Сейчас же я лежал в снегу, в обнимку с ружьëм, укутавшись поглубже в воротник мундира. В лесу снег тает медленнее и если в поле сейчас белели снежные островки, то здесь — напротив, маленькие участки голой земли показывались в местах, где солнце пробивалось сквозь ветви чаще. Да, Майер вытащил меня на охоту. Хоть я и говорил ему, что у меня много дел, но Генрих стоял на своём, находясь в восторге от убийственной эффективности ружья, которое я ему подарил пару недель тому назад. Да не на простую охоту он меня выманил, а с собаками. Грейхаунд — прекрасная порода для этого. Невероятно быстрая, сильная и довольно выносливая. Сегодня же, помимо двух собак Генриха, в загоне лося участвовали и трое бывших щенков, а сейчас уже просто очень молодых собак, которых Майер любезно передал мне и которые скоро отправятся со мной в деревню.

Вдруг вдалеке послышался многоголосный лай, который стал стремительно приближаться к нашей позиции. Помимо меня в разных точках залегли ещё пол десятка гвардейцев, ведь ружья хоть и довольно убойные, однако шкура лося — это не человеческая плоть и одного попадания может не хватить. Майер же координировал действия собак, как их хозяин. Между тем лай становился всё громче. Я упер приклад ружья в плечо, сконцентрировавшись на направлении звука. По задумке собаки должны гнать добычу по оврагу, а мы, находясь на возвышенностях с обеих его сторон, вести огонь с выгодных позиций. Конечно, грейхаунд — порода, которая в первую очередь применяется для охоты на мелкую и быструю дичь. Однако Генрих, не смотря на свой возраст, имел отличное представление как о искусстве благородной охоты, так и о дрессировке, а потому без труда переучил молниеносных охотников в собак для загона крупного животного. Впрочем, это не означает, что их теперь не получится использовать для охоты на зайца. Уж побегать эти фурии любят больше всего.

Меж тем молодой лось показался в поле моего зрения. Псы послушно преследовали его, соблюдая дистанцию и не подставляясь под раздачу мощных копыт и не менее мощных рогов. И вот лось уже тчжело пробегает нужные пол сотни шагов, находясь в наилучшем для выстрела месте. Я плавно жму на спуск… Бум! Приятный хлопок, предшествующий вырвавшимся из ствола пороховым газам легко бьёт по ушам, а ни с чем не сравнимый запах обжигает нос. Я, к большому сожалению, не вижу результата своего выстрела, потому как дымный порох при детонации не очень-то способствует обзору. Зато сразу после моего, последовали, один за другим, четыре хлопка.

Когда дым выстрела рассеялся, моему взору предстало могучее, пышущее здоровьем и некогда жизнью тело здоровенного лося, который сейчас лежал, истекая кровью и издавая предсмертное мычание. Собаки продолжали лаять на него, уже скорее для виду, понимая, что тот уже не жилец, но по прежнему дисциплинированно держа дистанцию. Я встал со своей позиции, вслед за мной поднялись и остальные стрелки из засады, отряхивая снег, которым мы были припорошены.

Мы подошли к телу умирающего лося. Он вяло перебирал ногами, а из его тела, сразу из четырёх точек, сочилась густая кровь.

— Вон! Пшли отсюдава! — Отгонял грейхаундов вовремя подоспевший Майер. Собаки неохотно притихли и присмирели.

Я подошёл ближе к бьющемуся в последней агонии животному. Могучий зверь, опасный соперник, представляющий невероятную опасность для агрессивно настроенного человека. Вот только нас было больше. У нас были собаки и, что самое главное, смертоносные ружья, пять выстрелов из которых не смогли убить его на месте. Плоский штык вошёл в горло. Зверь замер и мерно, принимая свою учесть, в последний раз закрыл глаза. Под ложечкой как-то неприятно засосало. Мне не то чтобы стало жалко лося. Отнюдь, это же охота и мы здесь для этого и собрались. Но когда мы с Генрихом вдвоём шли на кабана пол года назад, имея при себе лишь пару посредственных арбалетов, я такого не чувствовал. Страх, эйфорию победы — да. Но не это чувство. Тогда мы рисковали, а сейчас… Сейчас всё было спланировано и даже в случае промаха нашим жизням ничего бы не угрожало. Как-то это подло, что-ли…

