Кабир—Алькуват,Шамсит,

лето1636годаотСожжения Господня

Шамсит спал.

Этельская ночь заполняла тесные улицы, хозяйничала на площадях, надежно укрывала черным бархатом башни дворцов и минареты мечетей Белого города на берегу Ам-Альбаар, Матери морей, которую ландрийцы зовут Гарнунским морем. Даже Азра-Касар, дворец великого султана, покорялся и тонул в успокаивающей темноте, и только вечные огни высочайшего в подлунном мире маяка Масар-Найям оставались единственным островом света в бескрайнем океане мрака и безмолвия. Кипящая под палящим южным солнцем жизнь замерла до самого рассвета, когда мелодичный голос муэдзина восславит Альджара и начнется новый день, полный суеты, забот и криков базарных торговцев. Но сейчас в Шамсите царила тишина, которую лишь изредка нарушали несмелые сверчки. Сами пески ценят покой и прохладу ночи, и только великой Ам-Альбаар позволено петь ее бесконечную песню накатывающих на берег волн.

Андерс Энганс сокрушенно вздохнул. Он боялся и ненавидел тьму, а в этом чертовом городе она была повсюду, стоило сесть солнцу за горизонт. Не зря в Ландрии ненавидят кабирцев, сельджаарцев, гутунийцев, мушерадов и прочих чертовых хакиров. До сих пор живут, как чертовы дикари. Как будто кому-то хуже станет, если на улице поставить пару чертовых фонарей. Впрочем, Андерс не жаловался, он лишь беззвучно негодовал. Учитель не терпел жалоб — от них у него портилось настроение. А больше чертовой темноты Андерс боялся разве что учителя с испорченным настроением.

Поэтому Андерс терпеливо ждал, неуютно съежившись и усевшись на чей-то опустевший до утра торговый лоток. Компанию ему составляла троица кабирцев — представителей одного шамситского эба, с которым учитель поддерживал деловые отношения. В последнее время он предпочитал не выходить из дома без дополнительной охраны. Андерс лишних вопросов не задавал — без толку, а еще от них у учителя портилось настроение. И, хотя он верил в силу и могущество наставника, но такая излишняя осмотрительность настораживала Андерса.

— Когда отходит корабль? — расслышал он голос учителя. Говорил по-менншински.

Андерс несколько повеселел: раз наставник счел нужным заговорить не на кабирской тарабарщине, значит, важная встреча близка к концу. Значит, скоро домой. Правда, неизвестно, сколько еще блуждать в чертовых потемках чертовых шамситских улиц, но это хотя бы обнадеживало.

— Утром, — раздалось в ответ с характерным акцентом типичного хакирского торгаша фруктами. — Щхуна «Ямаар». Капитан — надежний человек. Назовите ему свой имя, он не задаст никакой вопрос.

— Собрание назначено на следующий месяц. К чему такая спешка?

— С вами хотят обсудить дело раньще.

— Кто?

— Артур ван Геер, — ответил скрытый во тьме Саид ар Курзан.

— Где? — спросил учитель, несколько изменившимся голосом. Обычно он при этом едко усмехался.

— Там же, в гостиница «Аль-Имбера».

— Давно мне не доводилось бывать в «Империи». Надеюсь, обслуживание у них на все том же уровне.

— Волей Альджара, — голос ар Курзана тоже слегка изменился, наверняка хакир еще и руки к небу поднес, но Андерс уверен не был, — самий благословенний ночлег во всей Аль-Ануре. Да продлит Альджар его процветание.

— Надеюсь, ван Геера не придется ждать слишком долго, как обычно, — вздохнул учитель. — Процветание «Империи» обходится недешево.

— Для вас оставлен комната «сорок два». За счет партии на необходимый срок.

— Надо же, — хмыкнул учитель. — В кои-то веки великое дело революции не требует великих жертв из моего кармана.

— Жядность — худщий из пороков, сайиде ар Залам, — заметил ар Курзан, наверняка хитро ухмыляясь.

— Есть жадность, а есть разумная экономия, — серьезно возразил учитель. — Мой карман не рассчитан на роскошь, даже во имя великих идеалов.

— Если Альджар милостив, Артур ван Геер прибудет раньще вас, — заверил ар Курзан. — Собрание очень важен для товарищей партии. Жян Морэ заявить, на нем рещится судьба революции. С милостью Альджара…

— Не сочти за грубость, сайиде, — легко вздохнул учитель, наверняка поморщившись — неосознанное движение любого чародея арта при затронутой теме религии, — но я не верю ни в Альджара, ни в Единого и ни в одного другого из существующих богов. Меня с юности учили не воспринимать на веру то, чему нет неопровержимых фактов.

