Что-то и не курилось.

По дороге двигалась колонна солдат.

Мля…

Слова моего бывшего соученика получали яркое наглядное подтверждение. Боже ты мой! Что за картина! Многие идущие укутали свои головы цветными платками, кто укрылся коридорной дорожкой, где только её и взял…

Солдаты шли озябшие, еле плелись, иные постукивали на ходу ногой об ногу. И такой вид имела наша надежда — защита родины! Мерзли люди…

Скрипнула дверь.

— Видел?

Мой коллега пригладил волосы, поместил на положенное место фуражку. Вид его от моего мало отличался.

— Вот, такие дела… А раненых и больных при погрузке в санитарные поезда мы обязаны снабдить полной амуницией. Пару сапог каждому выдаем, даже если у него одна нога ампутирована… На позициях же люди мерзнут…

— Видел…

Да уж…

— Стреляются… — папироса коллеги-врача недокуренной полетела на землю.

— Что? — не понял я.

— Из-за такого безобразия некоторые порядочные интенданты даже стреляются…

Доктор снова закурил. Потом продолжил.

— Не так давно застрелился полковник Краевский, наш интендант. Не вынесла его душа… Человек был, хороший… Мне за последнее время при встречах с ним всегда казалось, что он или сойдет с ума, или покончит с собой. — говорящий тяжело вздохнул. — Он страшно болел за необеспеченность нашего солдата предметами первой необходимости и мрачно взирал на ближайшее безотрадное и безнадежное в этом отношении его будущее…

Мне вдруг стало стыдно. Мы-то чем у себя там в Санкт-Петербурге зачастую занимались! Ну, не конкретно я…

Готовили приказы где подробно описывается… новая форма нарукавной повязки Красного Креста взамен формы, объявленной в приказе за 1869 год № 89!

Как такое? А?

Или — бумаги с подробным изложением происшедших перемен по части всяких крючков, петличек и пуговиц…

Колонна солдат между тем всё шла и шла мимо.

Мой однокорытник глядя на всё это продолжил изливать душу. Накипело у него.

— А, венерики и сифилитики…

Доктор совсем некультурно сплюнул на землю себе под ноги.

Я воздержался от вопроса о данном контингенте — сам сейчас всё расскажет.

— Специально заражаются, чтобы убраться с передовой. Согласно приказу главнокомандующего эвакуировать их в тыл нельзя, хоть специальные венерические отряды при госпиталях создавай…

Да уж… Про такое-то я никогда бы не подумал.

Может это только здесь? В одном отдельно взятом месте? Везде же всё по- разному!

Между тем вокруг начала усиливаться какая-то хмурость. Погода становилась всё более мерзкой и отвратительной. Небо затянуло, ветер усилился.

Так меня познабливало, а тут ещё хуже стало. Я запахнул свою шинель.

Тут ещё с неба крупка снежная посыпалась…

— Пошли в помещение, — предложил я похмельному коллеге.

— Пошли, — сразу согласился он.

Вот, захотели и в тепло пошли. У солдат же этого нет. Они неделями и месяцами в чистом поле находятся. Мерзнут, мокнут… Ещё и под пулями и шрапнелью.

У нас ещё оставалось, но больше решили не пить. Хватит. Надо себя в порядок приводить и делами заниматься. Вдруг мне сегодня в полк придётся ехать? Вполне такое возможно.

• — при написании данной главы использованы воспоминания военного врача Русской императорской армии Василия Кравкова.

Глава 19 Воля Нижня

Вот я и в полку…

Долго же я сюда добирался.

На календаре сегодня — уже 27 декабря.

На нашем участке фронта затишье. Свежих раненых нет, но зато больных — хоть весь полк с позиции снимай.

Раненых уже всех вывезли в ближайший госпиталь, а больные — остались. Есть и тяжелые — ревматизм, поносы в самых сильных степенях… Имеются и обмороженные. Хорошо, что зима здесь в этом году очень теплая, а то бы их гораздо больше было.

Лекарств — мало. В достаточном количестве только касторка, йод и салициловый натрий. Оказалось — всё это трофейное, у австрийцев захваченное.

