Натан не мог оторвать глаз от Особняка. На самом верху в стенах были вырезаны квадраты и щели, похожие на бойницы, и между каждой парой углублений располагались флагштоки с черными полотнищами, струившимися по ветру к востоку. Башня вовсе не походила на утес – ее поверхность была украшена резьбой, а то, что он всегда считал просто неровностями, оказалось нишами, в которых размещались статуи. Стройные, удлиненные фигуры; пожалуй, даже изможденные. Их было не меньше сотни, они были одеты в настоящую ткань, с венцами на головах и шейными кольцами, отблескивавшими на свету. Все они указывали вниз, но куда, было невозможно догадаться.

Когда повозка преодолела последний подъем, перед ними открылась величественная лестница шириной с Цирк, которая полого поднималась к волне дверей. Их было двадцать: посередине – огромные, высотой с дом, по краям – все меньше и меньше, вплоть до последних дверей с каждой стороны, рассчитанных, казалось, на гнома или собаку.

Поставщик осадил лошадей у подножия лестницы. Тут же из ниоткуда, словно бы из-под земли, вырос человек в ливрее, как будто возникший сразу в полной выкладке, вкупе с манжетами, воротничками и цилиндром.

– Пятнадцать, – буркнул Поставщик, не глядя на него.

Тем не менее тот подошел к задку повозки, чтобы пересчитать мальчиков. Он наклонился в проем двери, и те, кто сидел рядом, ахнули: его лицо было широкоскулым и плоским, и там, где должны были находиться глаза, не было ничего, кроме кожи; даже брови не нарушали гладкую поверхность.

Гэм подтолкнул сидевшего рядом мальчика:

– Обязательно найдется кто-то, с кем судьба обошлась еще хуже, чем с тобой; мой папаша всегда это говорил. И, похоже, он был прав.

Безглазый принялся считать, вытягивая длинные пальцы с необычными суставами, каждый из которых заворачивался назад. Подергиваясь, он вращал костяшку за костяшкой, словно счетовод, подсчитывающий выручку за день.

– Пятнадцать, – повторил Поставщик.

– Тринадцать, – возразил безглазый (впрочем, он не открывал рта, чтобы говорить: звук доносился из щелей в его гортани, раскрывавшихся для этой цели). – Один сломан, еще одному было отказано прежде.

– Я так и знал! – прорычал Поставщик и двинулся к Гэму.

– Вовсе не нужно так волноваться! Я сам уйду. Натти, теперь ты сам за себя, по-всамделишному. Когда возвратишься, мое предложение будет в силе.

– А как же мое вознаграждение, а, маленький воришка?

– Сперва заработай его, дедуля!

Гэм вывернулся из рук Поставщика, метнулся из клети и побежал, а затем заскользил, согнув ноги в коленях, на вытертых до блеска подошвах своих башмаков вниз под уклон Стеклянной дороги.

Безглазый щелкнул пальцами, призывая Поставщика к порядку. Тот машинально протянул руку, и безглазый отсчитал ему по плоской серебряной монете за каждого из мальчиков, поглаживающими движениями отправляя их одну за другой в ямку посреди мозолистой ладони Поставщика, откуда тот одну за другой выхватывал их, освобождая место для следующей.

– Отведи их к заднему входу, а затем уходи.

– С радостью, – хрипло проворчал Поставщик.

Оказавшись с задней стороны, они быстро позабыли черное великолепие выложенного широкими плитами фасада. Под чумазыми от сажи люками были навалены кучи шлака, торчащие из стены разномастные трубы изрыгали клубы дыма и пара. Повсюду кричали и суетились рабочие. Поставщик отрывисто рявкал, перекрикивая скрежет механизмов где-то в глубине, настолько громкий, что от него сотрясалась земля, а грязь шевелилась, будто в ней кишели муравьи. Хватая мальчиков по двое, Поставщик принялся вытаскивать их из клети и отшвыривать поодаль, словно они были грязью, пачкавшей его хорошую солому.

Пришел безглазый и соединил вместе руки мальчиков: видимо, цепочку было проще вести, чем толпу идущих по отдельности детей. Светловолосый мальчик остался лежать там, где его оставили, и Поставщик, не обращая на него ровным счетом никакого внимания, захлопнул дверцу, едва не прищемив руку Кукушки, которую тот протянул, чтобы дотронуться до лежащего.

