Кирилл любил прислоняться к этому окну и смотреть вдаль, на поблескивающую в лучах дневного света воду, светящуюся будто изнутри, из неведомых голубых недр. Стекло не нужно было очищать от наледи и испарины, как в их комнате в старом деревянном доме. С наступлением зимы на губе встал лед, белый, сверкающий.

Вечерами Лена с особым рвением работала над диссертацией, то и дело отрываясь, чтобы найти на стеллаже, для которого нашлось место в новой квартире, какую-нибудь книгу или покопаться в коробках с картотекой. Она стучала на машинке до самого утра, когда понемногу светало и нужно было ставить чайник и будить Кирилла. Кириллу стук машинки нисколько не мешал спать – даже наоборот, под него спалось лучше. Кирилл не считал дни, недели, месяцы, страницы, а Лена считала. Ровно два месяца и два дня на подготовку текста и перепечатку четырех экземпляров толстенной диссертации. Когда она справилась с этим, то почувствовала огромное облегчение, будто вся задача вмиг разрешилась.

Предстояло еще много работы, но за нее предстояло получить причитающееся достойное вознаграждение: работа в университете, спокойная, без беготни из школы в издательство и обратно. Кирилл к тому времени должен был пойти в школу. Лена цеплялась за эту ниточку, чувствуя, что другой может и не быть. Это заставляло ее бессонными ночами вглядываться в расплывающиеся строчки книг, делать пометки на картонных карточках и, превозмогая себя, нажимать клавиши машинки и двигать каретку.

Кирилл плохо понимал, что происходит. Мама выглядела усталой, ей было не до игр, не до телевизора, который на новоселье подарил им дядя Саша, – небольшой цветной «Электроника». Скромный ужин – и снова за работу. С утра – скромный завтрак и на работу, по дороге сделав крюк, чтобы отвести сына в детский сад, в тот самый, куда он ходил и до переезда.

– Кирюша, я очень-очень занята, скоро всё доделаю, нужно потерпеть, тогда всё у нас с тобой будет хорошо.

– Когда доделаешь? – наивно спрашивал Кирилл.

– Не знаю, но скоро, очень скоро, Кирюша, – отвечала Лена и снова погружалась в работу.

Кирилл помнил день, когда мама защитила диссертацию: она забрала его из садика совсем рано, сразу после обеда. Они молча ехали в троллейбусе. Лена всё время смотрела на часы, боясь опоздать. Здание со шпилем показалось Кириллу мрачным, и он попятился назад. Лена не заметила этого и тянула его вперед, по ступенькам. Вокруг бегали и суетились какие-то люди, огромная аудитория была заполнена, люди сидели даже в проходах на принесенных из других помещений стульях. На одном таком стуле с красной обивкой устроили Кирилла. Он с удивлением наблюдал, как мама рассказывает о непонятном, ей задают вопросы, она краснеет и, спотыкаясь, отвечает, периодически поглядывая на него. Наконец кто-то сказал:

– Поздравляем!

Все зааплодировали. Кирилл обрадовался и, вскочив, вместе со всеми ринулся к трибуне: маму поздравляли незнакомые люди и тут же, забрав с собой принесенные стулья, уходили. Пожилой мужчина взял Кирилла на руки, впрочем, Кирилл, улыбнувшись, узнал его. Пару раз он приходил к ним и приносил маме книги, когда они жили еще в старом деревянном доме. Тогда он еще не был таким седым и не опирался при ходьбе на толстую деревянную палку с черным резиновым набалдашником.

– Молодец у тебя мама, понимаешь? – сказал он Кириллу, чем напомнил ему дядю Сашу. – Золотая у тебя мама, такую беречь надо. Ты ведь бережешь маму?

– Да, – подумав, тихо ответил Кирилл.

– Да не мучайте вы его, Александр Павлович, ребенок устал, без тихого часа с садика его забрала, да здесь отсидел тихо, – улыбаясь, сказала Лена, собирая бумаги со стола и рассовывая их по папкам. – Ну, можем, пожалуй, собираться.

– Может, проще такси вызвать? – предложил Александр Павлович. – С кафедры можно позвонить.

– Давайте, чтобы не потеряться, сядем на троллейбус и доедем до самого дома, всё равно в одну машину все не влезем, да и незачем это, Александр Павлович, – Лена едва заметно подмигнула ему.

