– Нет.

– Пернилла Рамсгорд – одна из четырех подопечных «Бабочки». У нее было расстройство пищевого поведения – случались очень тяжелые периоды.

Рита Вилкинс отвела взгляд и повернула руки ладонями вверх – так, чтобы, разговаривая, смотреть на них.

– Чуть больше двух лет назад Пернилла покончила с собой. Ей было всего семнадцать. Грустно, когда они теряют веру в то, что им будет лучше.

Рита Вилкинс взяла кружку и протянула Ларсену – тот сразу же вскочил со стула и налил ей кофе. Когда кружка наполнилась наполовину, она резко убрала ее – ему пришлось тут же вернуть кофейник в вертикальное положение, чтобы не залить скатерть.

– К сожалению, такое бывает. Мы сделали для Перниллы все, что было в наших силах, но она уже больше ничего не хотела. Трагедия. Настоящая трагедия…

– Вы поэтому закрыли «Бабочку»?

Она подняла глаза.

– Родители обвиняли в ее смерти нас.

– Нас?

Йеппе поднес ручку к пока еще чистому листу бумаги.

– Нас с Робертом. Всех сотрудников. – Она глотнула кофе, отставила от себя кружку и вновь положила руки на стол. – По их мнению, мы допустили ошибку. И мы несем ответственность за смерть Перниллы. Их горе и гнев можно понять…

– На то были основания?

Она пожала плечами.

– Они подали на нас в суд, но ничего не добились. Но нам это стоило интерната. Нас перестали финансировать. Круглосуточное пребывание одного пациента стоит 150 000 крон в месяц. Мы больше нигде не могли взять такие деньги.

Рита Вилкинс поджала подбородок.

Йеппе колебался. Сидевшая перед ним женщина явно расстроена. Откуда у него ощущение, что она тщательно выбирает, что рассказывать, а что нет?

– Беттина Хольте и Никола Амброзио были особенно близки с Перниллой? Больше, чем с остальными?

– Нет, не особо.

Она резко встала, вернулась к раковине и продолжила бросать столовые приборы в посудомоечную машину – к грязной посуде.

– Единственный, к кому Пернилла была привязана сильнее, чем ко всем остальным, – ее куратор.

Йеппе полистал назад свой блокнот.

– Ким Сейерсен? Воспитатель?

– Да. Но к лечению мы все имели отношение. Как одна большая семья.

Она захлопнула дверцу посудомоечной машины и нажала на кнопку – машина загудела.

– Вы сказали Рамсгорд? Пернилла Рамсгорд?

– Ее отца зовут Бо, мать – Лисбет. Они до сих пор мне регулярно звонят, у меня есть их адрес и номер телефона – вдруг вы захотите с ними поговорить.

Рита Вилкинс подошла к комоду, выдвинула ящик и достала записную книжку. Йеппе наблюдал за тем, как она пишет на клочке бумаги, и сделал знак Ларсену – пусть заберет.

– Позвони и спроси, можно ли нам сейчас приехать.

Пока Ларсен звонил, Йеппе достал телефон. Моника Кирксков из Медицинского музея написала, что у нее есть дополнительные сведения и она хотела бы с ним встретиться. Кроме того, два раза звонила мама. С чего вдруг такая настойчивость? Йеппе вернул телефон в карман и поднялся.

– Спасибо, что уделили время. Позвоните нам, когда найдете имена старых сотрудников или вспомните что-то, что нам нужно знать. И берегите себя! Преступник на свободе – не стоит гулять одной в ближайшие несколько дней.

Рита Вилкинс уже шла в прихожую. Они шли следом до открытой входной двери, где она тут же закурила еще одну сигарету. Между буков во влажном лесном воздухе клубился дым. Отойдя от двери на пару метров, Йеппе обернулся.

– Как она совершила самоубийство? Ну, Пернилла.

Морщинистое лицо сморщилось, жадно затягиваясь сигаретой.

– Она стащила нож во время дежурства по кухне, а ночью легла в ванну. Перерезала себе запястья. Мы ее только утром нашли. В воде.

