Вероятность зацепиться нулевая. К тому же учитывать нужно физические законы. Прыгнешь и даже если каким-то чудом зацепишься, то тебя инерция на схвате понесет дальше, потом в обратную сторону, как качели.

А Нестеров рискнул. Говорят, он в тот момент, когда примеривался взглядом, больше статую античную напоминал, чем человека — сосредоточенный, недвижимый, напряженный.

Сжался как пружина.

И прыгнул.

Молодов замолчал, делая долгий глоток чая.

— И что? Что дальше? — не выдержал я.

— Ты видел, как паук на стене висит? Или жучок какой? Так вот Нестеров так же. Каким-то чудом — другого слова тут и не подобрать, — словно бы «прилип» к почти отвесной стене одной рукой! Тремя пальцами ухватился за зацеп размером в пару миллиметров и повис над пропастью…

Парни, кто там был, говорят висел секунд двадцать — чтобы выждать, пока качение тела пройдет, пока мышцы перегруппируются. А показалось им тогда, что час он так висел.

Одна ошибка — и все.

Но Нестеров выдержал. Выждал момент, подтянулся, закинул вторую руку. Начал «липнуть» дальше. Какую-то крохотную трещинку выше нашел, туда руку перекинул. Как тот жучок, ей-богу! Потом ногу закинул. Поднялся!

Потом выждал, сгруппировался, и главную зацепку на динамике взял. Страховку закрепил и ребятам путь открыл! Вот что значит чемпион!

Молодов гордо выпятил грудь.

— Ребята не поленились, измерили вынос карниза подручными средствами. Метр. Ровно метр, сантиметр к сантиметру, ни больше, ни меньше. Вот и представь, что это было.

Молодов задумался, потом сказал:

— У нас тут медик-физиолог есть, Семен Семенович Кашин, доктор наук, между прочим. Так он исследование проводил, расчеты всякие разные делал, схемы чертил. Даже какие-то запросы отправлял в Институт физиологии и тела. Людям местным руки измерял, ноги, пальцы. Все записывал. Несколько толстых тетрадей только такими записями заполнил. И говорит, что с такими вводными ну просто физически невозможно человеку такой рывок сделать — мышцы порвутся или связки лопнут.

Но ведь ребята из группы собственными глазами все видели!

Сколько лет прошло, а никто этот рывок Нестерова так и не смог повторить. Мы даже и карниз точь-в-точь такой же построили. Ты по нему сейчас карабкался. Но это мы так, больше с уважением к Нестерову, чем для реальной отработки приема. Молодежь вот забавляется, пытаясь преодолеть. Ни один еще на моем веку не смог. Все срываются. Абсолютно все.

Последнюю фразу он сказал с некоторой грустью, и я понял, что и сам Молодов неоднократно пытался это сделать. Безуспешно.

— Владимир Федорович, не обижайтесь, но история похожа на байку, — сказал я.

— Не веришь? А зря, — нахмурился Молодов. — Парни то его сфотали. Вот, смотри.

Тренер поставил пустую кружку на лавочку, поднялся и сбегал до бытовки. Вернулся оттуда уже с квадратом фотоснимка в руках.

— Вот, — сказал он и бережно протянул мне карточку.

На черно-белом снимке был изображен момент прыжка, самый пиковый, на излете. Нестеров — бородатый худой мужчина, в вязанной шапочке, — вытянул руку вверх, чтобы ухватиться за верх карниза. Лицо его в этот момент напряжено — никакого крика или страха в глаза. Предельная сосредоточенность, которая ощущалась даже сквозь плохое качество снимка.

Чуть сбоку — стена и карниз, гладкие, как стекло. Размер… даже мне стало не по себе от того, что кто-то решился добровольно прыгнуть вперед, думая, что сможет достать край карниза. Чистое самоубийство!

Сомнений не могло оставаться. Рывок альпинист Нестеров и в самом деле совершил невероятный.

Молодов забрал карточку, хлопнул меня по плечу.

— Но ты это дело, парень, из головы выкинь — молод еще. Да даже если бы и не молод был, и опытен — все равно выбрось из головы.

— Почему? — не понял я.

— А потому что не получится у тебя ничего.

— А если тренироваться?

