[1924–1925] Notre-Dame Другие здания лежат, как грязная кора, в воспоминании о Notre-Damee. Прошедшего возвышенный корабль, о время зацепившийся и севший на мель. Раскрыли дверь – тоски тяжелей; желе из железа – нелепее. Прошли сквозь монаший служилый елей в соборное великолепие. Читал письмена, украшавшие храм, про боговы блага на небе. Спускался в партер, подымался к хорам, смотрел удобства и мебель. Я вышел – со мной переводчица-дура, щебечет бантиком-ротиком: «Ну, как вам нравится архитектура? Какая небесная готика!» Я взвесил все и обдумал, — ну вот: он лучше Блаженного Васьки. Конечно, под клуб не пойдет – темноват, — об этом не думали классики. Не стиль… Я в этих делах не мастак. Не дался старью на съедение. Но то хорошо, что уже места готовы тебе для сидения. Его ни к чему перестраивать заново – приладим с грехом пополам, а в наших – ни стульев нет, ни орга́нов. Копнешь – одни купола. И лучше б оркестр, да игра дорога – сначала не будет финансов, — а то ли дело, когда орган – играй хоть пять сеансов. Ясно – репертуар иной – фокстроты, а не сопенье. Нельзя же французскому Госкино духовные песнопения. А для рекламы – не храм, а краса – старайся во все тяжкие. Электрорекламе – лучший фасад: меж башен пустить перетяжки, да буквами разными: чтоб буквы бежали, как мышь. Такая реклама так заорет, что видно А если и лампочки вставить в глаза химерам в углах собора, Тогда – никто не уйдет назад: подряд – битковые сборы! Да, надо быть бережливым тут, ядром чего не попортив. В особенности, если пойдут громить префектуру напротив. [1925]
Бродвей Асфальт – стекло. Иду и звеню. Леса и травинки – сбриты. На север с юга идут авеню, на запад с востока – стриты. А между – (куда их строитель завез!) – дома невозможной длины. Одни дома длиною до звезд, другие – длиной до луны. Янки подошвами шлепать ленив: простой и курьерский лифт. В 7 часов человечий прилив, в 17 часов – отлив. Скрежещет механика, звон и гам, а люди немые в звоне. И лишь замедляют жевать чуингам, чтоб бросить: «Мек моней?» Мамаша грудь ребенку дала. Ребенок, с каплями из носу, сосет как будто не грудь, а доллар – занят серьезным бизнесом. Работа окончена. Тело обвей в сплошной электрический ветер. Хочешь под землю – бери собвей, – на небо бери элевейтер. Вагоны едут и дымам под рост, и в пятках домовьих трутся, и вынесут хвост на Бруклинский мост, и спрячут в норы под Гудзон. Тебя ослепило, ты осовел. Но, как барабанная дробь, из тьмы по темени: «Кофе Максвел гуд ту ди ласт дроп». А лампы как станут ночь копать. ну, я доложу вам – пламечко! Налево посмотришь – мамочка мать! Направо – мать моя мамочка! Есть что поглядеть московской братве. И за день в конец не дойдут. Это Нью-Йорк. Это Бродвей. Гау ду ю ду! Я в восторге от Нью-Йорка города. Но кепчонку не сдерну с виска. у советских собственная гордость: на буржуев смотрим свысока. вернуться«Знак Зоро» (фр.) – название кинокартины. |