Ну, почему бы и трофеями не пользоваться. Это на войне — нормально.

Враг — совсем рядом. Буквально в двухстах шагах от самого штаба полка уже австрийские окопы.

Смертью пахнет…

Ну, кто был, тот поймёт.

Что с нашей стороны, что с австрийской в окопах поодиночке длинной линией сидят роты солдат. Больших масс войск не видно.

Не знаю, как у австрийцев, а наши солдаты в большинстве своем измучены, у многих сапоги порваны. В последнее время я постоянно обращаю внимание на обувь воинов. Это после рассказа коллеги, что на линии фронта с сапогами плохо, а вот при отправке раненых в тыл им новые сапоги выдают. Кому даже и не надо.

Солдаты имеют вид не выспавшихся, лица осунулись.

Инспектирую. Записываю. Мне не мешают, но и особо не помогают. Своих проблем у всех хватает.

Иногда случаются маленькие перестрелки с австрийцами. Немного постреляют и всё. Как правило, всё кончается благополучно — никто у нас не ранен и не убит.

Можно мне уже и обратно, но тут, именно в тот день, когда я уезжать собрался, австрийцы пошли в наступление.

Наши их соответственно встретили. Загрохотали откуда-то из-за спины пушки, тоскливо завизжали и завились в воздухе шрапнели. Раньше я такого не видел. Если руку на сердце положить и забыть, что это такое, то картина даже красивая — на безоблачном небе в тихом воздухе вдруг появляются два облачка — вверху белое, а пониже — бурое. Постепенно они тают…

На позициях затарахтели пулеметы, тут и там стали носится ружейные пули. Как мухи. Надоедливые мухи…

Куснёт такая и… Тут уж как кому повезет.

Когда всё началось, я бегом бросился на перевязочный пункт.

Какой там в тыл уезжать! Тут я нужен.

Наш перевязочный пункт, расположен был не правильно. Говорил ведь я, но только в ответ головой покивали, а до дела не дошло. Отодвинуть его подальше от окопов надо было…

Ещё — размещен он был между двумя батареями орудий!

Когда они обстреливать австрийцев начали, те — не остолопы же, само-собой — ответили.

Только раненых начали на перевязочный пункт доставлять, троих в десяти шагах от него и убило. Это я уже позже узнал.

К вечеру у нас на пункте скопилось до ста пятидесяти раненых солдат и офицеров полка. Многие — тяжело.

Что мы могли сделать? Только перевязать. Больше — ничего.

Несколько поступивших до темноты и умерли. Среди них, хорошо знакомый мне капитан Мальчевский. Вчера только с ним я долго разговаривал. Он всё про Санкт-Петербург меня расспрашивал. Что там теперь и как.

Вот так. Вчера разговаривал, а сегодня — глаза ему закрыл.

Я тоже весь день перевязками занимался. Десмургии я хорошо учен.

По сторонам мне смотреть было некогда. Больше в палатке у перевязочного стола я находился. Выйду на короткое время, перекурю и бегом обратно.

Поэтому дури великой я и не увидел. Оказывается, днём прямо за нашими палатками стали разворачивать ещё шесть орудий! Кто-то же до такого додумался!

Однако, умный человек всё же нашелся и эти орудия куда-то убрали без единого выстрела. А, если бы нет? От нашего перевязочного пункта вообще бы ничего не осталось.

На следующий день австрийцы всё давили, наши — отбивались. Бои продолжались и раненые к нам прибывали.

Чего только я не насмотрелся… Перебитые руки и ноги, разорванные разрывными пулями тела, раздробленные челюсти с оторванными языками — все это чуть живое, корчащееся, стонущее, часто в последних предсмертных муках, в полубессознательном состоянии… Некоторые ещё и были смертельно утомлены — с тяжкими ранениями они часто засыпали до перевязки и почти не чувствовали боли…

Мля…

Оказалось, что на перевязочном пункте имеется довольно хороший набор хирургических инструментов! Что же раньше-то не сказали!

Я тут же велел нужное мне прокипятить и принялся за дело. Понятно, не за нейрохирургические операции, но хоть первичную хирургическую обработку стал производить. Не только раны бинтами покрывать.