Они без приключений покинули Москву и ещё до заката добрались до поселения в Подмосковье, где был оставлен их автодом. Внутри оказалось удивительно свежо и чисто; сияющие глаза Ночки не оставляли сомнения в том, кого за это следовало благодарить.

— Скучала? — спросил её Макс.

Домовая не ответила. А может и ответила, но способной её понять Рады здесь не было.

— Что теперь? — спросил он у Миши, думая о том, что было бы неплохо проведать непутёвую и убедиться, что у неё всё в порядке.

— Не хочешь навестить Раду? — словно прочитав мысли друга, предложил Бессмертный.

— Хочу, пожалуй.

— Тогда завтра двинемся к Екатеринбургу.

Утро встретило Чтеца соблазнительным запахом стряпни Миры. Как обычно оставив на столе две порции, она скрылась в своём убежище. После вчерашнего желание говорить с ней о чём-либо пропало. Макс включил радио и чуть не уронил вилку, услышав свой голос. Его вчерашнюю речь повторяли здесь, пусть и недалеко от Москвы, но за пределами города.

К обеду они ещё больше отдалились от бывшей столицы, но речь Макса повторяли и там. К вечеру Чтец прослушал её трижды. Казалось, даже речь Сестры не повторяли так часто.

Миша казался задумчивым.

— Мирка разозлилась, — сообщил он, когда они остановились на ночлег. — На тебя.

— Я заметил. Мне следует оправдываться? — уточнил Чтец.

Бессмертный отрицательно покачал головой.

— Нет, это её тараканы, ты просто очень удачно их растормошил. На самом деле я даже думаю, что это может быть хорошо. Заметил? Когда она злая, она выглядит живой.

— Заметил, — сквозь зубы процедил Макс, совершенно не уверенный в том, что такая живая Мира не окажется совсем невыносимой.

— Будь осторожен, — зачем-то предупредил Миша и, поймав полный недоумения взгляд друга, улыбнулся странной, одновременно тревожной и нежной улыбкой. — Если она в самом деле найдёт в себе волю к жизни, но при этом останется злой, тебе может прийтись тяжело.

Ну конечно, ведь именно этого Максу и не хватало для полного счастья.

— И что, она перестанет солить мне еду?

Бессмертный пожал плечами.

— Честно говоря, она может раздавить твоё самолюбие одной фразой, и это меня беспокоит.

— В самом деле?

— Я не дам вам навредить друг другу физически, — пообещал Миша.

— Я вообще не собираюсь к ней приближаться.

Бессмертный пожал плечами. Макс отвернулся. Этот разговор был непонятен и неприятен ему, но признавать, что слова друга царапнули его гордость сильнее, чем любые возможные угрозы его полоумной подруги, не хотелось. В твёрдой намеренности избегать Миру так долго, как это будет возможно, Чтец направился к своему спальному месту, когда зелёная занавеска вдруг отодвинулась в сторону, ставя на его намереньях крест.

— Я всё-таки должна сказать тебе, — быстро и тихо проговорила Мира. — Я ненавижу речь Сестры не просто так, я слишком хорошо поняла, в чём именно она была неправа. Борьба — удел сильных, и это чудовищно и несправедливо, когда в неё оказываются втянуты невинные люди. Мир, в которым мы живём сейчас, вовсе не в войне. Это не война и не мир, это нечто среднее, и ты ошибаешься, думая, что, если ты выбрал путь войны, остальные должны сделать так же. Я уже говорила тебе, Сестра не знала, что значит быть слабым человеком. Раньше её слова вели меня за собой, но теперь, потеряв силу, я поняла цену слабости и узнала, что лежит за гранью отчаяния. А ты толкаешь на смерть и страдания тех, кто хотел бы просто спокойно прожить свою жизнь. Кровь каждого, кто тебя послушает, будет на твоих руках, Чтец.

Насколько сильно его на самом деле раздражает происходящее, Макс понял, когда у него дёрнулся глаз. Медленно вдохнув и выдохнув воздух, аккуратно, будто обращаясь к напуганному ребёнку, Чтец повторил попытку достичь примирения:

— Мира, я правда хочу извиниться перед тобой. Я слишком долго не понимал твоего положения, хотя сам находился в похожем. Я только что очень хорошо прочувствовал, каково потерять силу и получить её назад. И я могу тебе сказать, что не все слабые опускают руки. Даже потеряв то, что считал основной силой, можно продолжать как-то сражаться. Не пойми меня неверно, я не собираюсь тебя осуждать. Я понимаю, что ты сильно пострадала, и мне искренне тебя жаль. — Он действительно находил в себе жалость, стоило только представить себя на его месте: навсегда лишённого не только книги, но и возможности пользоваться печатями вовсе. — Конечно же, тяжело жить, видя мир таким, каким его видишь ты. Прости, что был резок к тебе. Нам предстоит жить вместе ещё долго, так что давай не будем устраивать войну хотя бы здесь?

