Карим молчал, но заметно напрягся. Поерзал на стуле, шевеля челюстью. Гаспар снисходительно улыбнулся.

— Налицо соучастие в тяжких преступлениях, — сказал он, заложив руки за спину, — грозящих смертной казнью не только по ландрийским, но и по кабирским законам. Если эта информация станет известна властям… — менталист сделал выразительную паузу.

— У тебя есть доказательства? — прохрипел Карим.

— Есть, — убежденно соврал Гаспар. — У нас есть показания Сарина ар Джаббала. И только от нас зависит, дойдет ли его чистосердечное признание до ваших властей или нет. Принимая во внимание огромный список его правонарушений и причастных к этим правонарушениям, уверяю, ни вы, ни ваш брат не избежите зала заседания суда. И кто знает, какие последствия вас ждут.

— Не пугай меня, ла-арди, — усмехнулся Карим. — У тебя есть только слова, а твои слова ничего не значат.

— Послушайте, сайиде ар Курзан, — досадливо поджал губы Гаспар. — Ваш хороший друг, Уго ар Залам, причастен к партии «Новый Порядок», группе экстремистов, анархистов, террористов, сепаратистов и дьяволы знают каких еще «истов», которые хотят повторить в Империи то, что началось в Тьердемонде десять лет назад и не прекращается до сих пор. Вы понимаете, что это не самые лучшие люди, с которыми стоит водить дружбу?

— Не знаю. Я ничего не знаю, — монотонно протянул Карим. — Я продаю перец и соль. Хочещь перец по хорощей цена?

— Я хочу, чтобы вы отвечали на мои вопросы, — терпеливо ответил тьердемондец.

— Я не могу на них отвечать, — попробовал пожать плечами Карим. — Я ничего не знаю.

Гаспар вздохнул. Переглянулся с Эндерном, который стоял рядом и скучающе подпирал голову ладонью. Было слегка непривычно видеть его в дорогой одежде на кабирский манер, а не извечной потасканной куртке. В таком виде полиморф мог вполне сойти за местного, даже не меняя облик.

— Сайиде ар Курзан, — потер ноющие виски Гаспар, — вы не в том положении, чтобы строить из себя героя. Я все равно узнаю то, что хочу знать.

— Так чего ти ждещь? — ухмыльнулся Карим.

— Я хочу предложить вам сделку: ответьте мне, и мы оставим вас в покое. Утром вы проснетесь в свое постели и даже ничего не вспомните.

— Ти зря тратищь время. Можещь питать меня, можещь убить — это ничего не изменит. Я ничего не знаю, клянусь Альджаром!

Эндерн перевел на менталиста янтарные глаза, в которых читалась бесконечная тоска, а на худой небритой физиономии застыло выражение: «Я же тебе говорил».

— Что ж, значит, вы не оставили мне выбора.

— Гаспар, это плохая идея, — сказала Жозефина, теребя цепочку на шее. — Лучше отдай его мне. Всего на час — и он расскажет все.

— Я все решил, — непреклонно заявил он.

— Ты еще не полностью оправился. Тебе нельзя так часто…

— Выйди, — жестко приказал менталист.

Чародейка вздрогнула от неожиданности, взглянула на него, ненавистно сверкнув бирюзовыми глазами, но лишь гневно фыркнула, с силой дернула цепочку на шее, демонстративно развернулась и шагнула в темноту, прямая и напряженная от переполняющей злости. Эндерн мерзко ухмыльнулся, проводив ее взглядом. То ли оттого, что чародейка была одета в жакет и плотно облегающие рейтузы, то ли по какой иной причине.

Гаспар прикрыл глаза.

— Эндерн. — Он растер пальцами виски. — Держи его крепче.

— Боишься, что убежит? — усмехнулся полиморф, обходя стул с пленным.

— Боюсь, сломается раньше времени.

Эндерн осклабился, жестко прижал ерзающего Карима к стулу за плечи и склонился к его уху.

— Ант лисала ан са, хак-ир он-кадах, — прошептал он, ободряюще похлопав пленника по плечу, и тихо, неприятно рассмеялся.

Гаспар вновь глубоко вздохнул. Он знал, что Жозефина здесь, никуда не ушла, несмотря на его тон. Стоит в темноте, напряженная, как струна, и безжалостно тискает многострадальную золотую цепочку. Он хотел обернуться, чтобы убедиться в этом, но удержался. Поддержки от нее он не дождется.

