Та не дожидается шарфа и куртки, просто выбегает в снежную ночь Колорадо.

Мне приходится задержаться и забрать наши вещи, иначе Мэдди замерзнет. Хостесс требуется вечность. Я начинаю думать, что она не отдаст не мою куртку.

— Вещи моей лучшей подруги. Уверяю, они до нее доберутся, — пытаюсь убедить, что не намерен украсть чужую куртку.

Но когда я выхожу из ресторана, до меня доходит, что я сказал не совсем правду. Мы с Мэдди не лучшие друзья. На самом деле, мы... вообще никто.

Я кружусь на месте, гадая, куда она могла пойти.

Внедорожник Джеймса все еще припаркован за рестораном, так что она не поехала обратно домой. Я засовываю руки в карманы и иду по ухоженной дорожке к центру деревни Вейл. Железные уличные фонари освещают ночь. Кругом люди гуляют семьями. Завтра сочельник: улица наряжена венками, украшениями и гирляндами. Я продолжаю бесцельно бродить, безуспешно пытаясь выследить Мэдди, пока не натыкаюсь на большой каток.

Там ее и замечаю. Она, прислонившись к бортику, наблюдает за детьми на льду.

Ее внимание привлекла маленькая девочка — она крутится на коньках отдаленно от всех, уверенная и грациозная. Ей не больше семи или восьми лет, но она выглядит как будущая маленькая олимпийская чемпионка.

Мэдди не сводит глаз с ребенка, даже когда я подхожу. Я бросаю куртку через бортик, но она не двигается, чтобы ее взять.

Вокруг катка стоят обогреватели, поэтому, может быть, ей не слишком холодно.

Мы стоим бок о бок и наблюдаем.

Фигуристка поднимает руки над головой, как балерина, и вращается, а затем пролетает прямо мимо нас, так близко, что почти касается. Я перевожу взгляд на Мэдди и вижу ее улыбку, но по ее щеке скатывается одинокая слезинка.

Она шмыгает носом и смотрит на свои руки.

— Мне стыдно, — тихо шепчет она.

Это признание застает меня врасплох. Я не отвечаю, боясь разрушить чары.

— Глупо получилось с Брентом. Я просто... не могла приехать сюда и увидеть тебя в одиночку.

Сосредоточив внимание на ее нежной шее в свете праздничных огней, я наблюдаю, как она сглатывает.

— Я такой плохой? — шучу я.

Она смеется и вытирает нос.

Я знаю, что мне нужно сказать Мэдди миллион признаний, но после того, что произошло в ресторане, решаю держать рот на замке. Если я не хочу оттолкнуть Мэдди, придется играть по ее правилам, и прямо сейчас это означает стоять здесь и молча наблюдать за фигуристами.

Я беру ее куртку и помогаю Мэдди просунуть руки в рукава. Затем она застегивает молнию и тянется за своим шарфом. Как только она оказывается укутанной, мы прислоняемся к бортику плечом к плечу и смотрим.

Из динамиков звучит рождественская музыка, это песня Christmas Lights группы Coldplay. Я знаю ее только потому, что она одна из любимых песен Мэдди. Крис Мартин поет, что он «всегда любил тебя, дорогая, и всегда будет любить», и комок встает поперек моего горла.

Я все испортил.

Мне не следовало ехать в Нью-Йорк.

Я никогда не должен был оставлять Мэдди, и теперь, стоя рядом с ней, я переживаю, что слишком опоздал исправлять эту ошибку. Какие бы чувства она ни испытывала ко мне, все настолько переплелось со злостью и болью, что невозможно вырвать оттуда без урона даже каплю счастья.

Но какова альтернатива? Опять молча уехать из Колорадо?

Стоять здесь и слушать песню о том, как кто-то кого-то любит и притворяется, что это не так?

Мне приходится пятьдесят раз открывать и закрывать рот, собираясь начать речь, наполненную признаниями, извинениями и полусформированными обещаниями о будущем, но, в конце концов, я оставляю свои слова при себе и даю ей время привыкнуть ко мне возле себя. И все. Мы снова вместе, этого достаточно на сегодня.

Это было самое сложное, что я делал в этой жизни: проводил ее обратно к внедорожнику Джеймса, отвез до дома, открыл для девушки дверь, а затем наблюдал, как она снимает с себя верхнюю одежду, как повесила куртку и шарф. Я подумываю о том, чтобы спросить ее, голодна ли она. Ведь Мэдди не ужинала. Я мог бы приготовить ей что-нибудь, но прежде чем у меня появляется шанс предложить, она уже направляется по коридору… ускользает от меня.

