К воинам опять присоединились женщины и дети. Они тоже хотели принять участие в пиршестве. Растрепанные старухи и голые пятилетние мальчуганы с жадностью поглядывали на ямы, не скрывая своего нетерпения.

Рутерфорду было невыносимо тяжело. Его тошнило от отвращения.

«Мы оставлены про запас, — думал он. — Завтра или послезавтра и нас съедят. Поскорей бы, а то невозможно больше так мучиться!»

И чтобы ничего не видеть, он лег на траву, уткнулся лицом в землю и закрыл глаза. Товарищи его, обессиленные всем пережитым, заснули тяжелым, беспокойным сном. Рутерфорд тоже погрузился в какое-то забытье и, несмотря на страшный шум, пролежал, не раскрывая глаз, несколько часов.

Очнулся он только тогда, когда его кто-то толкнул ногой в бок. Товарищи его уже сидели кружком на траве. Рутерфорд сел рядом с ними.

Пир был окончен.

Эмаи решил, что пора накормить оставшихся в живых пленников. По приказу вождя перед матросами навалили гору жареной рыбы: человечье мясо считалось драгоценностью, и пленникам его не предложили. Но пир людоедов отбил у моряков желание есть, и к рыбе они не прикоснулись. Им очень хотелось пить. Какой-то воин принес им воды в кувшине, сделанном из выдолбленной тыквы. Когда моряки утолили жажду, им приказали встать и повели к хижинам.

Идя по деревенской улице, они теперь увидели то, чего не могли рассмотреть вчера вечером из-за темноты. Хижины были похожи на большие пчелиные ульи. Перед хижинами торчали колья, на кольях — человеческие головы.

— Вон голова белого! — крикнул Джек Маллон.

Все обернулись и увидели голову с совсем светлой кожей. Подойдя ближе, они узнали ее. Это была голова капитана Коффайна.

Пленников ввели в хижину, сплетенную из соломы и веток. Дверь была так низка, что моряки, входя в нее, согнулись почти до земли. Окон не было, и свет проникал только через щели в стенах. Не было ни очага, ни дымохода, так как новозеландцы готовили пищу под открытым небом. На земляном полу лежала куча сена, из которого можно было сделать постели. В сене лежали куртки и рубашки пленников, отобранные еще на корабле. Это очень их удивило.

— Зачем они вернули нам одежду, если хотят завтра убить нас и съесть? — спросил Рутерфорд.

— Как я не хочу умирать! — крикнул Джек Маллон.

— Молчи, мальчишка! — оборвал его Рутерфорд. — Не надейся по-пустому. Завтра псы будут глодать наши кости.

— Если завтра нас не убьют, — проговорил Джон Уотсон, — я удеру.

Моряки оделись и разлеглись на сене. В хижине у входа остались четверо новозеландцев, вооруженных мэрами, копьями и топорами. Начались сумерки, затем наступила ночь. Рутерфорд долго не мог заснуть. Неужели у них есть хотя бы слабая надежда спастись? Нет, нет, пощады ждать нельзя!

— Мама! Мама! Мама! — тихо плакал в углу Джек Маллон.

«Бедный парень! — подумал Рутерфорд. — Он в первый раз вышел в море. Его ждет в Дублине мать. Неужели и он никогда не вернется домой?»

Когда Рутерфорд проснулся, солнечный свет бил уже во все щели хижины. Товарищи его сидели на сене и ждали, что будет дальше. Рутерфорд вскочил на ноги. Он выспался и чувствовал себя снова свежим и сильным. Подойдя к двери, он нагнулся и вышел из хижины. Сторожа его не задержали.

Чрезвычайно этим удивленные, все остальные пленники тоже покинули свою тюрьму и остановились на улице перед дверью. Воины, сторожившие их ночью, вышли вслед за ними, но ничего не сказали.

— Нас здесь не очень строго сторожат, — проговорил Джон Уотсон, блестя черными глазами. — Если так будет продолжаться, нам, пожалуй, удастся удрать.

— Куда же ты удерешь? — спросил Рутерфорд. — Ведь «Агнесса» сгорела, и мы оторваны от всего мира.

— Я спрячусь в лесу и буду дожидаться прихода какого-нибудь другого корабля.

— Корабли заходят сюда раз в десять лет! — усмехнулся Рутерфорд.

