- Михаил Степанович, голубчик, - приятный женский голос уже вызывал необъяснимое доверие – то ли искренними интонациями, то ли благодаря мягкому тембру.

- Что это вы устроили забастовку? – присела женщина на стул возле больного и зашелестела бумагами в папке. Недолго читала, потом отложила их и легко погладила больного по предплечью: - Я все понимаю. Вы даже не представляете себе – насколько хорошо я вас понимаю. Потому что была, что называется, в вашей шкуре, но моя кома продолжалась дольше – целых пять месяцев. Мы с вами вышли по первому варианту, а могли остаться растениями. Кто-то нас хранил, переживал за нас, молился - вам не кажется?

Больной открыл глаза и прямо взглянул на врача. Недолго, но очень внимательно смотрел, а потом будто нехотя перевел взгляд на окно.

- Вы верите мне, это хорошо. Я не отдам вас и не отстану – примите это, как заявление о намерениях, голубчик, - ворковал женский голос, - а пока послушайте, как обстоят ваши дела на это время – подробно, в деталях… Это будет только правда – вы сильный, я буду говорить прямо. Да и шансы хороши – грех упустить их. Мы с вами выжмем из них все. Готовы слушать? Чудно. Ну-у-у…

После рабочего дня она вышла из больницы, встала на крыльце и глубоко вдохнула теплый летний воздух. Улыбалась. Мимо проходил пожилой мужчина. Он случайно взглянул в её сторону и остановился, просияв лицом.

- Мария Николаевна, дорогая! С Днем Рождения вас! С круглой датой – двадцатилетием! Знал бы – встретил здесь, а мы с коллегами отослали цветы в «Медикус».

- Спасибо, Валерий Николаевич! Двадцатилетие умножаем на два и добавляем симпатичный такой хвостик… - мягко улыбалась женщина, - а за цветы – спасибо. Муж обязательно заберет их домой.

- Как станете отмечать - шумно, пыльно? – подмигнул мужчина.

- А как иначе? Только так, - радовалась женщина, - о, а вот и Георгий. Всего вам доброго!

- Хорошо вам отдохнуть! Мужу от меня – поклон.

Женщина быстро подошла к внедорожнику, припарковавшемуся у тротуарной бровки. Дверка открылась ей навстречу:

- Быстрее заскакивай. Ждут уже, ругаются.

- А что они там мутят? – радостно сверкнули серые глаза, - шашлыки?

- Грузины... шашлыки обязательны. Нужно пустить пыль в глаза французам. Где еще они испытают пломбы на крепость и погрызут за столом целые, нерезанные перцы? - шутил интересный темноволосый мужчина, весело поглядывая на жену.

- Оброс снова к вечеру, как барбос, - ласково провела она рукой по его щеке.

- Ам! – дернулся он к ней.

- Ай! Сердце же! - смеялась женщина, - кого еще пригласили или сюрприз будет?

- Только семья… загибай пальцы - мои старики, Даня с Катей, сваты, для Сашки поставили манеж под липой… Дато, Рауль, Маритт с мужем. Клодин и Шарль подтянутся часам к семи. По столу ничего не скажу – это точно сюрприз, а подарки видел – это что-то… Мне даже стыдно. А ты сопротивляешься, Мань.

- Традиция. А у меня есть всё необходимое и даже сверх того. А твой подарок бесценен, солнце, твою песню я не променяю на все блага мира. Такое не купишь… И ты сделал мне тогда такой подарок - на всю жизнь. Как только решился!

- Ну, если и опозорился бы, то заочно, - пожал плечами мужчина, внимательно отслеживая дорогу: - Не ищи тут геройства – я ничем не рисковал, даже репутация не оказалась бы подмочена. Сложно было другое – написать убедительно, а я ни разу не писатель, Мань. Много воды нельзя было, эмоций тоже – только сухие факты. Вот и… на шестнадцати страницах как-то уместил.

- Спасибо. Прятался…

- Я же говорил – на работе сочинял.

- Да… А я тогда думала, что больше счастья, чем у меня есть, просто не бывает. А тут это… Я держусь-держусь, не переживай! Но тушь на всякий случай водостойкая, - вздохнула она со всхлипом.