Позже, лежа в постели, я смотрю в потолок и веду борьбу с разными эмоциями: гневом, сожалением, тоской и влечением, которое становится все труднее и труднее сдерживать. Внизу живота все сжимается, и я накрываю его рукой. Лежу неподвижно и жду, как человек в тюремной камере, как животное в клетке. Вряд ли я смогу спать еще одну ночь, дышать еще минуту, не рассказав о своих чувствах Мэдди.

Я резко сажусь, собираюсь скинуть одеяло и пойти в ее комнату, когда моя дверь открывается, и появляется Мэдди. Ее освещает лишь тусклый свет из ванной.

Она выглядит уязвимой, кажется, что даже слабый ветерок способен отбросить ее обратно, подальше от меня. Пальчики ног Мэдди едва преодолевают пропасть, отделяющую мою комнату от ванной. Ее руки скрещены на груди, словно щит, словно она удерживает меня на расстоянии. Ее распущенные светлые волосы свисают беспорядочными волнами, пряча лицо.

Я застываю на месте.

Как в ловушке.

— Я недовольна тобой, — говорит она, хмуро уставившись на мою обнаженную грудь. — По миллиону причин. Вообще-то, я даже не уверена, что ты мне еще нравишься.

Я отбрасываю одеяло в сторону, но она вытягивает руки, чтобы я остался на месте.

— Не вставай. Пожалуйста. Просто...

Невыносимо делать так, как она попросила. Я не хочу сидеть на этой кровати. Я не хочу давать ей шанс снова выстроить против меня стену. Я собираюсь было проигнорировать ее просьбу и подойти, но внезапно она сама шагает в мою сторону.

Мэдди приближается дюйм за дюймом, пока не оказывается у кровати между моих бедер.

Мы зависаем в таком положении, не прикасаясь, в миллиметрах друг от друга. Я смотрю на нее снизу-вверх, и по ее взгляду в никуда можно сказать, что она погружена в свои мысли. Я в отчаянии сжимаю одеяло на бедрах, пока Мэдди не обнимает меня за плечи и осторожно не седлает мои колени.

Я настолько застигнут врасплох, что не могу сформировать связную мысль.

— Только сегодня, хорошо? — Ее губы приближаются к моим.

Судя по ее тону, она едва набралась смелости, чтобы задать этот вопрос. Ее пальцы дрожат на моих плечах. Тело Мэдди кажется хрупким. Ее шелковистая голубая пижама касается моей кожи, так дразняще, что я не могу удержаться и прижимаю девушку к себе.

— Сегодня, Эйден, — повторяет она.

Я киваю, а что мне еще остается? Изменить условия? Она сбежит.

А сейчас Мэдди целует меня, нежно прижимаясь своими губами к моему рту. Я отвечаю не сразу. Мне нравится, что она сидит на мне, обнимает меня за плечи и делает все это.

Так приятно знать, что Мэдди хочет меня, знать, что она сама пришла ко мне сегодня вечером.

Явно раздражаясь отсутствием инициативы, Мэдди отстраняется и смотрит на меня, черты ее лица едва различимы в слабом свете.

Мэдди хмурится. Я не двигаюсь, но она сидит на мне, значит, чувствует силу моего желания.

Мэдди дотягивается до моей ладони на своей спине, и свободной рукой оголяет свой живот. Затем прижимает мою руку к своему обнаженному телу, чуть ниже грудной клетки.

— Прикоснись ко мне, — шепчет Мэдди.

Я ласкаю ее теплую кожу, чувствуя, как та покрывается мурашками. Когда я осторожно подбираюсь к ее груди, наблюдаю за выражением лица Мэдди и фиксирую едва заметные изменения. Она словно загипнотизированная наблюдает за мной.

Мэдди такая горячая, что кажется, будто в любой момент вспыхнет.

Кончики моих пальцев прикасаются к ее груди, замирая на мгновение, и мы сходим с ума. Губы Мэдди приоткрываются, и я ожидаю услышать свое имя в мольбе, но она ничего не произносит. Тогда я накрываю ладонью ее груди, и их тяжесть будоражит мою кровь. Идеальный размер для моей руки. Наклонившись, я оставляю поцелуи Мэдди на щеке, затем в уголке рта. Мои прежние желания возвращаются с полной силой, и я наконец соединяю наши рты, дразня Мэдди, пока она не приоткрывает губы и не позволяет мне углубить поцелуй.