Пока я еду к машине, успеваю заметить, что следом увозят и Петровского. Он лежит на каталке, прикрыв глаза рукой.

Мы, как ветераны военных действий, не очень понимаем теперь, что здесь, вне лифта, происходит и как на это реагировать. Смешно, конечно, но за эти пару часов мы успели создать какой-то свой мир и в нем было очень приятно, несмотря на плохое самочувствие и страх погибнуть в этом железном плену.

От поездки на каталке у меня начинает кружиться голова и я пытаюсь сосредоточиться на своих ощущениях в теле, чтобы не потерять сознание.

Пока мы были в лифте, позвонить мы никуда не могли, как и нам тоже. Связь совершенно отсутствовала. А теперь мой телефон ожил и начал вибрировать и петь в кармане пиджака.

Взять телефон в руки не могу и так и слушаю бодрую мелодию, пока меня грузят в скорую.

Время до больницы занято осмотром и опросом о том, как себя чувствую и где у меня болит. Минут через пятнадцать я уже оказываюсь в частной клинике, это сразу понятно, как только меня завезли в приемный покой.

Потом меня обследуют на всевозможных аппаратах и, наконец-то, почти через час, привозят в палату.

А там уже ждёт отец. Петровский Андрей Николаевич сидит на стуле у окна и, едва открывается дверь, вскакивает мне навстречу.

— Лия, как ты? — встревоженно спрашивает.

Я улыбаюсь, как могу и пытаюсь сесть на кровати, кстати, очень удобной кровати.

— Нормально, пап, не переживай. Обычное сотрясение мозга. — говорю, а сама копаюсь в вещах, которые принесли следом за мной. Телефон жужжит в пиджаке.

Нажимаю на кнопку приёма и последующие десять минут успокаиваю встревоженную новостями маму, а потом прощаюсь с ней до вечера, обещая позвонить сразу после ужина.

Мельком смотрю в список смс о звонках, когда была в лифте. Почти сорок от отца, столько же от мамы. Родители мои тревожились не на шутку, очень надеюсь, что на их здоровье это не повлияет.

Меня волнует вопрос о самочувствии Петра. От него нет ничего — ни смс ни звонка. Понимаю, что он, скорее всего, в больнице и, как и я, подвергается осмотру, который не за пять минут делают.

Но сердце не слушает разум и хочет видеть хоть словечко о том, как он там, что с его ногой и подобные вопросы ко мне. Но от Петровского ни слова.

— Лия, тебя оставляют в больнице дня на три. Нужно посмотреть твоё состояние. — отец присаживается на краю кровати и берёт мою руку в свои ладони. — Я очень испугался, Лия. — отец смотрит взволнованно, но уже без той жуткой тревоги, которое я увидела из открытых дверей лифта.

— Все хорошо, у меня даже голова не болит, правда! — пытаюсь успокоить.

— Ладно, я не буду тебя мучить, тебе отдыхать нужно, — мужчина поднимается и указывает на сумку рядом с кроватью, — там одежда, зарядка для телефона и ещё по мелочи, что вспомнил, то попросил собрать и привезти. Если нужно что, то сразу пиши мне или звони. Я утром приеду. Хорошо, дочь?

— Спасибо, на пару дней много не нужно, думаю, что хватит и одной сумки, — улыбаясь, подмигиваю отцу, после чего он явно расслабляется, — а ты сам отдохни сегодня, ладно?

Отец уходит и я опять смотрю в телефон, словно он должен именно сейчас сообщить мне о Петре. Ни звонка, ни смс нет.

Отец про Петра сказал только, что его увезли в больницу, где ему операцию делали до этого. О его состоянии информации нет пока.

Понимаю, что нужно время, сейчас звонить смысла нет. Наверняка его ещё обследуют.

Но сердце дрожит от мысли, что в лифте наши отношения с Петром изменились. И я хочу убедиться, что с ним все в порядке, хочу услышать его голос.

Но ни сегодня, ни в ближайшие дни мне никто не звонит, кроме родителей, Люды и Василия.

Отец приходил ежедневно и сообщил, что Пётр покинул больницу, чувствует себя нормально и уже работает. Просил мне передать, что его помощница вышла с больничного и теперь я могу спокойно лечиться, не переживая о работе. Вот так просто.

