К о р н е й  Е г о р ы ч. Ну вот, теперь молодая разбушевалась. Наваж-дение! Ну, чистое наваждение.

Ю л я (мечтательно). Наваждение? Может быть. Но какое чудесное наваждение — театр! Когда я в первый раз сыграла Виолу в «Двенадцатой ночи», я была так счастлива, Егорыч, как никогда в жизни. Помню, я вышла с ребятами из театра… Было уже поздно, лил злющий косой дождь… Люди раскрывали зонтики, прятались под навесы домов, а я… я не чувствовала ни дождя, ни холода, я была счастлива! Я думала: Юлька, с сегодняшнего дня ты, кажется, становишься настоящей актрисой! Я сотни раз повторяла это дорогое, это… гордое слово — актриса! Да что говорить! Я шла под дождем и… читала Петефи:

К о р н е й  Е г о р ы ч. Браво! Браво, Трепетова. А ну-ка, поди сюда… актриса. Посмотри, это что такое? (Показывает часы.)

Ю л я (посмотрев). Ой, что будет! Лечу, тетя Капа! (Целует ее.) Вы не волнуйтесь, мы это так не оставим, мы будем бороться, тетя Капа! Бутафорыч, не сердитесь, честное слово, я… Я люблю вас! (Убегает.)

К о р н е й  Е г о р ы ч (ей вслед). Иди-иди, борец! (Бережковой.) Ну чего? Что опять раскисла? Чего задумалась?

Б е р е ж к о в а (задумчиво). «И нечего гордиться актерским ремеслом». Я уйду… Уеду отсюда. Не могу больше. Далеко уеду, в Сибирь!

К о р н е й  Е г о р ы ч. А может, лучше на Курильские острова?

Б е р е ж к о в а. А ты не смейся. У меня на Алтае племянник есть, покойной сестры Дарьи сын. Вот он — видал? (Показывает на портрет мальчика, висящий на стене.) Я его еще таким знала, а он меня помнит. Письма пишет, к себе в гости зовет.

К о р н е й  Е г о р ы ч (разглядывая фотографию). Вот этот… пистолет? Ух ты, какой!

Б е р е ж к о в а. Он у нас удачливый. Единственный в нашем роду, кто, слава тебе господи, не пошел по искусству. Никакого к театру касательства. Он зоотехником стал. Теперь птицефермой в колхозе заведует.

К о р н е й  Е г о р ы ч. Вот как! Да-а-а. Видать по глазенкам — растет герой положительный. Вот и съездила бы к нему. Отдохнула бы от всей этой мельтешни закулисной, в себя бы пришла.

Б е р е ж к о в а. Хотела я, да потом стыдно стало. Он-то небось думает, что тетка у него актриса, в столичном театре работает, у людей в почете… И вдруг ввалится к нему этакий колобок с узелком: «Приюти ты меня, Пашенька, пригрей старую тетку». Нет-нет, не смогу! Сбегу! На второй день сбегу! В чужом городе афиши расклеивать стану! Не могу!

К о р н е й  Е г о р ы ч. А не можешь, так не бунтуй. Сиди тихо! Не твое дело выгонять авторов из театра. Нашла с кем заводиться. Пузырев — фигура известная, не с улицы пришел.

Б е р е ж к о в а. А что толку-то в его известности? Пустой, раздутый пузырь. Да если б явился хоть безвестный какой и принес бы в театр живое, человечье тепло, слезу, улыбку, так разве я первая не выбежала бы к нему навстречу, не протянула бы обе руки и не сказала бы: наконец-то. Пожалуйте!

Стук в дверь.

(Не расслышав, продолжает.) Входите, дорогой! Ждем… ждем вас!

Открылась дверь. На пороге комнаты молодой человек, загорелый, белесый, в брезентовом пальто, без шляпы, с большим рюкзаком за спиной. В руках у него чемоданчик, портфель, кошелка, плетеная корзиночка и стопка книг, аккуратно перевязанная бечевкой. Это — П а ш а  С а м о ц в е т о в.

П а ш а. Простите… Здесь проживает артистка Бережкова, Капитолина Максимовна?

Б е р е ж к о в а (растерянно). Здесь… Присаживайтесь.

П а ш а. Спасибо. Можно я, с вашего позволения, чемоданчик вот сюда, в уголок, поставлю, а вот эту корзиночку вы, пожалуйста, Капитолине Максимовне на окно…

Б е р е ж к о в а (нерешительно беря из его рук корзинку). А вы… позвольте спросить, по какому делу?

