Такие записки, по его мнению, должны были снять все вопросы от следователя. А ведь прав оказался Санька! Следак мой, едва нашел эту записку у него во внутреннем кармане куртки, тут же списал дело в архив. И меня отпустили. Хватило ему этого документа.

Я видел тут записку, читал. «Ни к кому претензий не имею, добровольно ухожу из жизни, всю ответственность беру на себя, руководитель группы Бульмяк Евгений Петрович о моих помыслах не знает, никто ни в чем не виноват». И вроде все так, как и раньше, но только карабин это проклятущий… Ведь не застегнул он его тогда.

Старик вновь замолчал. Достал папиросу, долго ее мусолил.

— Вот такие, ек-макарек, дела. И я с тех пор уже ни ногой на гору. Не могу. Перед глазами стоит лицо Саньки, как он лежит там, на козырьке, и словно бы небом любуется, а под головой кровь. Сюда вот устроился…

Старик закряхтел. Потом, тряхнув головой, оживился.

— Да что ты старика слушаешь, он всякую чушь тебе говорит, ек-макарек. Давай лучше готовиться, машина скоро приедет, разгружать надо.

— Петрович! — раздался зычный голос завсклада. — Машина!

— Во! Слышал? Пошли скорей!

Старик двинул в коридор, а я некоторое время продолжал стоять посреди коморки, словно ушибленный мешком. А записка самоубийцы, про которую рассказал Петрович, не выходила из головы, зарождая навязчивые мысли.

Грузовик подъехал к черному выходу гастронома. Привезли лук в мешках. Я уже приготовился к тяжелому труду, прикидывая, сколько будет после этого ныть спина, но Петрович подсказал:

— Кидай на горб или на плечо, как я, так легче будет. Вот так.

И ловко забросил себе огромный мешок.

Теперь мне стало понятно, откуда у старика такая сила. Петрович открылся мне сегодня совсем с другой стороны, и я смотрел теперь на него совсем иначе.

Лук мы перетаскали за полчаса. Петрович кряхтел, фыркал, но виду не подавал и только подзадоривал:

— Уснул! Ек-макарек, студент наш уснул! Еле идет. Каши не ел с утра? Михална, ты бы ему хоть кефиру бы дала, что ли, чтобы силы появились.

— Я тебе сейчас дам по шее, старый! — отвечала та, потрясывая объемным бюстом. — Таскай давай молча, сбиваешь со счету!

— Да ты уж так старательно не считай, ек-макарек! Уж луковицу то спиши, а мы себе возьмем. Я тебе супчиком французским угощу, небось не едала никогда такой.

— Петрович, чего ты говорливый такой? Опять пил? Смотри у меня!

— Да с вами разве выпьешь нормально, ек-макарек? Хотя я могу организовать. Михална, ты как? Для тебя звезду с неба достану! Шампанского? Вина? Что будешь?

— Петрович, етить твою в коромысло! Таскай лук давай, а не языком мели! Тьфу ты, сбилась из-за тебя опять! Сейчас заставлю мешки пересчитывать!

Когда все было закончено, Петрович был весел как никогда, то ли от уже выпитого, то ли от того, что наконец смог излить душу от давно, годами копившейся боли. Мы горячо с ним попрощались, и я двинул домой. Нужно было успеть принять душ, переодеться и идти в школу.

И лишь когда я дошел до знакомой многоэтажки, вспоминая рассказ старика, меня словно поразило молнией. Петрович сказал, что участвовал в алма-атинском восхождении на Пик Победы. И про это я уже читал. Статья была в моей комнате. Обрывки фраз буквально появлялись у меня перед глазами, заставляя еще больше удивиться.

В августе 1955 года сразу две экспедиции попытались покорить вершину…

…команда поднялась до высоты 6930 м, но попала под снежный ураган…

…из 12 альпинистов в живых остался лишь один…

И этим одним выжившим был Петрович. Покидала его судьба. И он сам, не простив себе смерть друга, поставил крест на своем будущем.

Мне вдруг стало не по себе. Я вдруг понял, что и сам подобно этому старику в своей прошлой жизни сделал нечто похожее. Только не было у меня даже того, что имелось у Петровича. Не ходил я в горы, не покорял вершины. А крест тоже поставил. Прожил жизнь — и не понял, как она прошла. Как в том фильме: «как-то по-дурацки жизнь прошла…»

Но только в этот раз все будет иначе.

