А вот магистр, убедившись, что русские действительно ушли, спешно повёл своё войско к замку Зегевольд, где собирался соединиться со своим ландмаршалом и уже потом думать, что же делать дальше.

*****

Бланкенфельд оказался прав: монастырь Фалькенау не стал оказывать никакого сопротивления и открыл ворота перед орденско-русским войском. Архиепископ, воспользовавшись оказией, тут же навёл в этом ключевом пункте должный порядок и назначил нового настоятеля. Пока временно, но после победы обещая утвердить его в должности уже окончательно.

Затем объединённая армия двинулась сначала вверх по реке Эмбах, а потом круто повернула к югу и вышла прямо к вассальному замку Кавелехт. Впрочем, после Фалькенау замок на русских впечатления не произвёл. Каменная башня с оградой не выглядела надёжной защитой, что поняли и сами рыцари, засевшие в ней. Едва только посоха начала устанавливать стенобойные пушки, как с крыши громко пропела труба, а в открывшейся двери показался человек с белой скатертью в руках. Вассал покорно склонил голову перед своим сюзереном.

Дальше на юг лежали очередные замки таких же вассалов дерптского епископа: Ранден, Конгота, Ринген и Оденпе. Вот только Андрей Шуйский, одержимый иной идеей, неожиданно внёс на рассмотрение своё видение дальнейшей цели похода. И Бланкенфельд, Энгельгардт и фон Адеркас словно заразились дерзостью молодого Шуйского, а князь Серебряный с горечью понял, что он со своим мнением остался в меньшинстве. Впрочем, Феллин и вправду был достойной целью, способной пасть к ногам мятежного архиепископа, не смотря на свои крепкие стены. Ведь с большой долей вероятности можно было утверждать, что армия из столицы, если она там и была, уже ушла. Потому как потеря Нарвы была слишком значима для Ордена, чтобы он на неё не отреагировал.

В общем, пополнившийся новыми воинами отряд архиепископа спешным маршем направился в сторону озера Ворсегерве, славящимся своим угрём, где вновь пересёк реку Эмбах и не останавливаясь надолго нигде, вышел на феллинскую дорогу.

Истекал зноем июль, а мокрые от пота и грязные от пыли, но веселые в чаянии предстоящего дела шагали ратные люди по ливонским дорогам, скинув бронь и тяжёлое оружие на заводных коней. А чтобы не получилось оказаться перед врагом голыми да сирыми, далеко вперёд уходили конные сторожки. Вот они-то первыми и повстречались с врагом.

Серафим в тот день был как раз в головном дозоре и одним из первых выскочил на край поля, на другом конце которого и открылся взору построенный в боевой порядок немецкий полк. Словно лес, колыхались над ним бесконечные ряды копий и стягов. А беззаботный ветер доносил до русского слуха пение чужих труб.

Увы, но дорогу объединённой армии преградили отряды ландмаршала, который, поняв, что его сил для отбития Нарвы не хватит, спешил на соединение с основными силами магистра. И ни русские ни немцы к подобной встрече оказались не готовы одинаково. Однако Платтер, углядев, что у него войск пусть и не на много, но больше, решительно повёл дело к битве.

Выставив вперед длинные рыцарские копья и все убыстряя и убыстряя бег двинулась на русский строй железная немецкая "свинья". Вот только навстречу ей шёл такой же бронированный строй и гудела земля под глухим топотом тысяч конских копыт. Сшиблись!

Что кому в бою делать, о том большие воеводы думают, а поместные знай их наказы выполняют. Вот и Серафим: сказали стоять, стоял, похлопывая верного коня, а сказали вперёд и, саблю наголо и вперёд, рубить басурман. Вот только как-то не повезло ему в этом бою. Молодого послужильца, что держался одесную, срубили практически сразу, тот, возможно, и не понял, кто его убил. А потом закружилось всё, как в калейдоскопе. Вот немецкое копьё чуть не пробило грудь, а вот уже и сам немец подставился под сильный, сверху вниз, удар, но сумел прикрыться огромным мечом, да так, что у самого Серафима рука заныла. Сыновья! Их он потерял из виду уже давно, но верил, что переживут бой, а не сгинут, как его послужилец.

Какой-то кнехт, почему-то без шлема, попытался поддеть его копьём снизу, но не смог, а потому и получил саблей по неприкрытой голове, рухнув в густую траву, обливая её горячей кровушкой. А не балуй!

