Рецепт (Правила простые совсем: всего – семь.) 1. Берутся классики, свертываются в трубку и пропускаются через мясорубку. 2. Что получится, то откидывают на решето. 3. Откинутое выставляется на вольный дух. (Смотри, чтоб на «образы» не насело мух!) 4. Просушиваемое перетряхивается еле (чтоб мягкие знаки чересчур не затвердели). 5. Сушится (чтоб не успело перевечниться) и сыпется в машину: обыкновенная перечница. 6. Затем раскладывается под машиной липкая бумага (для ловли мушиной). 7. Теперь просто; верти ручку, да смотри, чтоб рифмы не сбились в кучку! (Чтоб «кровь» к «любовь», «тень» ко «дню», чтоб шли аккуратненько одна через одну.) Полученное вынь и… готово к употреблению: к чтению, к декламированию, к пению. А чтоб поэтов от безработной меланхолии вылечить, чтоб их не тянуло портить бумажки, отобрать их от добрейшего Анатолия Васильича [22]и передать 1923
Верлен и Сезанн Я стукаюсь о стол, о шкафа острия – Расплылась и лип и каштанов толпа, четыре метра ежедневно мерь. Мне тесно здесь в отеле Istria – на коротышке rue Campagne-Premiere. Мне жмет. Парижская жизнь не про нас – в бульвары тоску рассыпай. Направо от нас – Boulevard Montparnasse, Налево – Boulevard Raspail. Хожу и хожу, не щадя каблука, — хожу и ночь и день я, — хожу трафаретным поэтом, пока в глазах не встанут виденья. Туман – парикмахер, он делает гениев – загримировал одного бородой – Добрый вечер, m-r Тургенев. Добрый вечер, m-me Виардо. Пошел: «За что боролись? А Рудин?.. А вы, именье возьми подпальни…» Мне их разговор эмигрантский нуден, и юркаю в кафе от скульни. Да. Это он, вот эта сова – не тронул великого тлен. Приподнял шляпу: «Comment ca va, cher camarade Verlaine?» [24]Откуда вас знаю? Вас знают все. И вот довелось состукаться. Лет сорок вы тянете свой абсент из тысячи репродукций. Я раньше вас почти не читал, а нынче – вышло из моды, — и рад бы прочесть – не поймешь ни черта: по-русски дрянь, — переводы. Не злитесь, — со мной, должно быть, и вы знакомы лишь понаслышке. Поговорим о пустяках путевых, о нашинском ремеслишке. Теперь плохие стихи – труха. Хороший – себе дороже. С хорошим и я б свои потроха сложил под забором тоже. Бумаги гладь облевывая пером, концом губы – поэт, как блядь рублевая, живет с словцом любым. Я жизнь отдать за сегодня рад. Какая это громада! Вы чуете Слово – пролетариат? – ему грандиозное надо. Из кожи надо вылазить тут, а нас – к журнальчикам премией. Когда ж поймут, что поэзия – труд, что место нужно и время ей. «Лицом к деревне» – заданье дано, — за гусли, поэты-други! Поймите ж – лицо у меня одно – оно лицо, а не флюгер. А тут и ГУС отверзает уста: вопрос не решен. «Который? Поэт? Так ведь это ж – просто кустарь, простой кустарь, без мотора». Перо такому в язык вонзи, прибей к векам кунсткамер. Ты врешь. Еще не найден бензин, что движет сердец кусками. Идею нельзя замешать на воде. В воде отсыреет идейка. Поэт никогда и не жил без идей. Что я — попугай? индейка? К рабочему надо идти серьезней – недооценили их мы. Поэты, покайтесь, пока не поздно, во всех отглагольных рифмах. У нас поэт событья берет – опишет вчерашний гул, а надо рваться в завтра, вперед, чтоб брюки трещали в шагу. В садах коммуны вспомнят о барде – какие птицы зальются им? Что будет с веток товарищ Вардин рассвистывать свои резолюции?! За глотку возьмем. «Теперь поори, несбитая быта морда!» И вижу, зависть зажглась и горит в глазах моего натюрморта. И каплет с Верлена в стакан слеза. Он весь – как зуб на сверле. Тут к нам подходит Поль Сезанн: «Я так напишу вас, Верлен». Он пишет. Смотрю, как краска свежа. Monsieur, простите вы меня, у нас старикам, как под хвост вожжа, бывало от вашего имени. Бывало – сезон, наш бог – Ван Гог, другой сезон – Сезанн. Теперь ушли от искусства вбок – не краску любят, а сан. Птенцы – у них молоко на губах, — а с детства к смирению падки. Большущее имя взяли АХРР, а чешут ответственным пятки. Небось не напишут мой портрет, — не трут понапрасну кисти. Ведь то же лицо как будто, — ан нет, рисуют кто поцекистей. Сезанн остановился на линии, и весь размерсился – тронутый. Париж, фиолетовый, Париж в анилине, вставал за окном «Ротонды». вернутьсяАнатолий Васильевич Луначарский (1875–1933), первый народный комиссар просвещения РСФСР с 1917 по 1929 год. вернутьсяСемашко Николай Александрович (1874–1949) – первый народный комиссар здравоохранения РСФСР с 1918 по 1930 год. вернутьсяКак поживаете, дорогой товарищ Верлен? (фр.) |