В школе было все по-старому — шумно, суетно, скучно. Однако некоторые девчонки из девятого класса как-то иначе теперь смотрели на меня, обращали внимание, застенчиво улыбались или подмигивали, а потом взрывались смехом, прячась друг за другом.

— Что происходит? — спросил я, встретив Костю в коридоре.

— А что еще может происходит? — раздраженно ответил тот. — Генка болтун, все рассказал.

У меня аж сердце вздрогнуло.

— Как это все рассказал? — прошептал я , вспоминая поход, бандитов, ворованное золото, стрельбу…

— Ну что мы в походе медведя встретили. И что прогнали его , — пояснил Костя. — В рассказах Генки он там, конечно, главный герой, бесстрашный и сильный, но и нас не обделил. Вот теперь все и смотрят на нас.

— Ну брехун!

— Ага. Видели бы все эти девчонки, как сверкали его пятки. Впрочем, наши тоже на месте не стояли. Хотя, знаешь, мне это даже начинает нравится.

Костя подмигнул проходящим мимо девчонкам и те смущенно хихикнули ему в ответ.

— Володьку не видел? — спросил я.

— Нет.

— А кого-то из наших?

— Только Генку. У Маринки сейчас физра, они на улице. Клим ко второму уроку подойдет. Артем… даже не знаю где он.

«А мне и не интересно про него знать», — хотел ответить я, но сдержался.

Прозвенел звонок, побежала ребятня с младших классов, потянулись и старшие классы, не так суетно, больше с ленцой.

— Ребята, привет! — воскликнула Марина, заходя к нам в кабинет.

И тут же пошла ко мне.

— Привет, Андрей! Как дела у тебя?

— Все отлично, — ответил я, не ожидая такого теплого приема.

— И у меня дела нормально, — внезапно вклинился в разговор Артем, появившийся неизвестно откуда. — А у тебя как дела, Марина?

— Нормально, — сухо ответила та, смерив парня оценивающим взглядом.

— А ты сегодня вечером что делаешь? — спросил Артем у девушки. — В кинотеатре «Огненную дугу» показывать будут. Пошли сходим?

— Я уже видела.

— Ну пошли тогда на танцы? В клубе сегодня ВИА «Тоника» крутить будут, а под конец обещали «Рикки э повери» включить.

— Артем, мне сегодня некогда, — вздохнула Марина.

— Ну, может быть, тогда завтра…

— Завтра я тоже занята. И послезавтра занята.

С этими словами она встала и демонстративно вышла из класса. Потом, выглянув из-за двери, произнесла:

— Андрей, еще увидимся.

Мы переглянулись.

— Что это с ней? — спросил Костя, поглядывая то на меня, то на дверь.

— Спасителя своего отблагодарить хочет, — ядовито ответил Артем и двинул на свое место.

— В последнее время он сам не свой, — сказал Костя. — Видимо поход сильно выбил его из строя. Ходит злой, как собака.

— А кому сейчас легко? — холодно заметил я. — С Дубининым никто из наших не связывался?

— Володька звонил ему, говорит, что еще болеет.

— Жаль. Я думал сегодня на тренировки пойдем.

— И откуда у тебя столько сил? — улыбнулся Костя. — С утра успеваешь на работе машины разгружать, потом уроки, а вечером еще и тренировки.

— Хочу успеть получить от жизни максимум! — улыбнулся я.

— Итак, ученики, — строго произнесла учительница, входя в кабинет. — Закрываем учебники и достаем двойные листочки.

Весь класс горько застонал.

— Вот тебе и максимум, — проворчал Костя, выдирая из тетради листы. — И минимум, и косинус, и тангенс. Андрюха, ничего не знаю, но списать дашь. Я геометрию совсем не повторял.

Тренировки в понедельник не было — Дубинин так и не отошел от болезни, но в среду ребята кинули клич — будет. Сердце мое радостно забилось. Отсидеть уроки стоило больших усилий, но едва прозвенел звонок, как мы ринулись с ребятами по уже знакомому маршруту в секцию.