Она слушала молча, опустив голову. Длинные грязные волосы скрывали лицо, и Макс, немного постояв в неловкой тишине, попытался пройти мимо, когда вдруг услышал странный звук.

Он не сразу понял, что это. На один короткий миг Чтецу показалось, что у Миры припадок, но она приподняла голову и Макс с удивлением понял, что спутница Бессмертного смеётся, вернее, хохочет, тихо и злобно.

— Я ненавижу тебя, Чтец! — звонко проговорила она и вдруг вскинула голову, заглянув ему прямо в глаза. Глаза Миры были светлыми, ясными и счастливыми, иначе говоря, она выглядела совершенно безумной. — Я ненавижу твой дар и твою книгу, я ненавижу твою самонадеянность и твою жалость, я ненавижу твою речь. Ты жалок, Чтец, такой беспомощный и озлобленный без книги, такой показательно благородный с ней. Я не считаю тебя виноватым, но никогда не прощу.

Она развернулась и стремительно забралась к себе за занавеску.

В очередной раз убедившись, что разговаривать с полоумной бесполезно, Макс мрачно приблизился к её спальному месту.

— Мира, — он старался сдержать рвущееся наружу раздражение, но получалось не очень. — Мира, мне тебя жаль, но не надо вымещать на мне свои… — Чувствуя, что он говорит с пустотой, Чтец потянул зелёную занавеску в сторону и тут же отпрянул в сторону, уворачиваясь от тонкой руки с длинными пальцами, мелькнувшей у самых его глаз.

— Уйди! Уйди, уйди!!!

Убежище Миры оказалось больше, чем он ожидал. Здесь нашлось место для нескольких тёплых одеял и по меньшей мере трёх подушек. У изголовья спального места расположилась полка с книгами и бутылкой воды, на обувной коробке возле окна стоял обмотанный проводами наушников и зарядки ноутбук. Сразу стало понятно, как полоумной удавалось целыми днями безвылазно сидеть в своей норе, но Макс не успел додумать эту мысль, наткнувшись взглядом на яркую красную тряпку.

Она свисала из-под книг и была изорвана в клочья, но, едва только опознав в одном из обрывков рукав, Чтец понял, что это. Балахон одного из Кровавых. Задержав на нём взгляд, Макс заметил ещё одну особенность жилища Миры. Стена была исцарапана так, что от узоров, несомненно покрывавших её в прошлом, почти ничего не осталось. Должно быть, тут тоже были печати, но, потеряв возможность колдовать, несчастная безжалостно расправилась с ними.

Макс отшатнулся и задвинул занавеску назад, кажется, задев лицо Миры рукой. Она прорычала что-то злое и нечленораздельное, пробудив в памяти Макса образ из давешнего кошмара.

— Всё в порядке? — громко поинтересовался Миша.

Ему никто не ответил.

В день, когда Рада увидела Пермь, шёл дождь. Он шёл уже вторые сутки, был холодным и пах осенью. Шлёпая по собирающимся между шпалами лужам, Рада мечтала о крыше над головой, пуховом одеяле и тёплом чае. Изорванная майка неприятно липла к телу, промокшая обувь чудовищно натирала, но снять её снова Рада не могла: босые ноги резал засыпанный вокруг железной дороги щебень, а сил бодро прыгать по шпалам, как она делала это раньше, уже не хватало.

Казалось, дождь вымывал силы. Ночью, спрятавшись под протекающей крышей заброшенного служебного помещения, Рада никак не могла заснуть, чувствуя, как холод иголками вонзается в её тело. Даже с помощью пришедшего на зов повязанной лешачёнка она не смогла активировать ни согревающую печать, ни ту, которая разводила огонь. Короткий сон не принёс облегчения, и теперь, почти безразлично глядя на город, к которому она так стремилась, Рада хотела лишь одного — в тепло, в кровать. Туда, где можно лежать и больше не заботиться ни о чём, туда, где скребущая боль в горле не будет пугать так сильно.