Вихурев дослушал меня, не перебивая.

— Правильно, — пожал он плечами. — А иначе какое удовольствие от мести?

— Я мстю, и мстя моя страшна! — меня потряхивало.

— Огрызайся, огрызайся… — кривя губы, Ипполит затянулся, и отшвырнул окурок. — Раза два я съездил по путевке в Польшу, а Франек однажды приезжал сюда. Мы с братом оба работали на ЦРУ. С радостью и удовольствием! Только Франек был активным без перерывов, а мне приказали залечь, стать «спящим агентом»…

В сознании просветлело.

— Вон оно что… — затянул я. — Хм… Признаюсь, не рассмотрел такой вариант… Так Сергей Дыскин — подставной агент?

Вихурев скрипуче рассмеялся.

— Вообще-то, Сергиуш! У него мать — полячка. Я его здорово расшевелил, хотя… Да нет, у них в семье и так Советы не жаловали. Я лишь отшлифовал характер Сергиуша. А уж как ему нравилось «играть в шпионов»! Все эти закладки, тайники, пароли, шифроблокноты… У-у-у… Когда я предложил Сергиушу выступить агентом вместо меня, он был просто счастлив! А я оставался в тени. Так бы мы и подрывали ваш поганый строй, вредили бы строителям коммунизма, как истые враги народа, но тут явился Браилов… А потом и ты приперся!

Пожилой, но крепкий агент запрыгнул на броню у «щучьего носа». Похлопал себя по карманам, глянул с сожалением на отброшенную пачку, и разочарованно повел носом.

— Ладно… — проворчал он. — Курить — здоровью вредить. Ты со своим дублем… Вы сильно заинтересовали меня. И все испортили! В апреле я съездил в отпуск, в Белоруссию, а мне… как поленом по голове — убили Франека! Дружок его перебрался на эту сторону, раненый. Говорит, в подземелье зашибли Вихуру-младшего, в Мальборке. И сказали, кто. Я сначала не поверил, а потом фото твое показал… И всё сошлось

Спрыгнув на землю, Вихура-старший отряхнул руки.

— В принципе, я даже рад, что у Сергиуша не вышло с ДТП. Зачем мне лишний свидетель? Сейчас, погоди, питание включу…

Он скрылся за кормой танка, а я глубоко вздохнул. Состояние было странным. Я не верил, что меня найдут вовремя, но надеялся… Да и зачем меня искать? С чего бы вдруг?

Я навалился спиной на щит, попробовал качнуть его… Бесполезно. Ромуальдыч врыл столбы основательно, на века.

Солнце село, полигон затопило тенью…

От подстанции доплыл гул трансформатора. Танк мигнул фарами, а брезентовый куб наверху осветился щелями. Тоска подступила, сжимая плаксивое нутро…

— Бедный атеист! — фыркнул Ипполит, подтягивая кабель самодельного пульта. — И помолиться не сможешь… Проверка!

Взвыли сервомоторы, подравнивая сопло инвертора. Узкий луч самодельного «коллиматора» скользнул мне на грудь, подрагивая размытым красным кружком.

«Я на мушке…»

— Порядок! — Вихурев широко улыбнулся, и сообщил с издевательской доверительностью: — Сегодня ночью я исчезну. И возникну уже там, по ту сторону границы. В моей голове столько совсекретных сведений… Хватит и на дом в Майами, и на маленькую, скромную яхту! А ты… Сдохни!

Я, как зачарованный, следил за мосластым пальцем, гладившим выпуклую черную кнопку.

— Пуск!

Инвертор выдохнул, и неисчислимое количество тахионов засквозило через меня, наполняя смертным ужасом. Я бы завыл, если бы горло не пережало. Издал то ли хрип, то ли всхлип, и тут же обмер, чувствуя покалывание во всем теле.

«Аннигилирую!» — заскулило нутро.

Да какая, к лешему, аннигиляция? Обычные пульсации… Сейчас, сейчас… Вот сейчас раздерет до корчей, сумасшедшей, неистовой резью, полыхнет белым пламенем распада… Из груди, из живота, из глупой моей башки!

Не полыхнуло. Лишь нагрелась циркониевая пластина…

— Стоять! — звонкий Маринин голос развеял сгустившийся морок.

Сухо треснул выстрел, и пульт в руках Вихурева разлетелся осколками пластмассы. Пшек взвизгнул от боли — пуля сбрила ему кончик мизинца. Он шарахнулся в сторону, но вдруг стало людно.

