивает. Хотя, получить пулю в спину хотелось меньше, чем вернуться домой.

В голове у меня возник третий вариант, который можно было провернуть. Рисковый, но в случае положительного развития он устроил бы нас.

— Володька! — шепнул я. — Помнишь, как там, лесу?

— Разговорчики! — рявкнул солдат. — А ну развернитесь! Покажи свои лица. И руки вверх поднимите.

— Помню, — кивнул Володька, все поняв с полуслова. — Опасно.

— Рискнем!

— А ну молчать!

— Насчет «три»… Три!

Генка бросился в сторону, Володька тоже. Я же, пригнувшись с разворота прыгнул солдату прямо в ноги. Тот, не ожидая такого резкого развития событий, попятился назад. Подскочил Володька и толкнул солдата, помогая тому упасть. Закончил дело Генка, швырнув бойцу в лицо огромный ком грязи.

Все произошло за считанные мгновения и так слаженно, словно мы репетировали этот трюк не один раз.

— Бежим! — пискнул Генка и первым бросился наутек.

Пока солдат тщетно пытался разлепить и очистить глаза, мы побежали прочь.

До лагеря мы добрались за считанные минуты. Успели. Хотя по плацу уже ходили ученики, разминаясь, готовясь к тренировкам. Молодов тоже был там, развязывая узлы на веревках, готовясь к работе.

— В толпу! Затеряемся! — шепнул Володька, но я остановил его.

— Нет! В комнату — переодеваться.

Парень непонимающе глянул на меня, но спорить не стал.

Мы заскочили к себе, скинули одежду, похватали из рюкзаков что было и быстро переоделись. Потом вновь выскочили на улицу. И весьма вовремя. Подошел Молодов.

— Ну что, готовы дальше трудиться после хорошего выступления наших гостей и сытного обеда?

— Всегда готовы! — ответили мы, стараясь делать вид что ничего не произошло.

— Подскажите, а выступления такие каждый день будут? — спросил Генка.

Молодов рассмеялся.

— Ишь ты какой прыткий! Нет, это как исключение организовали вам. Но будете показывать хорошие результаты, кто знает, может и еще что-нибудь организуем. А теперь давайте, к снарядам. Сейчас будем отрабатывать…

Договорить он не успел.

— Стройся! — рявкнул кто-то. — Молодов! Живо сюда! Строй своих учеников!

На территорию лагеря зашли люди — целая команда из вооруженных солдат.

Мы быстро все поняли и переглянулись с Володькой и Генкой. Быстро они на след встали. Один из бойцов был нам знаком. Его чумазое от грязи лицо сверкало яростью.

Молодов подошел к солдатам, молча выслушал их. Те говорили тихо, но общий смысл их сообщения нам был понятен.

— Ученики! Стройся! — приказал трене, отойдя от гостей и вмиг став хмурым, чернее тучи. — Сегодня произошло экстраординарное событие в нашем лагере. Кто-то без разрешения покинул периметр лагеря. Мало того, он напал на охранника, а это еще более тяжелое нарушение. Я хочу, чтобы этот человек добровольно вышел и признался во всем сам. В противном случае…

— Да что ты с ними цацкаешься, Молодов? — проворчал начальник караула. — Сейчас сами его вычислим.

И крикнул нам.

— А ну встали ровно, — кивнул своим бойцам. — Пошли.

И они двинули вдоль строя, осматривая каждого. Особо внимательно на ребят смотрел боец, которого мы измазали в грязи.

Солдаты неумолимо приближались к нам.

PS. С огромным уважением к Юрию Владимировичу Никулину

(18 декабря 1921 — 21 августа 1997).

Помню, в детстве мы с братом как-то нашли спички и решили поджечь вату. Нам почему-то казалось, что она будет гореть медленно, красиво и таять, потому что похожа на снег и такая же мягкая. Но оказалось, что вата горит быстро и нифига не тает. Вспыхивает и сгорает за считанные секунды. А если при этом еще и на одежду падает, то прикипает к ней и горит еще лучше. И не закричать при этом практически невозможно. Но кричать нельзя, потому что в соседней комнате мать.

А еще помню, как разбили мы со школьным другом Васькой Елякиным хрустальную вазу. Она была большой, массивной, из толстого стекла. Но разбилась на удивление легко, едва прикоснувшись пола.

И в обоих этих случаях нужно было обладать холодным разумом, чтобы выдержать допрос матери. Кто поджег вату? Кто разбил хрусталь? Кому пришло это в голову?

Молчать, взгляд не прятать, виновато голову не опускать, на вопросы отвечать смело, даже чуть дерзко, не мямлить. При известной сноровке можно было даже отвести от себя беду.

Кто поджег вату? Она сама. Как это — сама? Сквозняком со стола сдуло — и к розетке. А там что-то щелкнуло, замкнуло, затрещало и искры пошли. Мы хотели потушить, а она к штанине прилипла. Ты же папе давно говорила розетку починить, а он все не чинил.

А хрусталь кто разбил? Барсик. Прыгнул за мухой и задел. Не успели подхватить. Игрался кот, что с него взять?

А мать сердцем видит, насквозь. И взгляд ее при каждом ответе становится все острей, словно проверяя — врешь?

Впрочем, иногда прокатывало и мы миновали наказания.

Но даже при такой богатой школе вранья, я понимал, что сейчас будет сложно. Очень сложно.

Шагающий чуть впереди своих солдат комендант был худ, сутул и походил на фашиста, каких обычно шаблонно показывают в фильмах — такой пытает главного героя и злобно хихикает при этом, явно получая удовольствие. Этот тоже хихикал, скаля желтые мелкие зубы.