Налицо кризис идентичности: в воображаемом диалоге государь ислама апеллирует не к воле Аллаха, а к генеалогическому древу и небесному мандату. Превращение монгольского хана в мусульманского правителя ознаменовалось высокой трагедией: «мусульманин» Газан приказал разрушить буддийский храм, на стенах которого были изображения его отца, «буддиста» Аргуна. Кризису идентичности иль-ханов мы обязаны появлением «Сборника летописей» Рашид-ад-дина, всемирной истории в прямом смысле этого слова, ибо монгольский хан, сидевший на персидском престоле, хотел знать и о своем происхождении (история монголов), и о своем царстве (история персов), и об истории сопредельных территорий. Миниатюры являются неотъемлемой частью новой политической мифологии. Без миниатюр персидский текст утрачивает имперский смысл. Институт ильханов был имперским феноменом. С исчезновением имперских ресурсов конец династии был предрешен. На этом историческом фоне миниатюры с парадными сценами обретают свой истинный смысл. В ситуации политического хаоса они являют идеальную проекцию утраченного единства и могущества. Застывшее время торжественных церемоний призвано вытеснить картину распада.

Однако искусствоведы многомерную картину превращают в плоскую: «Огромный интерес монгольских правителей к истории Персии в конце XIII — начале XIV столетия объясняется тем, что, став оседлыми и обосновавшись в Иране, монголы почувствовали себя преемниками великих традиций прошлого завоеванной ими страны. Идея неразрывной связи, непрерывности периода, предшествовавшего монгольскому завоеванию и последовавшего за ним, звучит и в труде Рашид-ад-дина»[139]. А как же быть с таким глубоко травматическим фактом, как уничтожение института халифа, и созданием светского государства на месте теократического?

Рассказы о благочестии Газана не стоит принимать буквально. Сам факт включения в повествование об ильхане рассказа об уничтожении всех идолов (изображениях Будд) говорит о том, что желаемое выдается за действительное. Среди монгольских нойнов и хатун были приверженцы буддизма и несторианства. Они были хранителями имперского наследства.

«Когда государь ислама Газан, 'да укрепится навеки его владычество', по промыслу и руководству божию на пути истинной веры вступил, как было упомянуто, в круг мусульманства, он приказал разбить всех идолов, разрушить все кумирни, капища и прочие храмы, существование которых не дозволено в странах ислама по божественному закону. Большую часть бахшиев обратили в мусульманство. Поскольку всевышний Бог не споспешествовал им, они не держались истинной веры, а [только].по необходимости внешне показывали себя мусульманами, на челе же у них были явны следы неверия и заблуждения. Через некоторое время государь ислама, 'да укрепится навеки его царство', уразумел их лицемерие и сказал: "Каждый из вас, кто желает, пусть отправляется в Индию, Кашмир, Тибет и родные свои края. А те, кто останутся здесь, чтобы не лицемерили и чтобы поступали согласно тому, что у них в сердце и на душе, и не марали бы чистой веры ислама своим лицемерием. Если я, однако, узнаю., что они строят капища и кумирни, то я безжалостно их предам мечу". Некоторые по-прежнему продолжали лицемерить, а некоторые занялись своими непохвальными замыслами. [Газан-хан] сказал: "Отец мой был идолопоклонником и таким умер. Для себя он построил кумирню и храм и пожертвовал ему разное имущество во времена той братии, а я ту кумирню разрушил. Ступайте туда, живите и пользуйтесь милостыней". По этому случаю хатуны и эмиры представили прошение: "Твой-де отец построил храм и на его стенах написал свои изображения. Ныне, когда он разрушен, снег и дождь падают на изображения твоего отца, а он был идолопоклонником. Ежели бы то место благоустроили, то это принесло бы ему славу и упокой его душе". [Государь] не одобрил и не послушался. После этого они предложили, чтобы [храм] переделали в виде дворца. Он опять-таки не одобрил и сказал: "Коль скоро я задумаю выстроить дворец и там нарисуют изображения, то он будет подобен храму и месту идолопоклонников, а это не годится. Ежели нужно построить дворец, то пусть строят в другом месте". <…> В настоящее время, небольшое число их, которое осталось, не собирается обнаруживать, что у них есть возможность придерживаться какого-либо убеждения или вероисповедания, вроде мугов или еретиков^{72}, которые издавна существуют в этих владениях, однако убеждения свои они держат втайне и скрывают» (Рашид-ад-дин, Т. III. С. 217–218).

