Когда я услышала, что они мертвы, я могла думать только о том, что мне никогда не удастся убить их самой. Я никогда не заставлю их прочувствовать ту боль, которую они заставили испытать меня. Но теперь, глядя на белый потолок, я думаю, правильно ли сделал Кай, скрыв это от меня. Не сказав Валентине правду о спасении моей жизни?

Нет. Очевидно, я не так сильно продвинулась в своем восстановлении, как думала. Ощутила бы я необходимое облегчение, покончив с прошлым, если бы разобралась с ними сама?

Я поворачиваюсь на бок и сажусь. Все тело болит, даже кожа головы. От крика или от сбившихся простыней, я не знаю.

Когда пульс стабилизируется, я встаю, направляюсь к балконным дверям и широко распахиваю их. Снег из кучи у двери падает на пол, устилая мои босые ноги. Это не имеет значения. Я не чувствую ничего, кроме глубоко въевшейся боли в теле, которая пронизывает мои кости.

Мягкий промозглый ветер, касающийся моих ног, не помогает вывести меня из ступора. Я так устала от этого онемения, от попеременного перехода от пустоты к сильной боли безо всякой золотой середины. Так чертовски устала.

Я сажусь на край кровати и опускаю голову на руки. Когда я закрываю глаза, на меня накатывает кошмар, а вместе с ним и волна тошноты.

Нет.

Я поднимаю лицо вновь, чтобы холодный воздух прорвался сквозь все это, по крайней мере, настолько, чтобы меня не стошнило на пол в спальне.

Воздух начинает помогать, но глубокая ярость сменяется тошнотой. Они забрали у меня мою месть, и никто не сказал об этом ни слова, считая, что я не имею права голоса в том, как закончатся их уродливые мелкие жизни.

Знала ли Валентина, или ее новый муж и Кай решили разобраться со всем сами? Я хочу получить ответ на этот вопрос, а также узнать подробности об их смерти. Я хочу знать каждую деталь, но в основном я хочу узнать, сколько они страдали. Мне всегда будет мало, но мне все равно нужно это услышать.

Стоять трудно между болью в костях и сильным пронизывающим меня насквозь гневом. Я чувствую легкое головокружение и оступаюсь по пути к двери спальни, спотыкаясь о свои порванные одеяла. Сначала я ударяюсь плечом о дверь, и я вжимаюсь в нее, когда берусь за ручку.

У меня дрожат колени, и я смотрю на свои дрожащие пальцы, пока пытаюсь открыть дверь. У меня ничего не получается, и я понимаю, что это из-за того, что я облокачиваюсь на нее. Мне требуется минута, чтобы прийти в себя, и я пробую снова. Ничего. Дверь не поддается.

Я в ловушке.

Это очередной кошмар, верно? Я трясу ручку, но ничего не происходит.

Нет. Я не могу оставаться в ловушке. Нет. Нет.

Я дергаю дверь, бью по ней рукой, словно благодаря этому она отойдет от рамы, несмотря на отчаянные рывки за холодную медную ручку.

— Открой, блядь, открой! — кричу я, зная, что, если бы здесь был кто-то еще, я бы сейчас звучала как гребаная психопатка. Если учесть крики и вопли на неживые предметы, то я вполне подхожу для дурдома.

Это не имеет значения, потому что я знаю, что Кай не позволит мне уйти. Адриан, Валентина, никто меня никуда не выпустит, даже если я захочу.

Я нахожусь в ловушке своего разума, как и в ловушке людей вокруг меня, тех, кто утверждает, что они защищают меня. Мы уехали из города из-за опасности, и теперь я оказалась в еще большей ловушке в заснеженных горах, где некуда идти и откуда не выбраться, кроме как по милости и с помощью Кая.

Как я это допустила?

— Открой! Пожалуйста, блядь, открой! — кричу я на дверь, колотя по ней, затем ударяя по ней ребром кулака, несмотря на боль.

Мне плевать на боль. Это лишь очередная боль, что омывает мое тело в данный момент. Очередное ощущение, которое потускнеет позже, оставив меня опустошенной и отчаявшейся.

Всхлип вырывается из моего горла, и я закрываю рот покрасневшей рукой, подавляя еще один всхлип. Нет, я могу закричать, но я не позволю им увидеть меня плачущей, не сегодня, не в столь ранний срок после этого кошмара.