П а ш а. Я-то? По родственному… Осторожно, здесь яички. Ну и Москва! Городище! Наши-то все с вокзала прямо на метро да в гостиницу, а я нет. Я на двух автобусах по всему городу прокатился и вот — здесь! А сама-то в театре сейчас? Играет, наверно, да? Вот интересно! Никогда я ее на сцене не видал. Только так, понаслышке. (Оглядывая комнату.) Тесновато у вас. Это что, вся квартира?

К о р н е й  Е г о р ы ч. Извините, уважаемый, вот вы все у нас спрашиваете, так вот позвольте и у вас узнать… сущий пустяк: кто вы такой?

П а ш а. Я-то? Самоцветов, Паша, Дарьи Максимовны сын. Стало быть, Капитолины Максимовны племянник.

К о р н е й  Е г о р ы ч. Племянник? «Здравствуй, племя младое, незнакомое!» Очень рад познакомиться. Вовремя приехали. Капитолина, она тут, совсем близко, — рукой подать.

Б е р е ж к о в а (поднимаясь с кресла, взволнованно, дрожащими руками поправила на себе платье, как в особо торжественную минуту). Вы… вы, молодой человек, сын Дарьи Максимовны? Так вот… извините, но я — ваша тетя.

П а ш а (изумленно). Вы — тетя Капа?

Б е р е ж к о в а (протягивая к нему руки). Пашенька, голубчик ты мой! Ведь… ведь каких шестнадцать лет прошло. Родную мать, и ту не признаешь. А это я, я, Пашенька! Седая, старая твоя… тетя Капа.

П а ш а. Не-е-ет, нет, вы не старая. (Глядя то на Бережкиву, то на фотографии, висящие на стене.) Вы и сейчас еще… красивая, тетя Капа.

К о р н е й  Е г о р ы ч. Браво, молодой человек, я так и думал, что вы… положительный герой. Браво!

Б е р е ж к о в а (сквозь слезы). Родной ты мой! Да что ж это ты как снег-то на голову. Да если б знала я, Пашенька…

П а ш а. А я и сам не знал. В один день собрался. Сказали: «Езжай срочно в Москву, на выставку вызывают!» Мы сюда наших рекордисток привезли. Приходите посмотреть, вот куры! Одна наша несушка — вот увидите — чемпионом будет! Да-а-а, честное слово. За три года снесла тысячу двадцать шесть штук яиц. Что, не верите? У нее документ имеется.

Б е р е ж к о в а. Верю, верю, Пашенька. Ты… ты отдохни, присядь, небось устал с дороги-то?

П а ш а. Нет, я не устал. А с этого года мы индеек разводить будем!

Б е р е ж к о в а. Слышишь, Егорыч, индеек разводить а? Вот оно, настоящее дело-то, не то что… Господи, что ж это я стою. Сейчас, сейчас, голубчик, я… быстро. (Заметалась по комнате, достала скатерть, накрыла стол.) Ты не думай, я тетка проворная… Сейчас, Пашенька.

П а ш а. Не надо, тетя Капа, у меня все есть. (Передает ей кошелку.) А это я вам в подарок живого петушка привез. Мой собственный. Его Петр Павлович звать. Вот, возьмите.

Б е р е ж к о в а. Спасибо, голубчик, только зачем же это мне петух?

П а ш а. А он тоже… артист. Голосище — красота! Только вот характер неважный: драчун и склочник.

Б е р е ж к о в а. Ничего… С артистами это бывает.

К о р н е й  Е г о р ы ч. Склочник? Давай его сюда. Мы его сейчас на кухню, и — наутро казнь!

Б е р е ж к о в а. Будь другом, Егорыч, ты уж на кухне заодно и кофейничек нам поставь.

К о р н е й  Е г о р ы ч уходит.

Ну-ну, рассказывай, Пашенька. Что у вас там слышно, как на ферме дела? (Поспешно вынимает из шкафчика посуду, расставляет чашки, тарелочки.)

П а ш а. Это теперь не ферма — фабрика, тетя Капа, птичий город! Да-а! Вот увидите: как приедете к нам, так сразу попадете на Гусиную площадь, влево — улица Первых петухов, пройдете Куриный проспект, а там переулки — Большой Цыплятников, Малый Цыплятников, Утиные пруды, квартал Белых голубей и выйдете на бульвар Лучших несушек! О, там весело! Шум, писк, кудахтанье, солнце и… золотой пух над городом! Красота! Вокруг, сколько видит глаз, только птицы и… девушки в белых халатах. Вы обязательно приезжайте, тетя Капа! У меня свой дом имеется. Я ведь теперь член колхоза. У меня участок свой, хозяйство. Сад с соловьями.