- Что случилось на балу, Мари? – допрашивал меня Дешам.

А я не могла сказать ему про полковника. Вот просто не могла и все! Потому что они уважают друг друга, потому что тот снимает для его семьи дом, а скоро обещает жилье в городе, дает работу, платит за неё… Жак не смог бы потом нормально жить и работать здесь – разочаровавшись в человеке, как разочаровалась в нем я. Потому что Дешам… он тонок! Он мыслит! У него есть душа и принципы. Он умеет думать и делать выводы, оценивать, анализировать и ценить тоже.

Как случилось то, что случилось, я, кажется, понимала. Понимала саму схему - еще когда про Домик услыхала, уже догадывалась. И это ничего не меняло – для меня этого человека больше не существовало, а я не могла существовать рядом с ним. И тут намешана была хренова куча фобий и комплексов! О спокойно подумать и здраво помыслить даже речи не шло. Всего не передать - сколько дерьма кипело у меня внутри.

И в том числе мысли о том, что я не мылась тогда три дня. Я сама не понимала – это-то откуда, какого хрена вообще со мной делается, о чем думаю?! Немыслимо! Просто… так чувствовала - одним из составляющих своего позора и это тоже буквально выворачивало наизнанку. А еще то, что даже высказать не могу!

Короче… я понимала, что похоже среагирует и Дешам, и во многом потому, что я ему не безразлична. Как и он мне, а потому поберегу мэтра - решила я. Потому что как раз он-то, боюсь, и выскажет.

- Я глупо вела себя, - честно призналась я, не открывая всей правды: - Кажется, растерялась и совершенно зря флиртовала с наместником. Потом оповестили о бойне… Я уезжаю, Жак, - решилась я, - скоро станет видно живот, да и тошнить уже начало – даже Люк вскоре сложит два и два. Все поймут… Уеду в По и буду жить там. Это где-то тут – совсем недалеко, так же?

А он смотрел на меня так, как я бы смотрела на мокрого, голодного бездомного котенка. Нет… еще и кривого на один глаз – с каким-то безнадежным бессилием смотрел. Будто понимая, что помочь мне нечем или уже невозможно.

Ну и зря.

- Я жду письмо, Мари, вы назвали тогда городок, и я вспомнил, что мне обязан один человек… По крайней мере, кто-то присмотрит за вами первое время, поможет устроиться на месте. Это важно - знать, что можешь на кого-то рассчитывать. И я был бы за вас спокоен. Но ответ все еще не пришел… может, этого человека там сейчас нет и письмо его ждет.

- Без проблем - пишите еще одно, а я передам его прямо в руки.

Я не совсем сошла с ума - отказываться от помощи. А Дешам не мог поместить меня под опеку (а я понимала это так) плохого человека. Хотя мог и ошибаться, как с полковником. Но теперь я буду сильно настороже, потому что да - миром правит похоть. И мужчины. Я не хотела мужчин и не хотела похоти, даже любви уже не хотела - я ничего не хотела, кроме теплого угла для себя и ребенка. Выносить, родить, выкормить… А дальше я заработаю и себе, и ему на жизнь.

Зацикливаться на мыслях, планах, самой идее материнства я не собиралась. Существовал какой-то иррациональный страх, наверное – сглазить, строя прогнозы, спугнуть… стронуть с места. Мечтать и проваливаться в беременность я себе запретила, но, когда поняла до чего себя довожу, заботу включила по полной. Он крепко там уцепился и прирос ко мне, иначе уже все закончилось бы плохо. Все так сложилось тогда, один к одному – страх потерять ребенка, понимание, что здесь я дам ему только позор... И отвращение к конкретному человеку.

Я уехала.

Без проводов и прощаний – по-английски. Кроме Дешама и кого-то из начальства, раз уж мне выдали плату за работу, об этом знал только Гаррель и то… кажется, я тогда еще путалась и доложила по секрету, что уезжаю в По на пмж. У мужчины полезли глаза на лоб:

- Немыслимое расстояние, мадам! И что за странный крюк вы сделали тогда? Не было войск ближе к дому? Но раз уж вы здесь – оставайтесь, голубка вы наша! Мы сами станем платить вам жалование.

Я и растрогалась, и удивилась его словам о расстоянии и, кажется, поняла, что опять что-то напутала с названиями. Но уточнять не стала… просто не до того уже было – пробило на слёзы. Гормоны…

Ранним утром Дешам сажал меня на мягкий пассажирский дилижанс, приговаривая, инструктируя и буквально не закрывая рот… будто спешил сказать все то, от чего я вдруг резко поумнела бы:

- Растрясет… здесь все дилижансы идут в одну сторону. Остановитесь на второй станции – это с полдня пути отсюда и возьмете комнату… отдохнете, поедите, отоспитесь. Мари?! Это серьезно. Дальше возьмите карету – это дорого, но дороги там ужасны – камень на камне. Пускай едет не спеша… и обязательно предупредите, что это я велел сделать так… или лучше скажите – полковник. Обещайте мне… и пишите, слышите? Я там положил еще один саквояж – это вам от меня, но и не только. Может это такая благодарность? Но наместник подходил пару раз и спрашивал о вас, когда вы отдыхали… принес зерна кофе. Сказал – они уже обжарены. Я не знаток, но Гаррель велел купить для вас мельничку… здесь внутри – маленькая ручная мельничка, девочка моя…

- Дешам! – уткнулась я лицом ему в грудь, давясь рыданиями. Обняла за пояс: - Жак… я не прощаюсь, мы обязательно увидимся еще, и я расскажу тогда – обещаю, что расскажу все. Сядем с вами… и будем говорить.

Я хотела сказать ему много чего. О том, например, что приблизительно... через два года начнется очередная война – Франция вступит в спор с Англией за колонии за океаном. Потом французы впишутся за союзников и ввяжутся в войну «за австрийское наследство». Франция и Россия в этой войне будут на одной стороне, но радости в этом мало – полк ла Марльера приграничный и их обязательно дернут туда – в семилетнюю бойню, грызню непонятно за что.

Меня мало волновали заокеанские колонии, что и нормально, в принципе. Но болела душа за всех тех, кого оставляла там – в цитадели Безансона. Сказать Дешаму, предупредить его? Но ведь все равно он уйдет с полком – спасать, лечить… Как и Гаррель, и Ланс, и Люк… и многие другие, кого я тоже знала и кто уже стал мне дорог. Незаметно и необъяснимо... но это так.

- Ваш отец, мадам? – качала головой приятная дама в шляпке с цветами, - ну полно… полно печалиться – скоро увидитесь вновь. Он у вас совсем молод…

Наверное… увидимся. Мой папка всегда держался в стороне от семейного «курятника» - жены, трех дочек, внучек и внуков… Когда в семье появились маленькие мужчины, потребности возиться с ними, воспитывать их у него уже не было – только отдохнуть после работы. С ним мы никогда не были близки так, как с доктором. И будь мне в душе тоже двадцать три, как Маритт, может и воспринимала бы его отцом, а так… В мои тридцать шесть… семь уже, я чувствовала его своим другом – самым близким и надежным.

Утром я хорошенько рассмотрела дом, где спала – они все здесь были построены по одному подобию – камень стен и пола на первом этаже, тяжелые балки, держащие деревянный настил пола второго… в каждой комнате или камин, или его теплая стенка… Вместо ковров на стенах подобие примитивных гобеленов. На полу – половички. Салфетки, покрывала, расписные кувшины, блюда на камине… - чисто, даже уютно. Захотелось скорее взглянуть на дом викария.

Но вначале…

- Бригитт, скажите – а виконт… де Монбельяр? - читала я по листочку имя человека, которому писал обо мне Дешам.

- Да, де Монбельяр. У меня есть для него письмо от старого друга. Отправьте кого-нибудь передать, если можно, - попросила я женщину, с удовольствием принимаясь за утреннюю молочную кашу.

Вскоре шустрый мальчишка унесся к мрачному строению на горе.

- А там правда кто-то живет? – удивилась я, - по виду все нежилое.

- Хозяин редко наезжает в шале, - присела и себе за массивный старый стол женщина, оставив кухонные заботы молодой помощнице: - Но сейчас озаботился кузнями – я говорила. Так что пару дней уже живет здесь, скоро может опять уедет…

- А где живет его семья? – выпытывала я.

- Графья Монбельяры не французы, мадам, их земли на той стороне - за границей. Там го-ород, - протянула она значимо, - там громадный за-амок - не чета здешнему шале. Его тут поставили когда-то… очень давно, чтобы контролировать соляной путь… да. А нынче только наведываются. В основном – мсье Старый Рауль.