— А хоть затренируйся! — тон Молодова стал другим, в нем слышалось раздражение. — Карниз мы для других целей построили — я о них тебе уже говорил. Отрабатывай виды страховки, технику точи. Вот это нужно. А геройствовать не надо. Тут и без тебя такие мастодонты альпинизма пытались. А ты туда же.

Он глянул на часы и скомандовал всем:

— Время вышло. Десять минут отдыха, потом — на обед. А уж после обеда я приготовил вам сюрприз!

И загадочно ухмыльнулся.

Сюрпризы я не любил. Само это слово ассоциировалось у меня с чем-то неприятным, чего избежать ты не можешь и потому тебе это преподносят как неожиданность — сюрпри-из!

Вот и сейчас я скептически ждал того, что приготовил нам Молодов.

Но когда нас рассадили на футбольное поле, расположенное за казармами, где в центре уже установили импровизированную арену, несколько динамиков и светомузыку, то немного успокоился.

«Дискотека», — подумал я, кисло осматриваясь.

Танцевать не сильно хотелось, но все лучше, чем кросс бегать. А вот полазать по стенкам я был бы не прочь сейчас.

Друзья мои пришли раньше и сели на дальние ряды, чтобы лишний раз не отсвечивать. Я же был почти у самого поля и мог видеть все близко. Подумал перейти к ним, но грянула музыка и было уже неприлично вставать посреди выступления.

Звуки фанфар подсказали мне, что происходящее вряд ли дискотека. Скорее всего будут показывать какие-то номера. Не ошибся.

Но не ожидал я увидеть его…

И это было как удар током. Неожиданно. Немыслимо. Удивительно.

Худой нескладный мужчина, в черном пиджаке, маленьком, тесном, из которого торчат крепкие жилистые руки. Комичные штаны, тоже короткие, зеленые, в черную полоску, словно арбузная корка. На голове шляпка. Лицо комично глуповатое, непонимающее, озадаченное, чуть с морщинами. Глаза… в них глубина.

— Это же… — прошептал я. — Это же…

И не смог договорить.

— Никулин! — подсказал кто-то, сидящий рядом. — Из «Бриллиантовой руки»!

Верно. Тот самый Юрий Никулин. Он начинал свою карьеру в цирке и не покидал его почти до самой смерти — выступал там артистом, был режиссером, художественным руководителем, директором. А сейчас, еще молодой, крепкий, он приехал с цирком сюда, в наш лагерь, чтобы повеселить молодежь.

Меня трясло. Я не мог поверить, что вижу собственными глазами легенду! Прямо здесь и прямо сейчас. Верно, сейчас 1970 год, «Бриллиантовая рука» уже снята, и «Операция Ы» тоже, и «Кавказская пленница», Никулин знаменит. А до «Они сражались за Родину» и «Двадцать дней без войны» еще около пяти лет. Там раскроется другая грань таланта актера, трагическая и драматическая.

Боги, это действительно он! Живой!

Никулин веселился на сцене, показывал какой-то смешной номер, заводил зрителей, по-доброму шутил над ними. Зрители — самые требовательные, молодежь и подростки, — воспринимали номер «на ура». И даже Костарев хохотал вовсю, когда клоун показывал номер с гирей.

Я, немного придя в себя, тоже начал смеяться, когда Никулин комично пытался поднять вроде бы с виду тяжеленную гирю, оказавшуюся в итоге муляжом, которым и заехали по лбу своему сподручному, тоже клоуну.

Номер закончился, но артиста долго еще не хотели отпускать аплодисментами. Я хлопал громче всех и даже встал. На моих глазах были слезы.

Потом на сцену вышла девушка с собачками и начала показывать номера с животными. Далее был фокусник и акробаты.

Почти задушенный всколыхнувшимися эмоциями, я досмотрел выступление до конца и только когда на сцену вышел Молодов и сказал, что концерт окончен и нужно расходиться, пришел в себя.

Мне сильно хотелось повидать Никулина еще раз, крепко пожать ему руку, просто сказать пару каких-то теплых слов или, может быть, сообщить, что его фильмы и передачи не давали мне в сложные времена опустить руки, спасали меня. Но я понимал, что артист занят и таких желающих, как я множество.

Но словно бы догадавшись, что увидеть его хотят все ребята, ощущая ответственность перед своим зрителем, Никулин вышел к нам сам. Он успел переодеться, и был сейчас в обычных штанах и серой рубашке.