Но я думаю, вы мне поверите и не станете ни в чем сомневаться, если я скажу: сказка эта обо мне. Я и есть тот самый городок и зовут меня Сен-Деода. Во времена, о которых я рассказываю (а было это незадолго до второй мировой войны), я с моими жителями, числом чуть меньше двух тысяч, стоял себе на левом берегу Луары по соседству с городами Блуа и Божонси, неподалеку от округа Солонь, рядом с замком Шамбор.

Наверное, вы не знаете, а я — крепость, и очень древняя. Я с римлянами был знаком, и с императором Юлием Цезарем. Как сейчас помню: идут по дороге римские легионы, правда, дорога с годами заросла травою и стала теперь тропкою. За тысячелетия часть ее превратилась в одну мою улочку. Помню я и его величество короля Франциска Первого, он как-то ночевал в домике красотки-оружейницы. А Екатерина Медичи, объезжая наши окрестности, не обошла и меня вниманием, описав Сен-Деода в Знаменитых письмах к мадам де Севинье и плывя тогда по Луаре (то ли вверх, то ли вниз, не могу теперь вспомнить).

По Луаре тогда туда и сюда ходили суда, добираясь к самому Орлеану. Но однажды Людовик Четырнадцатый, величайший из королей, велел построить множество кораблей. Чтобы создать флот, на Центральном массиве[1] деревья рубили, весь лес свалили, все вокруг оголили. Почва без лесов истощилась, дождями размылась, русло Луары песком забилось. И суда — ни туда, ни сюда. Восемнадцатый век — экологов и в помине нет, некому сказать королю, что он делает глупость. Впрочем, мне почему-то кажется, что, найдись у короля такие советчки, не избежать бы им заточения, потому что никакие соображения не могут идти в сравнение с заботой о величии Франции!

Напоминая о временах, когда приплывали ко мне корабли из Нанта, из Сен-Назера и мало ли еще откуда, у меня на набережной сохранились плиты с большими железными кольцами. Плиты лежат как лежали, а железные кольца заржавели: раз нет кораблей у причала — и в кольцах нужда отпала.

А вниз по течению, неподалеку от меня, высится замок. Зовется он Кракуняс, и владеют им граф с графинею с той же фамилией. Он поменьше, чем Шенонсо, Амбуаз и даже Кур-Шеверин[2], обветшал изрядно, сильно запущен, и все-таки замок он настоящий. У него есть даже стена с башнями. Кстати сказать, и я окружен стенами, пусть невысокими, но все равно крепостными. А если смотреть с Луары, то мои башенки напомнят вам о том времени, когда и я оборонял свои владения.

Ну, а теперь послушайте, что со мной приключилось.

16 июля 1935 года молодой граф де Кракуняс приехал на лето к маме, старой графине, не покидавшей родового именья. Но приехал он не один, с ним был упитанный господин, а с господином жена и сын. Парижанина звали месье Бородач, и у него была пышная борода. Мадам Бородач вместо бородки обходилась бородавкой на подбородке. Полю Бородачу шел десятый год, и ему пока было не до бород. Графиня приняла их любезно, разместив гостей в своем замке.

Граф настоятельно приглашал их к себе на все лето. Еще бы! Он надеялся занять у них денег, привести в порядок родовое именье, и превратить замок в гостиницу. Граф прикинул, что, сдавая на лето комнаты, неплохо подзаработает: хватит и долги отдать, и разбогатеть.

Мадам Бородач встретила приглашение благосклонно. Ей было лестно оказать услугу благородному семейству в его затруднительном положении. Граф подкупил ее своим обращением. Он был молод, весел, гладко выбрит, хорошо воспитан, одет с иголочки, в лаковых ботиночках, руки всегда с маникюром, надушенный, аккуратный, подтянутый, стройный.

Господин Бородач колебался. Он был вовсе не в восторге от графа де Кракуняса. Ехать ему ко мне не хотелось. Он рвался к морю.

Ну а Поль? Для Поля — это было большое горе. Он тоже хотел на море и с печалью вспоминал о пляжном песке, о купанье, о соленой воде, о ракушках, скалах, прогулках на корабле, креветках, крабах, рыбах, медузах — обо всем, что связано с морем. И граф Кракуняс не нравился Полю. Если говорить правду, он сразу возненавидел де Кракуняса, считая, что напрасно его родители с графом так обходительны.