Когда они выстроились в линейку, безглазый взял за руку переднего мальчика и повел всю вереницу через двор к щели в земле, в глубину которой ныряла лестница. У верхней ступеньки передний мальчик заколебался, но безглазый, не останавливаясь, потащил всю их цепочку дальше, вниз, в темноту.

Грохот здесь стоял еще более неимоверный: металлические зубья скрежетали друг о дружку, огромные молоты лупили вовсю, раскаленные докрасна поршни с лязгом ходили в исходящих паром двигателях, так что кости мальчиков сотрясались от вибрации. Стеклянные чаны, наполненные Живой Грязью, опорожнялись через систему труб, уходивших во все стороны; изнутри к стеклу прижимались лица палтусов с абсолютно бессмысленным выражением.

Безглазый вел их узкими проходами промеж гигантских механизмов; масляная гарь попадала внутрь не только через ноздри, но – невероятно – даже через глаза и губы; к ней примешивался едкий сернистый и земляной запах Грязи. Каждый мальчик цеплялся за руки идущих спереди и сзади, а шедший последним вцепился в руку впереди идущего обеими руками. Назначение машин оставалось неясным, по крайней мере для Натана, но было очевидно, что оно у них есть и механизмы следуют ему с неиссякающей, неутомимой энергией, яростно и без какой-либо оглядки на столь ничтожные создания, какими чувствовали себя здесь эти мальчики.

Здесь преобразовывали Грязь. Но во что?

Натан держал за руку Кукушку, и толстяк время от времени оглядывался. Если он искал поддержки, Натан ничем не мог ему помочь – хотя это место выглядело настолько зловещим, что он с радостью ободрил бы мальчика, если бы мог. Их предыдущие разногласия потеряли всякую важность. Предстоит ли им стать частью этих механизмов? Может быть, их будут запускать внутрь, чтобы высвобождать заевшие детали, как мальчишек при ткацких станках в Торговом конце? Или прочищать засорившиеся трубы?

Было трудно сказать, какую информацию безглазый человек мог черпать из окружающего мира, но он двигался вперед, не останавливаясь ни на мгновение. Когда проход раздваивался или пересекался другим, безглазый без колебания выбирал нужный. Они то взбирались вверх по трапам, то снова спускались, и хотя Натан был исполнен решимости запомнить маршрут, их перемещения оказались настолько запутанными, что уже через несколько минут он перестал ориентироваться. Так они шли около часа. Ни разу за это время шум не стал хоть чуточку менее оглушительным; ни одна машина не прекратила свою работу, а Живая Грязь – свое перемещение по трубам.

Наконец они оказались в пространстве, относительно свободном от механизмов. Посередине свисала цепь со шкивом, к которому была прикреплена бадья такого размера, что в нее могли поместиться двое или трое мальчиков. Здесь безглазый человек остановился и загрузил в бадью Натана, Кукушку и того, с бритой головой. Шкив тотчас же дернулся вверх, и они взмыли в воздух. Натан и бритоголовый мальчик оказались лицом к лицу, их носы почти соприкасались. Натан поглядел вверх: цепь исчезала в темноте то ли в пятидесяти, то ли в ста футах над их головами; казалось, что она уходит в бесконечность. Однако через какое-то время там возник крошечный светлый квадратик, словно распахнутая дверь гостиницы в конце долгого пути по темноте. Здесь, наверху, было не так шумно, и Натан попытался было сказать: «Смотри, вон там!» – но собственный голос донесся до него едва слышно, словно сквозь толщу воды.

Прокашлявшись, словно проблема была в этом, он сделал новую попытку, но в этот момент бадья наскочила на выбившееся звено в цепи, вся конструкция вздрогнула и накренилась. Внизу виднелись поднятые к ним лица других мальчиков, крошечные, словно последние зернышки риса, оставшиеся на дне глиняной плошки. Кукушка ухватился за Натана, оба ухватились за цепь, но третий мальчик вытянул руки наружу, словно пытался таким образом восстановить равновесие. Вместо этого он начал выскальзывать, перевесившись через борт бадьи, отчего она накренилась еще больше.