– У каждого свой вкус… И вообще, ты думаешь, Господину нравятся такие тощие огрызки, как ты?
Гэм подтолкнул сидевшего рядом пухлого мальчика, которого Натан не видел прежде. Тот кивнул, улыбнулся и отправил в рот квадратик какой-то желтой поблескивающей субстанции. Он что-то ответил, но слова затерялись среди жующих челюстей.
Натан запустил ладонь под рубашку. Если хорошенько надавить на живот, можно сделать так, чтоб почти не урчало.
– Мне наплевать, что нравится Господину, – сказал Натан. – Я все равно не собираюсь с ним жить.
Гэм медленно покивал и поджал губы.
– И действительно… – пробормотал он. – Кому нужно, чтобы его каждый день кормили? Кому нужна сухая койка? Кому захочется посылать домой по шиллингу в конце каждой недели? Явно не маленькому лорду Натану.
– Он может оставить себе свой хлеб и свою постель. И свои деньги тоже.
Натан отвернулся и принялся смотреть на скользившие мимо трущобы, постаравшись принять как можно более отчужденный вид. Гэм, однако, не отставал:
– Ну да, ну да… А как же твой папаша? Разве ему больше не нужно лекарство? Что-то я его в последнее время совсем не вижу.
С протянутых поперек дороги веревок свисали закрепленные за плечи рубашки; влага капала с рукавов в канавы, забитые уличным мусором. Все, что было достаточно сухим, чтобы гореть, сваливалось в кучи и поджигалось повсюду, где для этого находилось место; таким образом из хлама извлекалось все возможное тепло и уничтожалось то, что иначе стало бы гнить и разлагаться. Отбросы, экскременты, трупы – все шло в огонь. Там, где костер успевал догореть прежде, чем пропитывался дождевой водой, оставались пепельные круги; в других местах возвышались груды мусора, куда вторгалась Живая Грязь… с непредсказуемыми последствиями.
– В распивочной по нему скучают, – продолжал Гэм. – Он щедро платил.
Укрывшись дырявыми от ржавчины листами гофрированного железа, редкие торговцы выкладывали свой товар – пуговицы, ботиночные шнурки, перья огненных птиц и прочую мелочовку из Торгового конца, всякую дрянь, которую было легко стибрить, но не было большого смысла продавать. Фонтаны Грязи окатывали их из-под колес проезжающей мимо повозки.
– Так, значит, его жрут легочные черви, а?
Ставни закрывали лишенные стекол оконные проемы лачуг; в щелях между досками и дырках от выпавших сучков помаргивал свет свечей. Если двери и открывались, то лишь для того, чтобы наружу полетел мусор или помои – прямо на улицу, откуда дождь смывал их в канаву. Трущобы простирались к югу; с севера над ними вздымался пологий склон города.
– Или уже могильные?..
Натан развернулся, стискивая кулаки:
– Прекрати!
Другие мальчики вжались в стенки клети, так что казалось, будто там остались только Гэм с Натаном. Гэм улыбнулся.
– Хотя, если он откинул копыта, – продолжал он, – я удивлен, что ничего об этом не слышал. Твоя мамаша, часом, не продала его на пирожки?.. Да нет, вряд ли. Слишком много хрящей.
Натан прыгнул к нему и замолотил кулаками, осыпая ударами те части Гэмова тела, до которых мог дотянуться. Тот выдержал несколько ударов, потом нагнулся, ухватил Натана и сжал так, что из него вышел весь воздух.
Натан упал на колени, широко разинув рот, силясь вдохнуть.
– И ведь каждый раз, как мы встречаемся, он устраивает вот такое. Да, Натти? Ты никак не научишься понимать шутки, а, приятель?
Натан закрыл глаза и прыгнул на Гэма головой вперед. У кого-нибудь другого хрустнул бы нос под Натановым черепом, но у Гэма была слишком хорошая реакция. Он успел вскочить с места и отступить в сторону, и даже пнуть Натана в спину, так что тот с грохотом полетел на пол повозки.
– А ну, крысеныши, кончайте там вашу возню! – рявкнул Поставщик. – Думаете, если вы едете к Господину, так я постесняюсь отделать вас кнутом? Да я с вас шкуру спущу, как с красной щуки перед посолом! Лучше сидите тихо. Если мне придется слезть с козел, никому из вас не поздоровится. Разбирать не буду!
Все притихли, дожидаясь, чтобы Поставщик снова занялся дорогой.