— Значит, я ощибся? — усмехнулся в кромешной тьме ар Курзан. — Вы нанял охрана не из-за слухов о Исби-Лин?.. — он нетерпеливо прищелкнул пальцами, подбирая менншинское слово.

— Дьяволе ночи, который в последнее время пугает Шамсит? — тихо рассмеялся учитель, и Андерс напрягся. — Отнюдь, мой друг.

— Я слищал, Исби-Лин очень избирателен в свой жертви.

— Да, я тоже слышал, — учитель явно помрачнел. — И был на их похоронах.

За последний месяц в Шамсите убили нескольких человек. Двое из них были если не друзьями, то коллегами по искусству магии мастера Хуго Финстера, известного в кабирской столице под именем Уго ар Залам. Тоже эмигрантами из Ландрии, пригретыми султаном. И тоже, как учитель, были связаны с «делом революции». Убийства происходили исключительно ночью, из-за чего суеверные кабирцы быстро окрестили убийц «Исби-Лин», дьяволом ночи. Андерс, как и наставник, не верил в молву о дьяволах и демонах, но теперь его догадки подтвердились. И от этого легче не стало.

— Но в любом случае я — не они, — заявил учитель. — Чтобы справиться со мной, нужно чуть больше, чем дешевые фокусы и суеверный ужас, внушаемый доверчивой публике.

— Надеюсь, — произнес Саид ар Курзан. — Очень на это надеюсь, сайиде ар Залам. Но я в отличие от вас верю в Альджара. И боюсь гнева ночних духов Эджи. Поэтому не хочу гневить их больще, чем уже прогневал.

— Да, пожалуй, не стоит больше задерживаться, — согласился Хуго Финстер. — Прощайте, сайиде ар Курзан.

— Да осветит Альджар ваш путь.

— Проклятье! — проворчал Андерс, спотыкаясь о камни мостовой. — Драные хакиры, мать их!

Основное умение ученика чародея — улавливать настроения учителя и понимать, когда можно ныть, а когда лучше заткнуться и терпеть. Сейчас был именно тот момент, когда ныть можно, и Андерс пользовался этой привилегией на всю катушку. Повод был преотличнейший: они прошли уже несколько улиц, отделивших их от базара Сат-Хакфи, где состоялась тайная встреча, и прошли в кромешной тьме. Это его злило. Злило потому, что учитель спокойно себе вышагивал по шамситским улицам. Финстер, могущественный колдун, один из последних настоящих чародеев арта, не пользовался сейчас никакой магией, чтобы осветить дорогу, чем злил Андерса еще больше. А больше всего его злило, что кабирцы — двое впереди и один замыкающий — тоже свободно ориентировались в кромешной тьме, полностью оправдывая свое имя «джиннлейял», «ночные джинны». Он же, Андерс, постоянно обо что-то спотыкался, на что-то напарывался в потемках и чувствовал себя совершенно беспомощным, и никому до этого не было никакого дела.

— Масла им, что ли, жалко? — причитал Андерс. — Что за тупость такая несусветная! Надо ж додуматься — ночью и без фонарей. Ни одного, даже самого паршивого фонаря у них тут нет. Как вообще так можно-то? Люди ж ходят. А ну как навернешься да сломаешь себе чего-нибудь? И пожаловаться-то некому будет — начнется сразу: «На все воля Альджара, на все воля Альджара!» В Ландрии уж давно в самой распоследней дыре фонарей понаставили — ночью как днем светло, а тут… дикари! Масла им жалко!..

— Не жалко, — спокойно возразил Финстер на однообразные, монотонные, навязчивые причитания своего неуклюжего апостола. — Таковы исконные верования сальджаарцев, согласно которым давным-давно Альджар и Эджи, устав от бесконечной борьбы, поделили сутки поровну и договорились, что каждый будет править в свое время и не вмешиваться в дела друг друга. С тех пор Альджар правит днем, а Эджи — ночью. Огонь же дарует не только тепло, но и свет, поэтому фонарь, рассеивающий тьму и освещающий путь, нарушает границы царства ночных духов Эджи и попирает их право на временное мировое господство. А поскольку Альджар, как любая дневная сущность, в ночное время спит, то за своих чад не несет никакой ответственности. Поэтому любой, кто осмелится разгуливать с огнем вне стен святилищ и жилищ, должен быть готов понести суровое наказание от разгневанных ночных духов. Мы же не хотим понести суровое наказание?