Взмах вправо, прикрыться слева. Рука уже порядком устала, а конца бою нет и нет. Да и опытным воем был Серафим, а потому понимал, что одолевают враги, хотя свои ещё держались, ещё прикрывали друг друга, но медленно пятились, готовые вот-вот оборотиться в бегство. И когда под согласные певучие звуки своих труб во фланг русско-орденской рати ударил очередной конный полк поместные, наконец, не выдержали и побежали...

Бежали позорно, некоторые роняя оружие, а кое-кто и вовсе падал на колена и прикрывал головы руками, прося пощады. Орденцы же, в своих развевающихся плащах, вскачь неслись по полю, наотмашь рубя бегущих, вымещая на них свой страх и свою беспомощность. Да, они не отбили Нарву, но здесь и сейчас они побеждали, а враг бежал. А ведь победа это было сейчас то, что наиболее нужно для боевого духа!

Однако среди убегавших ещё не все потеряли голову. И нашёлся-таки тот, кто смог собрать вокруг себя небольшой отряд, готовясь отсечь вошедших в раж рыцарей от убегающей толпы. Иначе бойню было уже не остановить, а значит в ней поляжут все. А так основной массе удастся уйти за перелески, где их можно будет собрать и перестроить оставшихся в живых, вновь превратив их в ратников.

И Серафим, который так и не успел поддаться панике, оказался среди этих немногих. Он бы, может и промчался дальше, но сыновья. Они и вправду были живы, и удирали сейчас с основной массой бегущих войск. А кони то у них не самые быстрые да выносливые. Сам ведь их покупал. И раз господь велит сделать выбор, то и выбирать тут нечего. Пусть уж сыновья спасутся и продолжат род. А он на белом свете пожил, да и пасть за други своя не грех, как батюшка говаривал. Старый помещик выхватил саблю: веди, сотник, покажем псам-рыцарям, как православные вои умирают!

Небольшой конный отряд врубился в немецкий строй и - о, чудо! - свершил то, что и было задумано: заставил немцев оторваться от преследования бегущих, дабы порубить внезапно возникшую на пути преграду.

Волна немецкой конницы затопила смельчаков. Сколько перед смертью он забрал с собой, Серафим не ведал. Может многих, а может и ни одного. Он рубил, пока сабля не выскочила из онемевшей руки. И конь его, пронзительно заржав, вдруг повалился на землю, увлекая за собой и всадника. Наверное, следуя больше привычке, Серафим успел выдернуть ногу из стремени и даже не оказался придавлен тяжкой тушей к земле, но лишь затем, чтобы увидеть, как сверкнула на солнце сталь чужого меча...

Нил скакал по полю, пьяно раскачиваясь в седле. Не было сил натянуть повод, да и желания тоже. Но конь сам вынес его из сечи и укрыл от чужих глаз в густом подлеске. А кругом шли, скакали, ковыляли, ползли ратники разбитых сотен. Спешили уйти как можно дальше, понимая, что только вёрсты спасут их от гибели или плена.

Он так и не понял, в какой миг возле него объявился Прохор, на раненом и шатающемся коне, весь в своей и чужой крови.

- Жив, брат! - с трудом выдавил он из себя.

- Угу. А батько погиб. Сам видел, как их сотня погоню отрезала. Сгинул, дабы мы смогли утечь.

- Прими господи душу его, - сил чтобы перекреститься у Нила не нашлось.

- Ничо, брат, мы ещё с рыцарей спросим, - зло проговорил Прохор. - За всё спросим.

Разгром был страшен. Сотни и сотни неподвижных тел усеяли истоптанную траву чьего-то поля. Вдалеке победоносно пели немецкие трубы, а рыцари либо спешивались сами, либо посылали слуг, сдирать доспехи с убитых. С особой радостью ворвались они в обоз, давно покинутый возничими. Оружие и припас, награбленный врагами хабар и деньги - всё это досталось орденцам. Ландмаршал торжествовал: первая победа, первые трофеи. Как же они нужны сейчас рыцарям Ордена! Эх, сейчас бы рвануть вослед за этими схизматиками и на их плечах ворваться в Дерпт, но вряд ли они взяли в поход с собою всех. А это значит, что взять город с налета, скорее всего, не получится и придётся заниматься долгою осадой, на что у Ордена сейчас нет времени. Нет, нужно поспешать на соединение с магистром, пока русские не собрались с силами, и там уже решать, что делать дальше!