Остался последний вопрос: пытался ли ильхан Газан соединить монгольскую элиту с иранскими подданными и способствовать переходу кочевников к оседлому стилю жизни исламской политик.

Переход к оседлому образу жизни для ильханов был бы равносилен самоубийству. Во всех государствах Чингизидов военная элита состояла из кочевников. Конное войско было опорой власти. Сезонные перекочевки диктовались естественными причинами.

Победа ислама означала прекращение политического существования монгольских имперских институтов. Поскольку в Иране монгольская кочевая орда не стала (и не могла стать) мусульманской, то нет оснований говорить о мусульманском монгольском государстве в Иране. Ибн Баттута изображает воинов этой орды хищниками и грабителями. Перед окончательным исчезновением кочевая орда в Иране превратилась в этнографическое явление, сметенное крестьянскими религиозными восстаниями. По иронии судьбы финальный акт произошел на пиру (регулярные имперские пиршественные церемонии противопоставляли обновленный порядок смуте и беззаконию). «Последний монгольский ильхан Тугай-Тимур-хан, кочевавший со своей ордой в Гургане, не раз битый сарбадарами, пригласил их вождей к себе в орду якобы для заключения мирного договора, рассчитывая напоить и схватить к концу пира. Сарбадарский правитель Йахйа Кераби прибыл в орду с полководцем Хафизом Шатани и с 300 (по другой версии, с 1000) сарбадарами. Узнав о замысле ильхана, сарбадары решили опередить его. На пиру в орде, когда в большом ильханском шатре стали разносить чаши с вином, Йахйа Кераби положил руку на голову. По этому условному знаку Хафиз Шагани вытащил из-за голенища нож и нанес ильхану рану в голову, а Йахйа Кераби быстро прикончил его ударом секиры. Сарбадары бросились на застигнутых врасплох монголов и частью их перебили, остальные монголы бежали, охваченные паникой. "В мгновение ока, — говорит Хафиз-и Абру, — орда падишахова была уничтожена, так что от нее не осталось и следа"»[140].

Монгольская империя поглотила Иран, поскольку в Иране не было политических сил, способных организовать успешное сопротивление. Через сто лет все эти мелкие династы растащили ильханат на части, но не потому что набрались сил, а потому что Империя утратила ресурсы. И снова началась история мелких княжеств и жалких войн.

Завершим главу вопросом: что есть имперская культура в ее материально-художественном воплощении? Имперскость определяется вещами или ритуалом?

По мнению М. В. Горелика, «к настоящему моменту на основании анализа элементов культур Ахеменидской империи и империи Чингизидов можно определить ряд обязательных признаков имперской материально-художественной культуры традиционных обществ, и конкретных особенностей ее в варианте взаимодействия кочевых и оседлых коллективов в условиях политического преобладания первых. К таким элементам относятся, в первую очередь, костюм, прическа, личное оружие (зачастую и конский убор). Причем главное в костюме — его крой и система украшений, а также аксессуары. Из последних особенно был важен пояс»[141]. Наблюдаемая схожесть или даже тождественность элементов культуры у разных этносов на большой территории связана с исходящими из центра империи представлениями о том, как должен выглядеть представитель империи вне зависимости от этнической принадлежности, но в точном соответствии со своим социальным статусом. А статус этот внешне определяется набором вполне осязаемых элементов. По мысли М. В. Горелика, «имперский принцип культуры проявился в том, что кочевнический комплекс перечисленных элементов становится присущим в части (как правило, высшим слоям) оседлых обществ, инкорпорированных в государство, созданное кочевниками»[142]. Письменные и изобразительные источники выступают для исследователя в роли дополнительных информационных ресурсов к археологическим артефактам.