2 июня 1941 года, Кремль, Москва

– Здравствуйте, товарищ Сталин.

– Здравствуйте, товарищ Павлов, проходите, садитесь. Уже начало лета, а пока все тихо. Вы по-прежнему уверены, что немцы нападут на нас?

– Да, товарищ Сталин, уверен, до конца этого месяца сохранится опасность начала войны. Если до начала – середины июля не начнется, то, считай, в этом году нам повезло, вот только не думаю я, что Гитлер будет долго ждать. Он видит, что время работает на нас, что мы все время усиливаемся, а потому не станет долго ждать.

– Разведка уже несколько раз докладывала даты начала войны, и каждый раз она не начиналась.

– Товарищ Сталин, войну начать – это не соседу в морду дать, тут подготовиться надо, а как ни планируй, но всегда остается вероятность непредвиденной ситуации. Видимо, каждый раз происходило что-то, что заставляло переносить дату нападения.

– Хорошо, идите, надеюсь, вы хорошо подготовились.

– Я сделал все, что только было в моих силах, и если немцы все же решатся, то их ждет смертельный сюрприз.

Вернувшись назад в Минск, я начал последнее – скрытую эвакуацию семей командиров. Мне вовсе не улыбалось, чтобы с началом войны мои командиры больше думали о безопасности своих семей, чем о войне. И вот тут мне пришлось основательно схлестнуться с политотделом. Честно говоря, я с самой своей курсантской юности недолюбливал этих звездунов, и если в мое время они могли просто подгадить твоей карьере, то сейчас, по сути ни за что не отвечая, политработники имели большую власть и возможность качественно нагадить любому командиру вплоть до фатального исхода[37].

Эти звездуны приняли в штыки мою идею о скрытой эвакуации семей командиров и принялись с большим энтузиазмом ставить мне палки в колеса. И тут мне пришлось доводить дело до скандала, правда, как говорится, в своем узком кругу. Когда я объявил на совещании командования округа о своем решении отправить в течение недели все семьи командиров на Черное море, чтобы именно так скрыть ото всех истинную причину их отъезда, то политуправление категорически воспротивилось этому. Больше всех возражал начальник политуправления округа:

– Вы что, думаете, что немецкий пролетариат пойдет на нас войной? Я буду вынужден поставить в Главном политуправлении вопрос о вашей политической незрелости.

– Можете ставить какие хотите вопросы и где угодно, вот только если завтра случится война, то наши командиры в первую очередь будут думать не о своих бойцах, а о своих семьях! А вы сами сможете потом смотреть в глаза тем командирам, чьи семьи погибнут из-за вашего ослиного упрямства? А немецкий пролетариат, так он не то что послушно, а с большой охотой пойдет на нас войной за обещанные ему фюрером восточные земли и рабов. Не путайте наш рабочий класс и немецкий, как и весь западный рабочий класс. Во всей теории товарища Маркса есть всего одна ошибка, но она очень существенна. Не помню, в какой точно работе он писал, но там сказано, что построить коммунизм может только западный рабочий класс, а славяне на это не способны. Не поручусь за точность слов, но где-то так он и сказал[38].

При этом он допустил фундаментальную ошибку именно западный рабочий класс, воспитанный в обществе ярых индивидуалистов, мало способен на коллективный труд, как он пишет в своих работах о коммунизме. Западная цивилизация приучена думать в первую очередь о себе, в отличие от России, где общинная система издревле подразумевала коллективный труд. Почему революция в итоге победила именно у нас? Ведь были социалистические республики в Германии, Австрии и других странах Европы, но их сразу задавили. О своей приверженности коммунизму немецкие рабочие будут вспоминать, только попав к нам в плен, а до этого будут послушно выполнять приказы своего командования в надежде получить после войны у нас наделы и рабов.

– Я этого так не оставлю! Это уже прямой троцкизм!

– Как раз наоборот, это Троцкий все стремился к мировой революции, и для него Россия была лишь топливом для нее, при этом ему было плевать, что станет со страной и ее народом. В отличие от него, товарищ Сталин трезво смотрит на мир и потому строит коммунизм в отдельно взятой стране, поскольку отлично понимает, что лишь на реальном примере можно доказать всему миру жизнеспособность коммунистической идеи. Только на собственном примере мы сможем показать рабочим всего мира, что можно жить по-другому, а насильно коммунизм им не принести.