Гаспар с размаху вонзил в Карима «иглу».

Как говаривал один магистр Ложи: «Нет более унылого и невдохновляющего зрелища, чем наблюдать за работой менталиста». Все, что делает менталист, практически не имеет внешнего проявления, с трудом поддается описанию, и каждому из них приходится чуть ли не лично изобретать колесо, чтобы овладеть подобным искусством. Арт мысли, как называли такие способности неофициально, был редким, а оттого сложным и опасным искусством. В первую очередь, для самого менталиста. За свои умения менталисты высоко ценились. Именно поэтому пять лет назад Гаспар Франсуа Этьен де Напье, магистр-следователь Комитета Следствия Ложи, вместо Турма был приговорен к смерти.

Он мог и давно привык бесцеремонно врываться в чужое сознание и колоть своими мыслями, но «иглой» называл свое собственное сознание, как будто суженное до предела возможного. Это само по себе стоило немалых усилий и сосредоточенности, а любая утрата концентрации грозила не только срывом всей напряженной и кропотливой работы, но и весьма печальными последствиями, из которых апоплексический удар — еще не самое страшное. Гаспар не любил кропотливую работу и обычно просто грубо и неизящно ломал волю своей жертвы подобием кувалды, но тогда можно получить лишь мысли на самой поверхности и недавние воспоминания. В случае Карима ар Курзана необходимо копать глубже. Пришлось браться за «иглу» и терпеливо нащупывать узкую брешь в его рассудке.

Найдя такую, Гаспар вонзился в чужой разум, где раскрыл эту «иглу», разре́зал и раздробил чужой рассудок на части, грубо подавил всякое сопротивление, раздирая мозг жертвы изнутри, чтобы найти нужные мысли, образы и воспоминания.

Самым сложным было не потеряться в коридорах чужого сознания и постоянно помнить дорогу назад, иначе можно навсегда остаться запертым в чужой голове. В буквальном смысле.

Поэтому и действовал грубо, бесцеремонно и безжалостно. Он был похож на неуклюжего толстяка, ворочающегося в узком проходе, заставленном хрупким хрусталем. Каждое «движение» непременно что-то ломало, вокруг все сыпалось, звенело и билось вдребезги, оставляя на «теле» кровавые раны, осколки застревали в глубоких порезах и причиняли ему боли не меньше, чем тому, чей разум он громил, бредя по чужим воспоминаниям.

— Мне он не нравится, брат.

— Тебе никто не нравится, Карим.

— Твой приятель — плохой человек. Не доведет тебя до добра, клянусь Альджаром.

— Да брось, ты волнуешься понапрасну. Я кое-что понимаю в людях.

— Он колдун!

— Ну и что? В Шамсите полно колдунов.

— Они все иблисово семя!

— Это старые поверья, в наше время они просто смешны. Ар Залам — такой же человек, как и мы. К тому же не лишенный ума.

— Если он такой умный, зачем ему мы?

— Ну, он в Шамсите человек новый, ему нужны друзья со связями.

— И конечно, он от этой дружбы не ищет никакой выгоды?

— Почему же? Ему нужны деньги. Вот только он их не просит, а предлагает вместе зарабатывать.

— Тебе мало денег?

— Капитал должен давать прибыль, иначе он утечет в другое место.

— Это ты от него набрался?

— Какая разница? Альджар дает нам шанс стать еще богаче, грех его упустить.

— Добром все это не кончится, Саид, попомни мои слова.

— Успокойся, Карим, все будет хорошо, поверь мне. Я чувствую, Альджар улыбается нам.

— Я же предупреждал, но ты не слушал меня, либлах!

— А что в этом такого?

— Ты забыл, кто такой Сарин ар Джаббал? Тебе напомнить?

— Такой же купец, как и мы.

— Он — убийца, брат! И торговец смертью! В Шамсите каждый это знает.

— Это все пустые слухи. Я уже не раз встречался с Сарином ар Джаббалом. Очень приятный и гостеприимный человек. Вести с ним дела — одно удовольствие.

— И какие же это дела? Контрабанда, небось?

— Карим, ты как маленький. Уж сколько раз я возил лаардийцам кое-что, о чем их таможне лучше не знать. А если забыл, совсем недавно наши пряности у них были под запретом. Но мы все равно продавали, и ты совсем не возражал и не переживал. А ты переживаешь из-за пары каких-то ящиков в трюме, на которые никто даже не посмотрит?