– Ну вот, слышишь, что он говорит? Веди себя прилично! – Гэм улыбнулся и уселся обратно на скамью.
Натан тоже опустился на прежнее место и принялся глядеть в те углы, где не было Гэма.
Повозка уже катила по территории Порта; выбоины в дороге уступили место булыжнику. Метельщики с толстыми ручищами и в пропотевших насквозь кепках сгребали Живую Грязь в канавы или прямиком в море. Красные паруса купеческих судов хлопали и надувались под ветром, дожидаясь, пока портовая стража откроет Морские ворота. Куда они все уплывают? Натана всегда занимал этот вопрос. Что было там, за Морской стеной, помимо волн, ветра и огненных птиц? Не могли же они торговать с Маларкои?
В тишине послышались чьи-то всхлипывания. В клети было пятнадцать мальчишек: четырнадцать по бокам, лицом друг к другу, и один на полу. Все без исключения были перемазаны грязью.
Плакал один из самых маленьких; Натан знал его. Это был палтус, рожденный непосредственно из Живой Грязи – из земли позади борделя. Мадам выкормила его объедками, и теперь он был у нее на побегушках: доставлял образцы кожи владелицам перчаточных лавок на краю города, где купеческие жены покупали себе все необходимое. Паренек был слабеньким. Он вечно сосал куски сахара, которые доставались ему, потому что смотрел влажными глазами на любую даму, входившую в лавку. Видя его трогательный вид, дамы жалели его и угощали сахаром. Теперь он плакал, поскольку сахар сделал его слабым.
– Кончай хныкать! – прикрикнул Гэм. – Хочешь накликать сюда Поставщика?
Парень прикусил губу, но от этого слезы хлынули еще пуще.
– Я не могу… – пробулькал он. – Я хочу обратно!
– Коли так, тебе тем более лучше утихнуть, – сказал Гэм, пробираясь к нему и усаживаясь напротив. Он разгладил взъерошенные волосы палтуса. – Ведь Господин любит, когда мальчики плачут. Он их доит, понимаешь? Как коз. У него есть специальные загоны. Он собирает слезы, чтобы делать из них зелья и все такое прочее. Верно, ребята? Это все знают. Так что тебе лучше проглотить свои слезы, пока он не увидел. Больше всего на свете Господин любит свежие слезы, собранные со щек какого-нибудь маленького мальчика. Ведь печаль наделяет слезы властью, а власть это как раз то, что Господину нужно. Если он увидит тебя плачущим, он сделает тебя таким печальным, что ты больше никогда не сможешь остановиться. И однажды тебя найдут, высохшего, словно изюмина, словно губы вдовы, словно сброшенная змеиная кожа, сухого и сморщенного, где-нибудь в углу его доильного загона. А потом подует ветер и унесет тебя вверх, к Стеклянной дороге, и колеса его черного экипажа размелют тебя в порошок!
Глаза парнишки были широкими и полными влаги; он трясся с головы до ног.
– Такое уже бывало прежде, – подтвердил другой мальчик, с выбритой головой, усмехаясь в рукав.
– Вот именно, – кивнул Гэм. – Соломон Пил, так звали того мальчика. Он был примерно твоих лет. И роста почти такого же. Вообще, он был вылитый ты, поначалу. Под конец-то он больше напоминал высосанную кость. Ну и был уже мертвый, понятное дело. А потом его прах унесло ветром! Если ты прислушаешься, то и сейчас сможешь услышать, как он плачет откуда-то с той стороны, потому что его использовали для волшебства и теперь он попал на нематериальную сторону мира. Верно я говорю, ребята?
Чтобы доказать его правоту, бритоголовый мальчик поднес ладонь ко рту, сделав вид, будто хочет почесать верхнюю губу, и украдкой издал тихий, жалобный, стонущий звук. Это заставило палтуса расплакаться пуще прежнего.
– Некоторым людям ничего не втолковать, – сокрушенно произнес Гэм. – Ты что, не слышал, что я говорил?
– Кончай, Гэм. Оставь его в покое.
– И что же за кара мне грозит, малыш Тривз, а? Ты защекочешь меня до смерти?
Натан замолчал – но замолчал и Гэм, принявшись вместо этого мерить Натана взглядом.
Посвист кнута Поставщика и громыхание окованных железом колес по булыжнику сливались в медленный, но устойчивый ритм. Лишь когда Гэм рассмотрел Натана с головы до ног, а повозка завернула прочь от берега, он заговорил вновь:
