Беллоуз нагнулся над ними, так что его нос оказался на одном уровне с мальчишечьими головами. Ноздри сжимались и вновь расслаблялись, что, очевидно, говорило о великом сдерживаемом волнении.

– Некогда я был таким же, как вы! Маленьким. Бесполезным. Я тоже считал, что не имею никакой ценности. Я тоже трепетал при мысли о том, чтобы поступить на службу к Господину. Однако посмотрите на меня теперь! – Он распрямился и воздел стиснутый кулак, задрав нос к потолку. – Господин сумел преобразовать низменный металл моего существа в чистейшее золото! Он возвысил меня, подняв из грязи и заставив служить высшей цели! Поэтому, мужские дети, вы должны гордиться – не тем, кто вы есть, ибо сейчас вы ничто, но тем, кем вы можете стать по милости Господина!

Вопреки призыву Беллоуза, мальчики вовсе не выглядели гордыми, совсем наоборот, но Беллоуз, кажется, этого не замечал. Он открыл перед ними дверь, отступил в сторону и принялся подгребать их к проему растопыренными, похожими на сучья пальцами.

Вестибюль был огромен и настолько полон пространства и белизны, что было трудно понять, где находится другой конец. Натан моргал и крутил головой, надеясь, что какая-нибудь невидимая деталь появится на свет или что от перемены угла что-то разъяснится, однако ему по-прежнему казалось, будто они вступили в новый мир, белый, чистый и пустой. Когда Беллоуз затворил за ними дверь, иллюзия стала окончательной: теперь с любой стороны от Натана не осталось абсолютно ничего, что могло бы привлечь его внимание. Разве что, может быть, на краю зрения то здесь, то там возникала некая размытость, однако было невозможно понять, что именно там размыто.

– Это помещение Господин создал, чтобы отделить Свое жилище от мира обычных людей. В него только один вход, и уйдет немало минут на то, чтобы добраться до другой стороны. Заклинаю вас, мужские дети, не пытайтесь в своем нетерпении пересечь его самостоятельно! Через эту комнату ведет лишь одна тропа, и она отмечена не теми знаками, которые может увидеть любой, но теми, которые доступны лишь посвященным.

Нос Беллоуза прошелся из стороны в сторону, он медленно кивнул.

– Вполне можно понять ваше желание поскорее кинуться к лестнице, ведущей к Его двери; но если вы поддадитесь ему, то в одно мгновение обратитесь в прах! В большей части этой комнаты Господин разместил волоски невероятной тонкости, настолько тонкие, что даже свет не берет на себя труд их освещать, но проходит мимо с обеих сторон. Случись вам пересечь такой волосок, и вы окажетесь в той же позиции, что очищенное вареное яйцо в яйцерезке: вы окажетесь мертвы прежде, чем успеете понять, что с вами происходит… Здесь возникает интересный вопрос: если человек не осознает своей смерти, значит ли это, что он продолжает чувствовать себя живым? Если вы желаете найти на него ответ, вам достаточно лишь попытаться пересечь это помещение без посторонней помощи. Здесь есть проход, и я могу воспринимать его со всей ясностью – но это знание доступно лишь мне одному.

Натан протер глаза подолом своего балахона. В комнате, несомненно, имелась какая-то размытость. Когда он отводил взгляд от окружающего пространства и фокусировал его на кончике носа Беллоуза, описывавшего неспешные восьмерки на протяжении речи, если он при этом, не отвлекаясь, сосредотачивался исключительно на нем, то становилась видна тоненькая паутина или что-то очень похожее, тянувшееся через всю комнату.

– Если Господин отметит вас Своим знаком, я буду сопровождать вас до этой двери. Не отходите от меня ни на шаг! Ширина прохода достаточна лишь для трех человек, идущих бок о бок; если вы замешкаетесь или начнете баловаться или в нетерпеливом восторге захотите побежать вперед, от вас не останется ничего, что могло бы пожалеть об этом!

Теперь Натан видел проход. Если он поворачивал голову, чтобы посмотреть прямо, видение рассеивалось, но, глядя в сторону, он мог краем глаза проследить тропу, вилявшую то вправо, то влево через весь вестибюль.

– Я довольно ловок, – продолжал Беллоуз, – но ловкость моя далеко не та, что прежде, а долгие годы, проведенные в удовлетворении потребностей Господина, лишили меня способности понимать ту животную хитрость, какой вы, мужские дети, обладаете. Я не пытаюсь искать себе оправдание. Если, вопреки доводам рассудка, вы попробуете бежать, я постараюсь вас остановить и удержать, ради вашей собственной пользы и ради блага Господина, но я не могу гарантировать, что моя попытка увенчается успехом. Лишь вы сами можете быть гарантами собственной безопасности. Когда Господин появится перед вами, сдерживайте свои чувства, а также сдерживайте ваши движения!

Словно по сигналу, на другой стороне комнаты отворилась дверь, видимая лишь как силуэт на белом фоне. Беллоуз судорожно вздохнул полной грудью:

– Это Он!

В дверном проеме показалась тень. Хотя расстояние было огромным, тень очень ясно выделялась по контрасту с однообразием помещения. Это был мужчина. Он остановился на пороге, поддергивая рукава и оправляя на себе сюртук. Его руки не обладали необычайной длиной, и суставы гнулись в нужную сторону. Положив ладонь себе на голову, он пригладил волосы. На нем не было ни цилиндра, ни жесткого воротничка. Когда он поднял руки, чтобы поправить галстук, в его движениях не было ровным счетом ничего необычного.

А затем, в одно мгновение, он оказался перед ними – очевидно, для него не было необходимости преодолевать промежуточное пространство с помощью прохода.

– Добрый день, – проговорил он.

Его голос звучал спокойно и благожелательно, словно голос доброго дядюшки. На нем был самый обыкновенный костюм, скроенный по стандартному образцу, респектабельный и неброский. Мужчина был примерно одного возраста с Натановым отцом, хотя значительно лучше сохранился.

Беллоуз склонился так низко, что ткнулся кончиком носа в пол перед собой. Когда Господин попросил его выпрямиться, он вытер испачканное место носовым платком.

– Право же, Беллоуз, вовсе нет необходимости в таких формальностях!

Господин повернулся к мальчикам. У него было приветливое лицо, открытое, с пытливым выражением глаз. Он уделил первому мальчику в шеренге – им оказался плакса – не меньше внимания, чем можно ожидать от кого бы то ни было в отношении любого человека независимо от важности его положения.

– Молодой человек, – произнес он, – что мы можем сделать, чтобы вас развеселить, как вы считаете?

Плакса, с блестящими от слез щеками, поднял голову. Господин улыбнулся, и мальчик поглядел ему в глаза.

– Ну вот, и вовсе незачем плакать, верно? Все не так уж и плохо. Как насчет леденца? – Господин протянул ему леденец на палочке, хотя откуда тот взялся, Натан не мог бы сказать. Мальчик не двинулся с места, но облизнул губы. – Берите, берите! Я никому не скажу.

Мальчик протянул руку. В этот момент в воздухе что-то мелькнуло, слишком стремительно, чтобы уследить, но когда лакомство оказалось в руке мальчика, его щеки уже были совершенно сухими. Натан моргнул, но никто другой, кажется, ничего не заметил. Плакса, который больше не плакал, засунул леденец себе в рот. Господин улыбнулся и кивнул Беллоузу.

– Видите, Беллоуз, – заметил он, – мои леденцы – превосходное лекарство от хандры! К счастью, у меня их неисчерпаемый запас.

Доказывая его правоту, в его руке появились еще четыре. Сунув один себе за щеку, Господин предложил другой следующему мальчику в ряду.

– А вы, сэр, кто будете?

– Роберт, – отозвался тот, беря леденец.

– Что же, Роберт, надеюсь, вы из тех парней, которые любят приключения?

– Смотря какие, – сказал Роберт.

Господин улыбнулся и снова кивнул Беллоузу.

– Готов поспорить, что любите! И у меня есть предложение как раз для вас. Как бы вам понравилось служить на моем корабле, а? Думается мне, эта работенка придется вам в самую пору!

– Всяко может быть, – сказал Роберт.

– Разумеется! – И вновь промелькнуло что-то – неуловимое для глаза, оно измерило мальчика в высоту, затем в ширину и в глубину. – Да, я думаю, вы превосходно подойдете для этого места, и в леденцах у вас недостатка не будет!