Рустам… Умар… Иван Третий…

На заднем плане маячила Лиза в наброшенном халате — она таращила глаза, закрыв рот руками, и медленно мотала головой.

А я в изнеможении закинул голову, глядя в темнеющие небеса. Понять, что мне дано было прочувствовать, может лишь приговоренный к смерти.

Его вывели на эшафот, бросили на колени перед гильотиной, сунули шею между двумя досками… Сердце колотится, заходясь в отчаянии, отсчитывает последние мгновенья жития, и вдруг — помилование. Воля! Жизнь!

— Мишечка, Мишечка… — голос «Роситы» позванивал, по щекам катились слезы, а дрожащие пальцы освобождали мне руки.

— Ну, вот, здрасьте, — улыбка моя получилась вымученной. — Радоваться надо, а ты ревешь…

Раскованный, я первым делом обнял Марину.

— Спасибо!

Девичьи губы покрывали мое лицо поцелуями, шепча между ласк:

— Это Рита всё… Она позвонила, а Лиза — бегом в операторскую… А на экране — этот… И ты… Мишечка, я так перепугалась!

— А уж я-то как…

— Сейчас, подожди, тут еще на ногах…

Щелкнули, звякнули браслеты на щиколотках, и я обрел свободу.

Прав был Трус из «Кавказской пленницы»: «Жить — хорошо!»

Спотыкаясь, баюкая трясущуюся руку, Вихурев брел к дежурному «уазику». Еще утром моложавый, бодрый и злой, нынче он постарел и обрюзг. Шаркал, шамкая, и как будто не верил, что всё кончено. А жизнь прожита…

На валу возникла расхристанная фигура Киврина в белом халате. Взмахнув руками, словно крыльями, Володька ссыпался вниз, шурша гравием.

— Я уж думал… — еле выговорил он. — Ага-а… Не успел, значит, ур-род!

— Успел, — наметил я улыбку, и вынул пластину. — Вот, прикрылся.

— Ага-а! — радостно вскричал аналитик, хватая «щит». — Щас мы ее… Иссле-едуем по полной программе…

— Исследуй, — кротко вытолкнул я.

— Получается, что модифицированная материя как будто встречный пал пускает, — тараторил Киврин, — и действие уравнивается противодействием!

— Ну да, — кивал я, не слушая хронофизические восторги.

Марина вернулась к своим «гвардейцам», поглядывая на меня издали и старательно улыбаясь. Лиза больше не прятала испуг за ладонями, а сложила их молитвенно, напоминая ангела, а в проходе между глинистым склоном и коробчатой подстанцией на санях, сваренных из ржавых труб, ломко семенила Рита.

Увидела меня — и рванулась навстречу.

Воскресенье, 7 сентября. Утро

Московская область, Щелково-40

Сегодня я не пошел на работу. И дрых до девяти утра. Сделал себе такой подарок — не завел будильник. Обленился.

Косые стены мансарды сходились кверху, к узкому потолку, и солнечные лучи скользили по ним, пригасая — сосна за окном помахивала ветвями, застя светило.

Глянешь спросонья, и не разберешь, что осень на дворе, и лишь форточка сводила видимое с сущим — ветерок задувал прохладный, без летней разморенности.

Я потянулся и… Нет, не вскочил на зарядку, а перевернулся на бочок. Довольно кряхтя. Почему бы благородному дону не поваляться?

Ритиных шагов я не расслышал, но ласковый голос так и втёк в уши:

— Доброе утро, соня! Прогуливаешь?

— Прогуливаю⁈ — изобразил я горькое возмущение.

— А как же! — хихикнула жена. — Выходной, а он дома вылеживается!

Девушка стояла у самого ложа, уперев руки в боки.

«Скоро совсем талия заплывет, — подумалось с неудовольствием. — Пятый месяц, что вы хотите…»

Бережно ухватив Ритку за ноги, я опрокинул ее на себя.

— Ай! Уронишь!

Девичья головка бухнулась на подушку, и губы тут же вытянулись трубочкой. Я с удовольствием поцеловал их.

— Кофе попила?

— Ага! Я сла-абенький… А то вдруг ему не понравится! Или ей…

— Пусть привыкает, — заворчал я. — Вампиреныш… Высосет тебя всю…

Рита сладко улыбнулась.

— Зато груди станут больше!

— Да оно и их высосет!

— Не обижай маленького! — вступилась будущая мамочка за дитятко. — Или маленькую!