Новозеландская деревушка жила мирной жизнью. Воины спали на солнцепеке, не выпуская, впрочем, оружия из рук. Под кольями, на которых торчали отрубленные человеческие головы, женщины кормили детей и плели из прутьев большие корзины. Увидев пленников, они повскакали с мест и принялись с любопытством их разглядывать. Многие женщины улыбались, и улыбки эти показались Рутерфорду довольно приветливыми. Одна почтенная мать семейства, окруженная голыми ребятишками, протянула им корзинку, в которой лежало несколько кусков жареного мяса.

Моряки были очень голодны, но к мясу они не притронулись. Им все казалось, что это мясо их убитых товарищей. Женщина, увидев, что мяса они не едят, притащила им корзину, полную жареной рыбы и печеной картошки. Матросы принялись за рыбу и картошку, а женщины разделили между собой мясо.

Вдруг из самой большой хижины вышел Эмаи в сопровождении пяти младших вождей. Дремавшие на солнце воины сейчас же вскочили на ноги, а женщины и дети отошли в сторону. Эмаи что-то приказал, и воины, окружив пленников, схватили их за руки.

Пленники были уверены, что их сейчас выведут на поляну и убьют. Но вместо поляны их повели к частоколу и вывели через ворота из деревни. Тут Эмаи простился с младшими вождями. Младшие вожди и большинство дикарей вернулись в деревню, а Эмаи с пленниками и сорока воинами направился в лес.

Они шли в глубь острова и всё удалялись от берега моря. Каждого матроса вели под руки двое. Остальные воины были нагружены награбленным с «Агнессы» добром. Они несли ружья, топоры, вилки, одеяла, кастрюли, мешочки с пулями и порохом, матросскую одежду — всю добычу, которую Эмаи оставил лично себе. Один новозеландец тащил под мышкой огромную книгу в красном переплете, на которой была вытиснена надпись: «Судовой журнал трехмачтового брига „Агнесса“ за 1816 год».

Лесная тропинка то круто взбиралась вверх, то бежала вниз. Из зарослей папоротника торчали голые серые скалы. В ветвях пели скворцы с красными гребешками на головках, прыгали пестрые попугаи. Где-то вдали куковала кукушка. Путь им иногда преграждали болота, заросшие высоким тростником. Новозеландцы не обходили их, а лезли прямо в воду. Иногда они проваливались в топкую грязь по самые плечи. Но это нисколько их не беспокоило. Они только перекладывали свою ношу на голову, чтобы не замочить ее, и шли дальше.

После шести часов утомительного пути пленники увидели большой холм, на вершине которого стояла деревня, обнесенная частоколом. Эмаи повел свой отряд прямо к деревне.

Новоприбывших встретила толпа воинов человек в двести. Их вел старик с седыми волосами. По перьям на голове и по татуировке на лбу сразу было видно, что это вождь.

— Айр-маре, Эмаи! — кричали пришельцам жители деревни.

— Айр-маре, Ренгади! — отвечали спутники Эмаи.

Седоволосого вождя этой деревни звали Ренгади. Он был младший вождь и в знак преданности своему владыке Ренгади расцарапал себе лицо, грудь и руки острым камешком. Все его подчиненные поступили так же, и скоро со всех текла кровь. Эмаи подозвал Ренгади к себе. Вожди потерлись друг о друга носами. Когда приветствия были окончены, все вошли в деревню.

Деревня была точь-в-точь такая же, как та, где пленники провели первую ночь, только немного больше. Женщины и дети прятались в хижинах, не решаясь показаться на глаза верховному вождю. Воины Ренгади с любопытством разглядывали пленников. Они, как и все жители центральной части острова, никогда не видели европейцев. Особенно их поразили огненные волосы Рутерфорда. Они с него не спускали глаз.

Все войско собралось на поляне за хижинами. Пленники задрожали от страха, когда увидели большие круглые ямы, в которых дымился хворост. В таких же ямах были изжарены убитые моряки, и они решили, что теперь настал их черед.

Но на этот раз ямы были приготовлены для свинины. Принесли убитых свиней, разрубили их, побросали в ямы на горячие камни и засыпали землей. Когда свинина изжарилась, ее вырыли, и начался пир. Эмаи приказал угостить и пленников. Но матросам не разрешили есть вместе с воинами. Их посадили в стороне, там, где обедали рабы.