Важные сведения о декоре монгольской одежды с эмблемами небесных светил и драконов содержатся в письменных китайских источниках. Сообщения дипломатов вводят тему символики в исторический контекст. Так, южносунский посол Пэн Да-я, находившийся в 1233 г. в Монголии, пишет о верхнем платье монголов: «Раньше [оно шилось] из грубого сукна и кожи, а теперь из полотна, шелковых тканей и вышитого золотом шелка. Цвет выбирается красный, фиолетовый, пурпуровый и зеленый. Рисунки [на тканях — изображения] солнца, луны, дракона и феникса. [И это] без различий между благородными и подлыми» (Хэй-да ши-люе, с. 140). Представляется, что китайского посланника мало интересовали простолюдины и речь в его сообщении идет о младших и старших нойонах. Дипломата принимали в ставке великого хана Угедея. Следовательно, он видел людей из аппарата управления, имевших разный статус в имперской иерархии. Все они были одеты в одежды из шелков, декорированных высшими символами, что, с точки зрения Пэн Да-я, являлось нарушением табели о рангах. В семиотическом плане двор великого хана Угедея, с позиции китайского дипломата, являл собой хаос: имперские космологические символы на одеждах не осознавались монголами как исключительная принадлежность правящему дому. Любопытно, что эти же символы на других предметах ханского обихода были ранжированы. По сведениям Чжао Хуна, посетившего в 1221 г. ставку Мухали, наместника Чингис-хана в Северном Китае, трон и знамя хана отличались от трона и знамени его наместника. «[Император] восседает в кресле [сиденье] северных варваров, украшенном головами драконов, обложенными золотом. В [узоре кресла] го-вана [Мухали] местами употребляется серебро, и этим [оно] отличается [от кресла Чингиса]» (Мэн-да бэй-лу, с. 76). У Чингис-хана было большое белое знамя, у Мухали на белом полотнище знамени имелось черное изображение луны.
Т. Оллсен отмечает, что во время правления хана Хубилая под давлением китайских царедворцев ситуация с символами кардинально меняется: «Как следует из "Юань-ши", в 1270 г. двор "запретил ткать солнце, луйу, драконов и тигров на шелковых и атласных тканях и украшать изображениями драконов и единорогов конские седла". Запрет на изображение солнца и луны понятен, так как в переходные десятилетия эти два символа стали неразрывно связываться с императорской властью. Произошедшие перемены подтверждает и рассказ Марко Поло о том, что на императорских инсигниях Хубилая помещались изображения солнца и луны. Таким образом, законы, регулировавшие бытование предметов роскоши, следуя аналогичным распоряжениям в правление династий Сун и Ляо, старались закрепить власть символов солнца и луны, драконов, тигров и носорогов,
Глава 2. Женский халат с эмблемами солнца и луны а также их магические свойства, исключительно за императорским двором»[252]. Далее Т. Оллсен отмечает, что запреты основывались на известных прецедентах времен предшествующих династий: «Так, в 1078 г. особым указом императора династии Ляо простолюдинам было запрещено носить парчу и многоцветный шелк с украшениями в виде солнца, луны, гор и драконов»[253]. Глава об официальной одежде в «Юань-ши», где описаны золотые драконы на платье императора и золотые фениксы на его головных уборах, окончательно удостоверяет, что при Хубилае изображения солнца, луны, драконов и тигров становятся императорскими символами[254]. Хубилай присваивает эти символы себе, поскольку превращается в китайского императора, а в Золотой Орде сохраняются монгольские традиции наследования власти. Власть в Золотой Орде принадлежала всему роду Джучидов.
Каково было содержание этой символики в каждом из четырех улусов Монгольской империи? Указывают ли находки халатов с таким декором в погребальных некрополях Улуса Джучи на принадлежность погребенных к «золотому роду» Чингизидов, или шире, к кочевой аристократии иного происхождения? Были ли в Улусе Джучи эмблемы небесных символов ранжированы? С учетом изображений солнца и луны на ордынских пайцзах и свидетельств о золотом полумесяце над дворцом Узбека и знамени Узбека, на этот вопрос следует дать положительный ответ. На материалах династии Юань можно говорить о поле символов, включавшем небесные эмблемы на халатах и пайцзах. Так, по сведениям Марко Поло, на золотой пайцзе главнокомандующего монгольской армией изображены: внизу — лев, вверху — солнце и луна (Марко Поло, с. 103). Для Улуса Джучи мы имеем аналогичное семантическое поле: символы солнца и луны на пайцзах ханов Токты и Узбека и на халатах. Проблема заключается в отсутствии словаря символов. Мы не знаем, какими предписаниями руководствовался двор хана Узбека относительно внешнего вида правителя, его семьи и ближайшего окружения. Поэтому остается неясным содержание небесных эмблем на костюмах кочевой элиты Золотой Орды.
