Ведьма замерла. Улыбка медленно сползла с рассеченного черными трещинами лица. Где-то в глубине опутанного липкой и вязкой черной мерзостью рассудка раздался отчаянный вопль рвущейся на поверхность Жозефины.

Чародейка перехватила левую руку не ожидавшей, растерявшейся и обидевшейся ведьмы, прижала к груди и метнулась к ближайшему дому. Приложила ладонь с пульсирующими чернотой венами к стене, надавила.

Грохот и треск вспарываемой известки и обваливающейся кирпичной кладки заглушили пронзительный женский крик.

Когда все стихло, Эндерн несмело отнял руки от лица, закашлял, отплевываясь и отмахиваясь от пыли, взлохматил припорошенные ей волосы и, щуря желтые глаза, взглянул на стену, у которой, обнимая себя за плечи и покачиваясь из стороны в сторону, сидела на корточках Графиня. Эндерн озадаченно присвистнул. В том месте, где чародейка коснулась стены рукой, зияла внушительная дыра, от которой во все стороны и до самой крыши тянулся замысловатый узор трещин, обнаживших известняк и кирпич.

Оборотень кашлянул и приблизился к чародейке справа, держа пистолет в руке. На всякий случай.

Эндерн встал рядом с Жозефиной, пристально взглянул на ее левую кисть. Вымазанную в грязи и пыли, но нормальную. Затем щелкнул курком, ставя его на предохранительный взвод, и заткнул пистолет за пояс, а потом, немного подумав, положил руку на плечо чародейки. Та испуганно вздрогнула, дернулась в сторону, но лишь ссутулила плечи и всхлипнула.

— Вставай, — сказал Эндерн.

— Ярвис, я…

— Вставай, — он настойчиво протянул ей руку.

Жозефина всхлипнула, но послушно вложила ладошку в мозолистую и грубую ладонь Эндерна. Чумазое лицо она старательно прятала, однако полиморф все-таки увидел на щеке дорожку от слез.

Он обнял чародейку за плечи, осмотрелся по сторонам и повел от этого места. Ноги она переставляла с трудом.

— Сука! — проворчал Эндерн, разгоняя тяжелое молчание. — Нож, падла, увел!

— Тоже мне потеря, — кисло проговорила Жозефина, шмыгая носом. — Я за две ночи платье угробила и жакет. Ты хоть представляешь, сколько они стоят?

Оборотень криво ухмыльнулся.

— Ты мне лучше скажи, это че за хер приперся?

— Мой бывший, — всхлипнула чародейка, бескультурно утирая нос ладонью.

— Тха! А че, все твои бывшие хотят тебя замочить?

— Да. Если их не замочила я.

— Хорошая ты баба, Графиня, вот только трахать тебя себе дороже.

Они пошли дальше.

— Кажется, у нас проблемы, — зябко поежилась чародейка.

— Тха! А когда их, сука, у вас не было?

— Мой любовничек удрал через талисман возврата.

— И че? — полиморф остановился, подул на макушку чародейки, достал из спутавшихся волос кусочек известки.

— Подумай, Ярвис. Дам подсказку: как ты получил свой?

Эндерн заглянул в ее покрасневшие глаза.

— Это не значит ровным счетом нихрена.

— Это значит очень многое, — возразила Жозефина. — Талисманов возврата осталось всего двенадцать штук и все они хранятся в главном хранилище Ложи, доступ к которому есть только у трех магистров. Один из этих талисманов у тебя.

Эндерн выудил из-под рубашки медную бляшку, внимательно присмотрелся к гравировке.

— Тха, — усмехнулся он. — Значит, твой сыроед обосрется от счастья.

— Где он?

— В сухом и надежном месте. Сама-то как думаешь?

— Почему ты вернулся? Я же велела…

— Да потому, — раздраженно перебил оборотень, — что в моей сраной жизни вон как: с одной стороны ты, с другой — он, а я — посередине. И ежели один из вас копыта отбросит, другой меня с говном сожрет. Оно мне надо?

Жозефина ничего не ответила, только крепче его обняла.

Спустя несколько дней по Шамситу разошлась весть об исчезновении известного купца Карима ар Курзана шайех-Малика. Первыми забили тревогу его поставщики, затем мелкие лавочники и бакалейщики с Сухак-Фахия, основные партнеры конторы братьев ар Курзан в Шамсите, а уж после и его знакомые. Карим ар Курзан, хоть и не обладал репутацией праведного саабинна, блюдущего законы Альджара, но пропадать надолго привычки не имел. Срочно организовали поиски, к которым подключили даже мукарибов: в конце концов, специи «Тава-Байят» покупали не только в лавках и на базарах Шамсита, они поставлялись и к столу чиновников, и шамситских богачей, и даже мавту-мукариб, начальник всего корпуса мукарибской гвардии ими не брезговал.

