– Куда?

– Кирюш, не спрашивай, всё узнаешь в свое время.

Открыв дверь и выглянув из комнаты, Лена обнаружила, что все давным-давно проснулись, что на кухне о чем-то громко спорит Аркадий Ильич, а его внуки, погодки Сережа и Саша, бегают и отнимают друг у друга зубные щетки.

Из окна электрички сильно дуло. Вагон был почти пустой. Кирилл с удивлением следил за мелькавшим пейзажем, успевая заметить и поваленные деревья, и прыгающую в кроне белку, и ржавеющий за железнодорожной насыпью у переезда, где электричка слегка сбавила скорость, старый кузов какого-то микроавтобуса.

Лену душили слова, сказанные утром по телефону Александром Павловичем. Лена весь разговор с ним проплакала, но ей показалось, что он нисколько не пытается ее утешить, только уповает на сгоревший архив и упрекает ее в нерасторопности. Мол, давно, сразу после защиты, нужно было перенести ящики с карточками на кафедру, ими бы пользовались другие аспиранты и студенты. Конечно, у него и в мыслях не было ругать ее за всё случившееся – о себе давало знать волнение и бессонная ночь. В итоге он сказал, что ему нужно идти на занятие, а она пожелала удачи и повесила трубку. Директор школы, где работала Лена, тоже была не особо приветлива. На фразу о том, что Лена сегодня не сможет выйти на работу, у нее случился дома пожар, Валентина Сергеевна, всю сознательную жизнь проработавшая в горкоме и с приближением пенсии по блату устроенная директором школы, бросила: «Не хочу ничего знать, работать тебя никто не заставляет, только именно труд сделал из обезьяны человека». Лена внутренне понимала, что человек Валентина Сергеевна неплохой, что в школе ее уважают и немного побаиваются, что грубость от нее – это всего лишь совпадение, тяжелое утро, головная боль или снова нахулиганившие шестиклассники. Но всё равно вздохнула с облегчением, когда повесила трубку, так и не сказав о намерении уйти насовсем, а не только на время решения насущных вопросов после пожара.

Перед отъездом они пообедали в столовой речного училища – там у Лены работала подруга. Пахло тушеной квашеной капустой и котлетами, собственно, это им и потчевала Аня Зорина, всё время охая, что Кирилл уж больно худой, и надо либо кормить лучше, либо гнать глистов. Лена сняла со сберкнижки последние пятнадцать рублей и закрыла счет. Прислонившись к стеклянной перегородке, Кирилл с удивлением наблюдал, как кассирша в нескольких местах пробила сберкнижку дыроколом. Лена понимала, что кое-какие деньги ей могут заплатить в школе и в издательстве, но явиться туда – значило в чем-то опозориться, попросить. Она даже стала жалеть о тех звонках, что сделала утром. «Зачем?» – вздыхала Лена, когда электричку потряхивало перед остановками.

«Сбежать, начать всё с самого начала, а потом встать на ноги и вернуться», – твердо решила она ночью. Точнее, думала об этом всю ночь и решилась лишь под утро. «К дальним родственникам», – успокоила она Аркадия Ильича, оставила ему на всякий случай запасную связку ключей от квартиры – из жилконторы должны были прийти, сделать окна, чтобы не лопнули пышущие теплом батареи, ранней весной сильные морозы по берегам Онего не редкость, да и в, казалось бы, теплом мае тоже возможны. Даже Кирилл понимал, что мама обманывает Аркадия Ильича, чтобы тот не волновался и не приставал с расспросами, которые в его исполнении превращались в самые настоящие допросы: никаких дальних родственников у них не было, но даже если и были, то мама вряд ли решилась бы навязываться, просить, лишний раз попадаться на глаза. Вместе со связкой ключей были оставлены и записки – дяде Саше, Александру Павловичу и школьному начальству, если те вдруг ринутся искать Лену.