Вместе с тем, регулярные церемонии в приемном шатре хана Узбека, свидетелем которых явился Ибн Баттута, указывают на жизненную силу иерархического мифа. Символы власти демонстрировали расклад реальных полномочий. Монгольский ритуал являлся составной частью зрелищного аспекта политики. Помимо описания церемоний в ханском шатре, Ибн Баттута дает яркую зарисовку повседневной жизни жен эмиров, которые, как мы предполагаем, носили халаты с небесными эмблемами.
«В этом крае я увидел чудеса по части великого почета, в каком у них женщины. Они пользуются большим уважением, чем мужчины. Что касается жен эмиров, то в первый раз мне привелось увидеть их при выезде из Крыма; я увидел [тогда] хатун, жену эмира Салтыйа, в арбе ее. Вся она [арба] была обтянута хорошим синим сукном; окна и двери кибитки были раскрыты; перед нею (хатун) находились четыре девушки, чудеса красоты и диковинки по одежде. За ней следовало еще несколько арб, в которых [сидели] девушки, сопровождавшие ее. Приблизившись к месту привала эмира, она сошла с арбы на землю; вместе с ней слезли около 30 девушек, которые приподымали полы ее одежды. На платьях ее были петли{94}; каждая девушка бралась за петлю, приподнимая от земли полы со всех сторон, и она (хатун) шла таким образом, важно покачиваясь. Когда она дошла до эмира, то он встал перед ней, поклонился ей и усадил ее возле себя, а девушки ее окружили ее. Принесли меха с кумысом. Она налила его себе в чашу, присела на оба колена перед эмиром и подала ему чашу. Он напился. Потом она дала напиться брату его, а эмир дал напиться ей. Подано было кушанье, и она поела вместе с ним (эмиром). Он подарил ей платье, и она возвратилась. Вот таким образом обходятся с женами эмиров» (Сборник материалов. Т. I. С. 215–216).
Для сравнения приведем описание выезда ханских жен. Бросается в глаза обилие золотых и серебряных украшений, отсутствовавших у жены эмира.
«Каждая хатун их ездит в арбе; в кибитке, в которой она находится, навес из позолоченного серебра либо разукрашенного дерева. Лошади, которые везут арбу ее, убраны шелковыми позолоченными покровами. Возница арбы, который сидит верхом на одном из коней, — молодой парень, называемый улакши. Хатун сидит в своей арбе; направо от нее — женщина из старух, называемая улу-хатун, — пишется через у к л, — что значит визирша (помощница), а слева — также женщина из старух, называемая куджук-хатун, — пишется через ку и дж, — что значит хаджиба. Перед нею (хатун) — шесть маленьких девушек, которые называются банаш (дочери), отменной красоты и крайнего совершенства, а позади ее — две такие же [девушки], на которых она опирается. На голове хатун — бугтак, т. е. нечто вроде маленькой короны, украшенной драгоценными камнями, с павлиньими перьями наверху. На ней (хатун) — шелковая одежда, усыпанная драгоценными камнями, вроде мантии, какую надевают византийцы. На головах визирши и хаджибы — шелковые покрывала, убранные по краям золотом и драгоценными камнями. У каждой из "дочерей" на голове шапочка, похожая на колпак, с золотым венчиком поверху, который украшен драгоценными камнями, и с павлиньими перьями над ним. Затем на каждой шелковая, с золотом, одежда, называемая нах. При хатун [находятся еще] десять или пятнадцать византийских или индийских отроков, одетых в шелковую, шитую золотом, одежду, убранную драгоценными камнями. У каждого из них в руке жезл из золота или серебра либо из дерева, покрытого ими [золотом или серебром]» (Сборник материалов. Т. I. С. 219).
