– Нельзя… – все еще не успокоив дыхание, отвечает она. – Не хочу, чтобы к списку моих врачей добавился венеролог.

– Я чистый.

– Пока не увижу справки, не пущу… Но ты не бойся, Филин. Я слово держу. Отработаю… хм… любезность.

Она спускается на пол и устраивается между моих ног. Возвращается к тому, на чем остановилась. Я замираю, позволяя ей познакомиться с моим бойцом. Она и его трогает, как слепая… По-особенному… Не как простая девка, которой заплатили. Обводит контур головки, повторяет рисунок тугих, вздувшихся вен, змеящихся под кожей. А потом обхватывает его губами…

Примеривается, берет глубже, высекая из моей груди хриплый стон. Не понимаю, чего ее козлу не хватало? Хотя нет – хорошо, что ему чего-то не хватало… Потому что… Не было бы сейчас у меня Любы.

Ее горячие пальцы ласкают кожу моих бедер, пока она с остервенелым старанием отсасывает мне. Мне хватает нескольких минут, чтобы вернуть подаренное ей удовольствие. И Люба берет все, что я ей даю. Не кривится и не отворачивается. На ее губах поблескивает мое семя, на щеках пылает малиновый румянец, а в груди заполошно бьется сердце… Наверное, разбитое… Вероятно, его осколки ранят ее изнутри, потому что Люба тихо произносит:

– Я могу идти?

Меняется в лице, будто приходя в себя, смаргивая пелену возбуждения и возвращая стыд. Злость. Ненависть ко мне – подлому потребителю.

– Погоди, я помогу тебе помыться.

Подхватываю ее на руки и несу в душ. Чувствую то же самое – странное стеснение или досаду. Будто все, что произошло – неправильно.

– Можно я сама? Пожалуйста, – взмаливается она. – Мне тебя... много.

Глава 6.

Михаил.

Я вызывал у женщин разные чувства: интерес, вожделение, разочарование. Они всегда давали понять, чего хотят. И сколько стоят тоже. Их готовность приспосабливаться и потакать была прямо пропорциональной количеству предложенного бабла. Но сейчас… Пожалуй, такой отчаянной ненависти по отношению к себе я не встречал…

Замираю возле дверей спальни и слушаю телефонный разговор Любы. Взмахиваю ладонью, чтобы постучать, но медлю, прислушиваясь к ее словам.

– Я ненавижу его, Санька! Всей душой… Это самый ужасный человек на свете. Да нет же, подслушай… Думаешь, я слишком к нему жестока?

Люба замолкает. Слушает рациональный ответ подруги, а потом, как будто смягчается.

– Да, все отвернулись. Мне даже не звонит никто, представляешь? Вычеркнули меня, как… Стерли, как пыль. Не сомневаюсь, что и мое личное дело… выкинули, – шепчет дрожащим шепотом.

Сквозь подсвеченную щель в дверях я вижу ее хрупкую фигуру и прямую спину танцовщицы – словно в нее вбили кол. У Любы идеальная осанка, тонкая шея… Ровный, уверенный голос – когда речь идет обо мне…

– Он… Господи, Сашенька, ну не сравнивай ты. Ты любила Павла, а я его… Презираю, понимаешь? Мне он кажется… Кажется, в нем нет ничего святого. В нем нет ничего хорошего.

Сердце сжимается в бесчувственный камень. Ни хера у меня не получится. Я могу разорвать грудную клетку руками, выдрать его и бросить к ее ногам, и все равно буду не нужен… Оно заполошно бьется в груди – большое и… для нее… А потом останавливается, смирившись с неудачей. Значит, буду пользоваться тем, на что могу посягать – на ее тело… Прекрасное и страстное.

– Сань, ну ты чего? Мне о таком говорить стыдно… Да, было уже. Все, пока. Ты же знаешь, что я не люблю о личном болтать.

Я громко шагаю, делая вид, что подошел только сейчас. Стучусь в ее дверь и получаю короткое «да».

– Доброе утро, как спала?

– Спасибо, хорошо, – отвечает Люба, опуская глаза.

Она снова в очках. В шерстяной темно-синей водолазке и брюках с высокой талией. Волосы собраны в пучок на макушке. Замечаю на тумбочке блеск для губ и пудру. Подхожу, без стеснения забирая предметы.

– Помочь тебе накраситься? – спрашиваю неожиданно, вертя их в руках.

– Может, ты еще мне поможешь брови выщипать? – смеется она. Удивленно и совсем без злобы.