В деревню мы возвращались лишь с Генрихом и Иваном. Остальные гвардейцы принялись обрабатывать тушу лося. Этот процесс занял бы не менее часа, но мне хотелось поскорее вернуться домой. Даже не так. Мне хотелось поскорее убраться с места удачной, но не принесшей толком никакой радости охоты. Собаки, довольные собой, трусили следом за нами, с любопытством озираясь по сторонам и, казалось, даже улыбаясь. Вот так и не скажешь, что ещё недавно они с диким лаем загоняли могучего зверя, трусливо прячась от его вялых атак, огрызаясь из далека и вынуждая его идти прямо в нашу ловушку.

Вдруг, словно из ниоткуда, нам на встречу из-за поворота выехал одинокий всадник. Крупный и плечистый, он неспешным аллюром двигался по середине дороги. Иван привычным образом напрягся и невзначай так потянулся к ружью. Генрих, краем глаза заметив это, лишь саркастически хмыкнул, не выражая большой тревоги относительно каждого встречного человека. Да, стрелять из седла гвардейцы тренировались отделено, однако производимые мануфактурой стволы мало походили на кавалерийские карабины, а потому такая стрельба была едва ли эффективной.

Когда расстояние между нами и всадником сократилось настолько, что можно было различить черты лица, я коротко бросил лейтенанту «отставить». Всё потому, что в мнимой угрозе я узнал своего относительно нового соратника, Евпатия.

Евпатий владел соседней деревушкой, что находилась чуть более, чем в двух вëрстах от моей. Людей в ней насчитывалось едва ли сто пятьдесят человек, а то и меньше. Впрочем, Евпатий — молодой помещик. Ему всего-то двадцать три года и он не имеет таких строгих консервативных устоев, как многие наши соседи. Ему чуждо само понятие ограничения свободы человека. Таких вот энтузиастов было не много. Пару недель назад я отправлял посыльных во многие десятки, если не сотни, сëл и деревень, предлагая взаимовыгодное сотрудничество. Предлагал приехать, посмотреть, как работает мануфактура. Приняли приглашение немногие, а заинтересовались и того меньше. Большинство лишь покачало головой, поохало, поахало и удалилось в своё имение. И правда, ну учудил сосед, оторвал крестьян от земли и приучил к ремеслу. Чудно, забавно, ну и ладно. Но были и те, кто загорелся. Немного, всего несколько человек, но были. Среди них был и Евпатий. Мы с ними в тот же день стали планировать общий проект, вложения, считать прибыли… А потом царь умер. Потом мне стало как-то не до этого. Мне, но не им. Загоревшись столь новаторской идей, помещики уже вовсю скребли по сусекам, планируя строительство собственных мануфактур.

— Здорово, Евпатий! — Поприветствовал одного из первых либералов на Руси. Именно так я в душе его окрестил. Ну не нравилось мужику ограничение свобод, даже если речь идёт о крестьянах. Он и свою выгоду, конечно, во всём видел, удивляясь эффективности наёмного труда на примере моей деревни. Впрочем, Ефпатий был ещё и патриотом, каких поискать. В общем, у нас с ним и ещё несколькими прогрессивными помещиками нашлось очень много общего.

— Здравствуй, Александр! — Отозвался он.

— Ну как дела с мануфактурой? — От моего вопроса Евпатий прямо-таки расцвёл.

— Замечательно дела! Вот вчера ряд заключил с артелью немецкой, чтобы крестьян зазря не дëргать. А сегодня вот, нашёл, где лес для стройки взять.

— Ну, хорошо, если так. — Удовлетворённо кивнул я. — Однако ты всё же подтяни и своих людей. Только с плату, само собой. Чтобы к наëмному труду привыкали. А ежели с инструментом или гвоздями помощь нужна, так не стесняйся, у меня того навалом. Сам видел, как быстро штамповали по зиме.

— Вот спасибо! — Обрадованно подскочил он. Так, что его скакун, хоть и явно был в расцвете сил, недовольно фыркнул.

— Ну, бывай, Ефпатий! — Я положил правую руку со сжатым кулаком на сердце. — «Про либертатэ попули!» — Гаркнул я условную кодовую фразу на латыни, составленную в тот самый день мною и всеми вотчинниками, заинтересованными в инновациях. Как в экономических, так и в политических.