Один полицейский был в форме, высокий, как модель из каталога, второй – пониже, пожилой мужчина в цветастых подтяжках. Они представились: офицер Труэльсен и следователь Фальк. Хоть они сами старались не выделяться, для отделения они были непривычным явлением – привлекали внимание, как маяк в море, и пациенты нервничали. Симон Хартвиг пожал им руки вспотевшими ладонями. Форме полицейских не место в психиатрическом отделении. Труп, найденный утром в больничном фонтане, и так поднял переполох. Хартвиг повозился с замком комнаты отдыха для сотрудников и торопливо завел туда полицейских. В помещении пахло остатками обеда – у раковины стояла стопка грязных тарелок, которые он обещал помыть. В присутствии двух представителей власти ему было ужасно неловко от запаха салями и печеночного паштета. Иногда в отделении бывали сотрудники полиции – сопровождали новых пациентов. Но сегодня все иначе.

– Мы полагаем, вы в курсе, что на территории больницы сегодня утром нашли труп?

Вопрос задал тот, что похож на модель. Симон кивнул.

– Мы беседуем с сотрудниками всех отделений больницы – вдруг кто-то из вас что-то видел. Может, сядем?

– Извините, конечно.

Он подвинул стул и сел.

Полицейские последовали его примеру.

Воцарилась тишина, и он сообразил: они ждут, что он что-нибудь скажет.

– Конечно, я в курсе про труп, но, к сожалению, ничего о нем не знаю и не видел и не слышал ничего, что имеет к нему отношение.

– Во сколько у вас началась смена?

– Вчера в 22:00. На этой неделе у меня в основном ночные смены.

Высокий посмотрел на часы.

– Долгая смена?

У Симона резко подскочил пульс. Почему кажется, что полицейские видят тебя насквозь?

– Нет, я освободился в 12:00, но встречался с коллегой – обсуждали проект огорода. Я, в общем-то, собирался домой…

– Значит, вы не видели ничего подозрительного ни в отделении, ни на улице?

– Ничего. – Он откашлялся и сглотнул – в горле словно застрял комок. – Было очень тихо. Мы с коллегой почти всю ночь болтали и играли в карты.

– На территории больницы не появлялся грузовой велосипед?

– Э, нет… – Симон замотал головой.

Двое полицейских переглянулись и медленно встали. Пожилой посмотрел на него, сдвинув брови над переносицей.

– Где нам найти старшую медсестру отделения?

Симон быстро вскочил на ноги.

– Она у себя в кабинете, я ее приведу.

Он пошел по коридору. Коллега сидела за письменным столом. Она встала – как всегда, улыбалась она нервно.

– Моя очередь?

– Да, они хотят с тобой поговорить. Я поеду домой, только верхнюю одежду заберу.

– А, да, у тебя же сегодня опять ночная смена.

Они пошли в комнату отдыха для сотрудников, и старшая медсестра отделения поздоровалась с полицейскими, сидевшими за обеденным столом. Симон взял с вешалки плащ и рюкзак, но уйти не успел – услышал за спиной голос медсестры.

– Симон, ты рассказал полиции про Исака?

– Про Исака? – Он обернулся и постарался говорить непринужденно. – Ты о чем?

Она помолчала.

– Ну, о том, что он знал жертв по интернату «Бабочка».

Он замер, надев один рукав плаща и держа в руке рюкзак. Пожилой следователь серьезно на него смотрел – между бровей залегла вертикальная морщина.

– У вас не получится задержаться на минутку?

Своим тоном он явно давал понять, что отказ исключается. Симон снял плащ и сел. Плечи отяжелели, словно гири.

Следователь откашлялся.

– Правильно ли я понял, что в отделении есть пациент, который жил в «Бабочке»?

Старшая медсестра покосилась на Симона, но он избегал ее взгляда. Затем она кивнула.

– Да, есть. Исак Брюггер, семнадцать лет. Скоро исполнится восемнадцать. Он попал к нам весной, а до этого жил в интернате в Нестведе, куда переехал после того, как закрылась «Бабочка». Его куратор – Симон. – Она повернулась к нему. – Ты ведь лучше всех его знаешь…

Он нехотя кивнул. Казалось, полицейские изучают его, не показывая, о чем думают.

– Будьте добры, расскажите нам об Исаке…

Он пожал плечами.

– Что с ним?

Вмешалась старшая медсестра.

– Мы не можем сообщать подробности о конкретном пациенте. Но у большинства наших подопечных – шизофрения, и она осложнена другими диагнозами. Расстройством личности, например.