Что поделаешь, если слово мадам Бородач было решающим. А она считала, что отдых на море дорог, общество там скверное, морской бриз вреден для нервов, а семейство Бородач было необыкновенное нервное.

Полю и его папе пришлось довольствоваться водами Луары. Они купались, загорали на речном песке на островке, от меня невдалеке. Летом река мелела, и до островка добирались вброд.

В конце сентября, когда море уже вовсю штормит, Бородачи вместе с графом пожаловали на Большую улицу в контору нотариуса и получили вексель на солидную сумму денег, которую выдали графу. Какую? Толком не знаю… Молодой граф с Бородачами уехал в Париж. А графиня никуда не уехала, она осталась коротать зиму в замке.

На другое лето, в июле 1936 года граф опять приехал с Бородачами. Но Бородачи поселились не в замке — в замке хозяйничали строители — а в гостинице, сад которой спускается прямо к набережной. Снова навестили нотариуса, но уже без графа де Кракуняса, и купили себе дом. Маленький Поль расстроился окончательно. Он до последней минуты надеялся, что родители с Кракунясом рассорятся, во мне и в замке разочаруются и опять станут отдыхать на море. Пусть не в этом году, пусть в следующем. Но если уж покупают дом, то в нем и живут…

Самое забавное, что на следующее лето, в 1937 году, Бородач и в самом деле поссорился с графом. Граф де Кракуняс не пожелал перестраивать замок, а взятые в долг деньги прокутил в Париже. Но как и где, я не знаю.

Больше всех огорчилась мадам Бородач. Что же касается долга, то его отложили надолго. Потом отсрочку продлили: в результате о нем забыли. Бородачи своих денег так больше и не получили.

Поль огорчался очень, но вовсе не из-за денег. Дом-то уже был куплен. Родители его обживали, обновляли и обставляли. Обошелся он дорого, и хотелось проводить в нем не две-три недели, а все лето. И Поль понял, что моря ему уже не видать.

Именно тогда ему приснился удивительный сон.

Я его смотрел вместе с ним. Я люблю сновидения. Сны моих обитателей — моя душа. А сон Поля был просто прекрасен.

Впервые он нам приснился августовской ночью 1937 года. День накануне был очень жарким. Накаленные солнцем улицы хранили тепло даже после полуночи. Крестьяне, в потемках возвращавшиеся в город из дышащих ночной свежестью виноградников, оказывались словно бы в горячей печи. Поль спал, разметавшись по кровати, одеяло сползло на пол. В распахнутое окно светила луна. Во сне Полю слышались какой-то шелест, шуршание, шепот: то ли стрекотали кузнечики, то ли шумела кровь в ушах. А может, то звенели в глубокой тишине уснувшие реки и луга, чей голос доносится до нас далеким невнятным гулом. Полю снится: вот он встает, по ступенькам выходит в сад, минуя его спускается вниз, но не к набережной Луары, а к берегу моря. Перед Полем белеет полоска песка, на которую шурша накатываются вечные странники — волны, огромные бархатные, таинственные. А рядом, среди прибрежных скал, прячется крошечный рыбацкий городок — это я, Сен-Деода, каким Поль увидел меня во сне.

Знаете ли, этот сон и меня разбудил — не так-то часто я и мои горожане видим по ночам сны, тем более такие прекрасные. Сон напомнил мне, что я тоже был маленьким портовым городком и что это было славное время. И так мне захотелось очутиться вместе с Полем на морском берегу, что я подумал: а не попробовать ли вернуть обратно прошлое? Меня радовала эта фантазия, хотя, разумеется, прельщало не столько само возвращение в прошлое, сколько воспоминания о нем. Мы жили грезами. Воображение медленно, но верно овладевало нами. Мы еще не ведали, что мечты — это сила, способная с неторопливым постоянством творить чудеса, побеждая разум.

Каждую ночь Поль во сне отправлялся на сказочном корабле к дальнему острову или плескался у берега в теплых волнах. Мальчик был счастлив, и я с ним вместе.