Еще минут десять я спорил с этим твердолобым ортодоксом, но все же настоял на своем, надавил своей должностью и приказал немедленно начать скрытую эвакуацию. При этом я нисколько не сомневался, что сразу же после совещания на меня в Москву ушли телеги доносов.

Двумя днями позже, Кремль, Москва

– Уймись Лева, Павлов все сделал правильно.

– Но его высказывания о Марксе!

– Ты сам читал все его работы или только «Капитал»? Павлов прав, Маркс был жутким русофобом, просто это не афишируется, чтобы не портить в глазах людей его облик. И про семьи комсостава он тоже прав, пусть командиры думают о своих бойцах, а не о своих семьях.

– Но война… Почему Павлов так уверен в ее начале?

– Чутье, все, что он мне предсказал о развитии событий в Европе, уже сбылось, да и немцы не просто так стягивают к нашей границе свои войска. Тебе все ясно? Павлова не трожь! Он за последние несколько лет столько сделал для страны и армии, как никто другой. Все, иди.

Раздраженный Мехлис вышел из кабинета Сталина. Павлов не понравился ему еще несколько лет назад, но повода для заведения на него дела не было, да и явная поддержка того Сталиным связывала ему руки, вот и теперь Сталин прямо дал понять, что лезть в дела Павлова и тем более трогать его – нельзя. Но ничего, он подождет, он умеет ждать.

Ничего этого я не знал, в оставшееся время носился по частям, проверяя их боеготовность и развертывание на рубежах будущей обороны. Вот так и наступил вечер субботы 21 июня 1941 года. Рано вечером я лег спать, приказав разбудить меня в час ночи, а также всем работникам штаба быть после 12 ночи на своих местах. Приказ о приведении всех войск в полную боевую готовность отдал еще в пятницу вечером. Согласно ему еще оставшиеся в своих расположениях войска ночью на субботу скрытно выводились в поле и занимали там оборону, а в местах расположения оставалась лишь хозобслуга, которая и имитировала для возможных наблюдателей нормальную жизнь частей.

В три часа ночи в штабе стали раздаваться многочисленные телефонные звонки от постов ВНОС о приближающемся шуме моторов. Началось! Не дожидаясь, пока немецкие самолеты пересекут нашу границу, по ВЧ связи позвонил в Москву Сталину. Он, как и я, не спал.

– Товарищ Сталин, это Павлов, думаю, началось, посты ВНОС докладывают о многочисленных шумах моторов в воздухе. В любом случае еще максимум полчаса, и будет все ясно.

– Товарищ Павлов, у вас все готово?

– Да, товарищ Сталин, все войска выведены на свои позиции и приведены в полную боевую готовность. В местах их постоянного расположения, технических парках, складах и аэродромах устроены засады для немецких самолетов.

– Хорошо, сразу сообщите, как начнется.

– Слушаюсь, товарищ Сталин.

22 июня 1941 года, штаб 3ОВО, Минск

Буквально минут через 10 после моего разговора со Сталиным по ВЧ, посыпались многочисленные телефонные сообщения о массовом переходе, вернее перелете, границ СССР немецкими самолетами. А еще минут 15 спустя и первые сообщения о бомбово-штурмовых ударах. Все они приходились на места расположения наших частей и в первую очередь – аэродромов.

В отличие от той истории, на этот раз немцы под массированным зенитным огнем бомбили пустышки, вместо техники и самолетов на земле были или их муляжи, или списанные машины. В это время наши истребители атаковали уже сами немецкие самолеты, одновременно с этим в воздух с замаскированных аэродромов поднимались и наши бомбардировщики. В первый налет немецкие бомбардировщики и штурмовики вылетели без истребительного прикрытия, так как, по замыслу немецких генералов, оно было не нужно. Все советские самолеты должны были в это время мирно стоять на своих аэродромах, а потому помешать немецким бомбардировкам никак не могли.