- Маш… вспомнила что?

- Березку я вспомнила, - кивнула женщина, - сможет она вырасти на тех камнях? Кто их надоумил посадить её у могилок – не знаешь?

- Березка – символ России, может поэтому? Выживет… Не думал, честно, что они так проникнутся, - быстро взглянул Георгий на жену.

- Французы сильно чувствуют. Они очень эмоциональны и даже восторженны, - улыбалась Маша, - очень чувствительны и влюбчивы. Но это если их до печенок пронять. Наш случай?

Машина подъехала к воротам, за которыми проглядывался большой каменный дом старинной постройки. Мужчина немного помедлил, но потом решился:

- Манюнь, ты это… готовься, короче. Вот это дело без слез точно не проскочит - Клодин и Шарль опоздывают не просто так – они уехали за щенком. Привезли с собой, но оставили где-то на передержке и что-то там… чуть задержатся. Фарфоровая гончая, Мань, девочка, - развел он руками, - ну вот, так я и знал. Потому и… давай пересидим тут, успокоимся… Как там пациент? Действительно всё так плохо? – резко перевел он разговор в другое русло.

- Я от счастья… от счастья можно, если перебор. А ты не заговаривай зубы, Шония, - промокнула глаза Маша, - лучше поцелуй меня.

- Это я всегда, - развернулся к ней муж всем телом, - это я легко…

- Ну вот… - раздалось возле машины, - мы все ждем, а они лижутся.

Целующиеся отпрянули друг от друга.

- Фуххх… Дато – напугал! - улыбалась Маша, выходя из машины. Развела руки, будто обнимала сразу всех детей, что вышли их встречать: - Обнимашки!!! Кто первый? Raoul, Maritt! Et vous. Ne bвille pas! Налетай на именинницу!

*** Рауль, Маритт! И вы. Не зевать!

КОНЕЦ

, как котенок, - вздохнул он, - и рванешь куда глаза глядят на слабых лапках. Ты же упрямая, я хорошо тебя знаю. И не так я хотел бы, не сейчас, - говорил, не глядя уже на меня.

- Ну, значит, не нужно, - быстро согласилась я, чувствуя ужасную неловкость. Да, сейчас бы я - куда глаза глядят. Прикрыла их, потерла…

- Мне кажется, я любил тебя всю жизнь, сколько себя помню, - услышала все-таки и затаила дыхание. Не от самих слов, а от того, как он говорил – будто размышляя, переосмысливая что-то, винясь и даже сомневаясь. Исповедь? Да – это звучало, как покаянная исповедь. И страшно было нарушить её, даже громко вздохнув. А Георгий продолжал:

- И такое, знаешь, горькое открытие… Давно уже стерпелся, привык, а вначале даже сердце прихватывало с горя – больше вечерами. Жить с этим научился, но смеяться перестал, молчаливее стал, строже… мама тогда сильно переживала. Весь тот год был верен тебе… не из принципа – просто других не видел. И не понимал – то ли в наказание мне такая любовь, то ли в дар? Год этот... серый не прожил, а протащил на себе. А потом струсил, наверное… Понял, что для меня это непосильно – нести любовь сквозь жизнь, как знамя. Жить, знаешь, хотелось – во всех смыслах, как и ты жила. Молодость, Маша, она для счастья – я так думал. И уронил своё знамя, сдался… Потому и тебя обвинять в нелюбви глупо, согласись? Я никогда этого не делал, - оглянулся он на меня, но как-то отстраненно.

- Ты… счастливо все эти годы выглядела. А то, что женился… и жалею, и нет – Нуцу зря обидел, но у нас самые лучшие в мире мальчишки. И представляешь? Что они «самые», недавно только и понял. Похоже, им даже при мамке сильно меня не хватало, а сейчас мы разговариваем почти всё время, когда я дома. Любыми мелочами делятся, спрашивают такие вещи… - тихо засмеялся он, - я их просвещать было собрался, а на деле... Там уже теоретики. Скоро совсем вырастут и я останусь один. Кроме тебя никто не нужен, Мань. Беда такая, - опустил он голову.