– Могу, наверное. Когда живешь с младшей сестрой, умеешь многое. Ну так что?

Открываю пудру и касаюсь этой штукой, что в ней лежит, лица Любы. Она замирает. Снимает очки, позволяя мне пройтись по ее лицу. Лоб, нос, щеки…

– У тебя красивая кожа, – сглатываю и глубоко вздыхаю. – Тонкая и нежная.

– Спасибо. Правда, спасибо за… помощь.

– Брови, кстати, уже не мешало бы выщипать.

– Сама знаю. А ты… Знаешь, я даже не удивлена. Другому наверное, сказала бы, что он грубиян. А тебе…

– Я не со зла. Сейчас съездим к твоему врачу, а потом я отвезу тебя в салон. Пусть девочки сделают все, что тебе нужно. Как ты на это смотришь? И, Люб…

Подхожу так близко, что она чувствует мое дыхание, коснувшееся виска. Отступает на шаг и выставляет руки в оборонительном жесте.

– Миша, пока не будет презервативов, не надо…

– Я понял. Раз пошел такой разговор, оба сдадим анализы.

– Я не против. Так что с блеском?

– С каким еще блеском?

– Для губ. У тебя в руках.

– Черт. Конечно, сейчас.

Я никогда этого не делал. Наврал про умения, хоть и сеструха у меня имеется. Неуклюже мажу ее губы липкой дрянью и возвращаю вещи на тумбочку.

– Что-то еще? – спрашивает она.

– Хотел спросить, какие ты любишь книги? Закачаю в читалку.

– Сама справлюсь, спасибо. Когда выезжаем?

– Сейчас я завтрак приготовлю, покормлю тебя и поедем. Особыми кулинарными способностями я не обладаю, так что…

– Можешь не волноваться. Я сварила яйца, порезала хлеб и заварила чай, пока ты спал. На это я способна. На приготовление супа или жаркого, увы, нет.

– Ты большая молодец, Люб, – отвечаю, улыбнувшись. Жаль, что она не видит… Не видит, как я на нее смотрю.

Люба касается стен руками и идет в кухню. Нащупывает столешницу, вынимает вилки, тянется руками к полке с тарелками.

– Ловко у тебя получается.

– Есть риск, что я останусь такой навсегда. Так что… Понятно, что в пансионатах для слепых всегда есть персонал и можно обратиться за помощью, но… Хотелось бы оставаться самостоятельной, насколько это возможно.

– Какой еще пансионат? – выдавливаю, чувствуя, как боль парализует мышцы. Я каким-то одеревеневшим себя чувствую. Беззащитным перед хлынувшей в душу тоской… Ее много и она до ужаса горькая.

– Наш договор закончится. Мне нужно будет думать о своей жизни после него, – твердо отвечает она. – Я воспользовалась твои подарком и уже с утра изучила предложения.

– Предлагаю оставить эту тему, Люб. На год.

Режу колбасу и сыр, а Любе позволяю намазать на ломтики хлеба сливочное масло. Может, сеструху ей на помощь прислать? Познакомятся, возможно, подружатся. Аринка у меня хорошая девчонка, должна Любе понравиться.

– Люб, ты не рвись что-то делать в моей квартире. У меня домработница есть. И я…

– Меньше всего я рвусь что-либо делать для тебя, Филин. Для себя, слышишь? Я упражняюсь в бытовых навыках только из-за себя.

– Тогда, моя квартира в твоем распоряжении, – отвечаю, проглотив ее колкость. Не для меня… Ежу понятно, что я занимаю в ее жизни самое последнее почетное место.

Глава 7.

Михаил.

Странно, что Любка промолчала о подробностях нашего вчерашнего секса. Я уверен на все сто, что девушки обсуждают нас за спиной. Вот мужики – в редких случаях… Почти никогда. А она ушла от ответа… Сидит сейчас и делает вид, что смотрит в окно. Хотя ни черта за ним не видит. Постеснялась сказать Сашке, что ей со мной было хорошо… Стыдно ей.

Знала бы она, отчего стыдно мне? И как больно каждую минуту видеть ее такой…

Дима прогрел машину и оставил ключи в почтовом ящике. Отогнал с парковки служебную тачку, оставив управление личным автомобилем мне. Еду медленно, то и дело поглядывая на Любу. Съезжаю с Невского, решаясь включить аудиокнигу, которую заслушал до дыр – тишину между нами терпеть невыносимо.