Они с Кириллом бежали. Скорее, от трудностей – несомненно – к другим трудностям. Но было проще совладать с ними, чем справиться с тем, что складывалось при имевших место обстоятельствах. Лена смотрела на сына, прислонившегося к стеклу электрички, на большую сумку с вещами, в которой было всё, что уцелело при пожаре, на завернутый в покрывало радиоприемник, на авоську с наспех купленными в гастрономе у вокзала продуктами и пакетом с апельсинами. Их давали по два килограмма в руки. Но на Кирилла под недовольное гоготание выстроившейся длиннющей очереди и крики «Спекулянты» дали всего килограмм. Итого – три килограмма. Три килограмма апельсинов весной в северном городе, только-только нехотя отходящем от зимних морозов и недостатка солнечного света и витаминов, – несметное богатство. Им повезло, они оказались третьи или четвертые в очереди, когда вынесли ящики с апельсинами. Выстаивать часами, как это было с зелеными, пахнущими чем-то маняще-сладковатым бананами и растворимым кофе, который достать было просто нереально, не пришлось.

За окном проплывал лес, изредка – домишки, поля, канавы и речушки с еще не вскрывшимся льдом. Правда, на Шуе лед был только по краям, а в середине несся бурлящий черный поток вместе с брызгами, снеговыми комьями и обрывками прошлогодней травы.

– Мам, куда мы едем? – осторожно, вполголоса, оглядываясь по сторонам, спросил Кирилл, когда заметил, как мама вдруг задремала. – Слышишь, мам, куда мы едем?

Лена вздрогнула и посмотрела в окно. Она была готова сорваться с места и выскочить на платформу, к которой электричка, дав гудок, только-только подъезжала. Но тут же поняла: торопиться некуда, им сходить на конечной.

– В деревню едем, Кирюш, будем там жить, пока всё не наладим.

– А почему не там? – Кирилл кивнул головой в сторону, откуда, как ему казалось, они ехали.

– Потому, Кирюш, ты же сам видел, у нас пожар был, всё сгорело.

– Мам, а почему пожарники не приехали и не потушили?

– Пожарные, Кирюш, а не пожарники. Пожарники – это мы с тобой, погорельцы. А пожарные приехали, потушили, огонь не перекинулся на другие квартиры, ни у кого больше ничего не сгорело. И сам дом не испортился и не рухнул.

Кирилл рассудительно, по-взрослому, покачал головой: конечно, он почти ничего не понял, но не желал выглядеть ребенком и еще раз переспрашивать, особенно про пожарных, которых даже воспитательница в детском саду, показывая картинку через диапроектор, называла пожарниками. Конечно, мама в этом отношении для него была куда большим авторитетом, но всё же.

– А где мы будем жить?

– Найдем где, Кирюш, есть одно место.

– А почему мы не переехали обратно в комнату?

– Потому что эта комната, Кирюш, уже не наша. Нам взамен дали с тобой квартиру, а в той комнате, наверное, уже живут другие люди. Да и дом этот скоро снесут, Кирюш, – ответила Лена, поправляя спортивную шапку-петушок, заправляя под нее волосы.

Должно быть, в этой шапке и в зимнем пальто она смотрелась довольно нелепо, но другой подходящей теплой одежды у нее после пожара не осталось. Пожалуй, впервые за всё время, что прошло с момента переезда, казавшегося панацеей от всех трудностей и началом новой жизни, Лена вспомнила о прежнем пристанище. Холодная комната, маленькая кухня, одна на несколько семей, вечная суета вокруг газовых баллонов, заканчивавшихся в самый неподходящий момент, походы в дровяной сарай, закупка этих самых дров. Ругань с соседом, который развешивал на окне своей комнаты сушок и пригонял мух со всей округи. Страх провалиться вниз в уборной, где совсем покосились половицы, с лампочки в двадцать пять ватт свешивалась хлопьями паутина, а деревянное сооружение, лишь габаритами отдаленно напоминавшее унитаз, покачивалось и заставляло периодически хвататься за вбитый в стену длинный гвоздь, на котором обычно, проткнутая посредине, висела газета. Всё это показалось лишь забавными недоразумениями, не способными убить ощущение дома, стабильности, покоя.

– Мам, мне есть хочется, – недовольно пробурчал Кирилл, переводя взгляд на сетку с апельсинами. – Почисть пельсин.

– Не пельсин, а апельсин. Мы ведь недавно поели, – Лена с трудом отогнула манжет и посмотрела на часы. – Хотя уже давно, ты прав. Но всё равно потерпи. Я не буду чистить апельсин в электричке. Мы скоро приедем, доберемся на место, и почищу.