Люда права, когда называла меня доверчивой и наивной. С этим я согласна, но что теперь делать с тем, что я влюбилась?

— Пап, ты не должен этого делать, — говорю твёрдо, — я работаю и вполне могу снять нам с мамой жильё.

— Лия, это не обсуждается, квартира куплена и оформлена на твоё имя. — отец вздыхает. — Дочь, мне порядком надоело постоянно спорить с тобой. Не нужно тратить на это время. Лучше слушайся своего отца и всё будет хорошо. — подходит ко мне и ласково чмокает в щеку.

Такие разговоры стали регулярными, хотя и не частыми. По крупным, так сказать, вопросам. Я работаю у отца уже три месяца и получаю очень даже неплохую зарплату, поэтому вопрос с жильём могла решить самостоятельно.

Отец же считал, что все, что крупнее заколки для волос, он должен мне обеспечивать сам. А меня волновало, что Алена продолжает устраивать скандалы, выражая недовольство по поводу моего нахождения в доме и трат на меня и маму.

Конечно, меня это расстраивало, особенно в начале, но сейчас я уже меньше реагирую. Другие переживания заставляют меньше обращать внимание на Алену и ее дурное настроение.

Сегодня я должна успеть много всего по работе, а потом с мамой съездить к врачу на профилактический осмотр. Мама живёт в съемной квартире, но отец настоял на переезде в более удобную и уже лично мою.

Я же существую на два дома, то с мамой, то в доме отца. Но моя мачеха все чаще устраивает так, чтобы мы с отцом ни на минуту не могли остаться наедине и пообщаться. Благо, что работаем вместе, и поэтому есть возможность просто поговорить, вместе пообедать. Этого достаточно, чтобы быть в курсе дел друг друга.

И ещё в моей жизни теперь есть Василий. С момента, как я была в больнице, он почти ежедневно присутствует во всех делах, которые происходят вокруг меня. Сегодня мы встречаемся после работы и у меня есть, что ему сказать.

Это важно для нас обоих, я давала себе время обдумать, что и как происходит между нами. Вася стал важной частью моей жизни, этого отрицать не могу.

А Петра я за время, прошедшее с аварии лифта, видела два раза. Первый раз это произошло через неделю после выписки из больницы, когда нас вызвал следователь.

Кроме скупого приветствия Пётр не сказал мне ни слова, избегая даже смотреть на меня. А мне казалось тогда, что грохот сердца в моей груди слышен и следователю, и причине этого стука, Петру. Но волнение, похоже, испытывала я одна.

По версии следствия, нас с Петром пытались убить, повредив лифт. Я была шокирована такой информацией, совершенно не понимала, кто мог это сделать.

А Пётр, похоже, знал. Меня опросили и отпустили, а мой бывший начальник остался давать показания дальше.

Позже я узнала, что не обошлось без обиженной женщины. Сотрудница фирмы Петровского, пыталась отомстить за безразличие к себе. Подробности мне неизвестны, но девушка явно была очень оскорблена и сердита, если решилась на убийство.

Не знаю, были ли отношения между Петром и этой дамой, но не удивлюсь, что были. Пётр умеет обдать безразличием, когда человек ему больше не интересен. Это я испытала на себе.

А второй раз я столкнулась с Петровским в доме знакомых отца, куда нас пригласили на день рождения. Пётр тоже был среди гостей. И он пришел не один. Под руку с ним была стройная высокая блондинка, надо признать, очень приятная на вид.

Она весь вечер скромно молчала и только изредка что-то негромко говорила Петру, который выглядел так, словно у него трёхдневный запор. Взгляд хмурый, губы сжаты, сам весь напряжен.

Как назло, я сидела за столом прямо напротив моего бывшего начальника, который делал вид, что я пустое место. Именно в тот момент я поняла, что значит выражение «сердце разбито».

Ни слова мне, ни вопроса о моем самочувствии, ни простого приветствия, удостоилась просто кивка головой и всё. А мне хотелось провалится от стыда за свои щеки, горящие огнём, за невозможность нормально вздохнуть из-за присутствия рядом этого невыносимо притягательного мужчины, который никогда не был моим, но моё сердце считает иначе.