Александр Павлович, конечно, всё понял: Лена крайне ограничена в средствах, а заставить научного руководителя платить за такси ей не позволяла совесть. На то, чтобы обставить новую квартиру, она потратила почти все свои сбережения. С началом новой жизни всегда так: нужно многое потратить, чтобы впоследствии многое приобрести, построить, взрастить. За скромно накрытым столом в комнате они отмечали успешную защиту Лены. Кириллу наскучило сидеть со всеми, слушать речи, разговоры о сложных, неведомых ему вещах. Мало ли о чем могут говорить взрослые. Его маму называли надеждой. Какая еще надежда? Кирилл был уверен, что Надежда, точнее, Надежда Сергеевна – это воспитательница группы детского сада, куда он ходил. Причем тут его мама? Он проскользнул на кухню, забрался на табурет, отдернул занавеску и принялся смотреть в сторону озера. Снег поблескивал в фонарном свете. На небе местами виднелись звезды, а по улице, съежившись от мороза и пуская изо рта клубы пара, спешили куда-то редкие прохожие.

– Кирюша, поторапливайся, нам нужно зайти в магазин, дел полно, тетради проверять надо, – Лена размахивала большой тряпочной сумкой, на дне которой по очертаниям угадывалась лежащая на дне пачка тетрадей. – Оставь этот конструктор, завтра доиграешь.

Кирилл складывал башню из разноцветных деревянных кубиков конструктора. Башня была уже почти готова, ему не хотелось бросать начатое дело. Но всё же он повиновался и, попрощавшись с воспитателем, отправился одеваться. На улице было слякотно, в лицо бил ветер, моросил мелкий дождь. Мама тянула его вперед с такой силой, что иногда он не поспевал за ее шагом и почти бежал.

– Давай быстрее! – скомандовала Лена, завидев троллейбус.

Они успели запрыгнуть на заднюю площадку и, не доехав одной остановки до дома, вышли в магазин. Кирилл не любил магазины. Мама обычно оставляла его у входа, всучив сумку. Кирилл всматривался в очереди в один, другой, третий отделы, народ, снующий от отделов к кассе, на развешанные на кафельных стенах мясного отдела красочные схемы разделки туш. Будучи совсем маленьким, он не понимал, почему это корова и свинья выглядят столь странно, лишь со временем он догадался, что это не животные, а мясо, то самое, что мама покупала завернутым в несколько листов плотной грубой бумаги. Мясо с животными ему ассоциировать было трудно, и он представлял, что так мясо выглядит, когда его делают рабочие на каком-нибудь заводе или фабрике.

Кирилл, облизываясь, поглядывал в боковой проход у входа в магазин, где помещался соковый отдел: в огромных стеклянных тубах, блестящих, слегка суженных книзу, стояли соки. Прозрачный, чуть желтоватый – виноградный, потемнее – яблочный, мутный золотистый – персиковый, темно-красный, даже ближе к черному – яблочно-вишневый. Рядом под пластиковым куполом кружились, омываясь водой, граненые стаканы. Кириллу нечего было и думать о том, чтобы попить соку, ведь на улице еще не было настолько тепло, чтобы мама ему это позволила. Просить было бесполезно. Вернее, почти бесполезно, но он всё же попросил.

– Никаких соков, Кирюш. У нас дома есть, целая банка стоит. Потерпи. Я волнуюсь за твое горло. Вчера ты кашлял, помнишь?

Конечно, про то, как он подкашливал, Кирилл уже успел позабыть. Он не обижался, по-взрослому понимая, насколько, быть может, мама права. До дома они шли долго, обходя лужи и закрывая лицо от ветра рукавами. Кирилл нес сумку, в которой была упаковка молока и кусок сыра во всё той же пресловутой оберточной бумаге. Он не любил сыр, гораздо более по душе ему была колбаса, «Докторская» или «Краковская» – колечки, аппетитно пахнущие чуть подпаленным жиром. Но с тех пор, как к Лене заглянула в гости подруга детства и в красках рассказала, как и, главное, из чего на мясокомбинате клепают столь любимую Кириллом колбасу и сосиски, в их доме эти продукты больше не появлялись. На счастье Кирилла, сосиски иногда давали в детском саду, хотя, поедая их, он всё же задумывался над тем, где же в них спрятаны килограммы картона и «даже дохлятина».