Смех поднимается из какой-то безумной части меня, объединяясь с моими слезами. Меня некому видеть плачущей. Никому нет дела до того, буду ли я биться здесь как сумасшедшая или брошусь с холодного, заснеженного балкона на съедение медведям. Никому нет дела, и, возможно, им будет лучше без меня.

Я бросаю взгляд в сторону балконных дверей, сжимая рукой челюсть, чтобы хоть за что-то ухватиться.

Стук доносится до меня откуда-то, отдаваясь эхом по комнате и в моей голове. У меня уходит минута, чтобы понять, что я больше не бью по двери, затем еще секунда, чтобы дверь задрожала с такой силой, что мне пришлось сделать несколько шагов назад.

Она ударяется о стену, и меня обхватывают две тяжелые руки, прежде чем я успеваю опомниться. Я инстинктивно даю отпор, больше не позволяя себе быть покорной маленькой жертвой, в которую меня превратил Сэл перед концом.

Я ударяю рукой по лицу ― по лицу мужчины, судя по щетине на челюсти, и шарахаюсь назад, но он сбивает меня с ног, а может, из-за боли и кошмаров я потеряла равновесие и покорилась душевной боли.

Я сильно падаю на пол, спасенная от тяжелого удара головой одеялами, которые оставила на полу, когда кинулась к двери.

Меня хватают за руки, и я бьюсь, зажмурив глаза, царапаясь, впиваясь ногтями ― что угодно, лишь бы убрать вес мужчины с моего тела.

От него исходят грубые ругательства, но я не сдаюсь, ногами и пятками упираясь в его икры, в его ступни, пинаясь, чтобы заставить его отпустить меня, чтобы я могла убраться прочь.

— Блядь, — приглушенно раздается почти напротив моего лица, что побуждает меня сопротивляться сильнее. — Какого хрена, Роуз, очнись, черт возьми, — произносит Кай мне в лицо, его горячее дыхание обдает мой рот.

Я открываю глаза и смотрю на его лицо, рассматривая его черты, поскольку мне необходимо видеть, что это он и никто другой. Это неважно. Я бы продолжала бороться даже с ним, но теперь я замираю, становясь неподвижной под ним, освобождая его ноги от моих.

Он наклоняется, чтобы посмотреть мне в глаза. Его глаза выглядят почти черными в темноте.

— Какого хера ты делаешь?

Я пытаюсь выдавить ответ, объяснить хоть что-нибудь, но слова не идут. Еще одна горячая позорная слеза скатывается по моей щеке. Его взгляд прослеживает ее путь, затем он опускает руки на моих запястьях.

— Блядь, — шепчет он на этот раз с меньшей горячностью.

Я дрожу под ним, впервые ощущая, как наши тела подходят друг другу, как его тяжелый мускулистый вес соответствует моему телу именно в тех местах, где он был бы, если бы намеревался…

Я выворачиваю запястья, собираясь вырвать их из его рук, что только заставляет его усилить хватку.

— Подожди минутку.

Подняв голову, чтобы приблизиться к его лицу, я кричу:

— Слезь с меня, блядь, сейчас же.

Конечно, он не шевелится, да я и не надеялась. Он сужает глаза и лишь сильнее прижимается ко мне, словно прежде он придерживал часть своего веса.

— Ты не отдаешь мне приказы, Роуз. Я слезу с тебя, когда, черт побери, захочу, особенно после того, как ты разбудила меня, черт возьми, из-за этого чертового эпизода. Они не были такими тяжелыми с первых нескольких ночей после твоего восстановления. Что случилось?

Я просто смотрю на Кая. Поскольку он не хочет слезать с меня, я не намерена говорить ему ни слова, пока он не сделает хотя бы это.

Его голос становится более низким. Почти шепотом, но он прошибает меня насквозь.

— Я могу провести между твоих симпатичных бедер всю ночь. Не искушай меня.

Этот тон пробуждает что-то глубоко в моем животе ― возбуждение. У меня не много опыта в этом плане, особенно когда это касается другого человека. Желчь в горле и жар в самом низу сливаются воедино и погружают меня в панику.

Я выгибаю бедра, вновь пытаясь сбросить его с себя, но добиваюсь лишь того, что Кай плотнее прижимается ко мне между моих ног, позволяя мне чувствовать каждый твердый сантиметр его тела и его член, упирающийся в мой центр.