Поиски, к сожалению, не увенчались успехом. Все, что удалось выяснить властям, — сайиде ар Курзана в последний раз видели в кальянной на Дакун-Шари, где тот часто проводил время. Владелец «Альмут-Касар» признался, что сайиде провел у него вечер, как и обычно, а потом ушел посреди ночи с двумя молодыми гани. При этом ар Кавад не назвал ни их имен, ни даже примерно не описал их. Хотя в его заведение пускали лишь хорошо знакомых владельцу и проверенных представителей золотой молодежи и шамситской элиты, способных без раздумий оплачивать кусачие цены. Если бы за ар Кавадом не стояли серьезные люди, кальянщик наверняка оказался бы в городской темнице, где его допросили бы более настойчиво. Но такие люди имелись, поэтому поиски быстро свернули, а о пропавшем Кариме ар Курзане все бы позабыли.

Если бы вдруг не нашли его разложившийся труп в подвале заброшенного дома в полуобжитом квартале на окраине Шамсита. Его обнаружила пара нищих, искавших себе ночлег. Они и доложили городской страже, испугавшись, что за явно благородного и богатого покойника на нищих и бродяг откроют настоящую охоту власти и мстительные родственники. Страх, впрочем, иррациональный, поскольку в подобных тихих, заброшенных районах Шамсита постоянно находили купцов и мелких чиновников, перешедших дорогу местным бандам.

Но, так или иначе, Карима ар Курзана опознали по фамильной джамбии. Неподалеку от места убийства нашлись и следы борьбы, очень похожие на те, что обнаружили ранее, когда кто-то убил ученого ла-арди из Бай-ат Алькима. Поговаривали, тот баловался колдовством, вызвал иблиса из Фара-Азлия, который его и прикончил. А кто-то утверждал, что иблис сам к нему явился и покарал на грехи, богохульства или просто за то, что тот был иностранцем.

В общем, самой неравнодушной, сообразительной и говорливой части шамситского населения не потребовалось много времени, чтобы связать одно с другим и установить точную причину смерти Карима ар Курзана. Он, известный на весь Шамсит распутник, к своим тридцати пяти годам даже не помышлявший о женитьбе, осквернявший святые узы брака и транжиривший семя направо и налево, подбивая на развратный грех честных жен уважаемых сайиде, получил наконец-то свое и навлек на себя гнев и ярость Исби-Лина, дьявола ночи, убивающего, как известно, только отъявленных грешников.

Менее сообразительные и более равнодушные, впрочем, подозревали, что истинная причина смерти Карима ар Курзана кроется в неприятных сплетнях и слухах, объектами которых братья были последние месяцы. Однако об этом говорили редко и очень тихо. Еще тише и реже вспоминали, что в трущобах часто видели каких-то подозрительных иностранцев, шнырявших по развалинам и заброшенным домам и пристававших к нищим со странными вопросами. Праведная жизнь или грешная, а длинный язык уж точно до добра никогда не доводит.

Тем не менее череда неприятных событий и загадочных смертей, захлестнувших Шамсит, имела и положительные последствия. Особенно для мечетей. По странному стечению обстоятельств даже те, кто раньше не находил времени для намаза, стали общаться с Альджаром через его посредников на земле значительно чаще, а жертвовать на богоугодные дела — щедрее.

— Красота-то какая, хак-ир он-ам яляб!

Ярвис Эндерн стоял на куполе Масар-Найям, маяка в Балурском заливе, одного из самых высоких строений, когда-либо возведенных человеком, и с высоты шестисот футов взирал на раскинувшийся внизу Шамсит. Он видел глубокий Балур-калидж, к причалам порта которого ежедневно швартовались сотни больших и малых кораблей и еще сотни ждали своей очереди на ближнем и дальнем рейдах. Он видел символ страха — Тарак-Мутаби и символ кабирской мощи — Ядид-Калеат, надежно охраняющий Шамсит и запирающий гавань. Он видел выжженную на солнце и изъеденную коррозией скалу, отделяющую город от порта. И видел сам Белый город — необъятного исполина, покоящегося на землях полуострова Сакил-Алул.