Уинстон, покачиваясь, встал. Прошел с ними в прихожую, надел ботинки и кепку. Первый бандит вышел на площадку и придержал дверь.

— Прошу, — сказал второй. Очевидно, они не собирались предоставить конвоируемому возможность остаться одному за дверью с замком и цепочкой.

— Мы уже уходим, — оглянулся он в коридор, где как всегда проходил кто-то из любопытных жильцов.

— Я закрою, — сказал Лепаж и шагнул к двери.

Когда первый бандит и англичанин отошли от двери на лестничную площадку, из-за спины Лепажа выскочил Колоб и взмахнул рукой. Самодельный кистень из купленных в хозяйственном магазине гайки и веревки ударил второму точно в висок.

Лепаж подхватил падающее тело и выдернул его с пути бросившегося к двери Колоба.

Первый, молодой парень, быстро отреагировал и дернулся к пистолету за поясом. Только он не был героем вестернов и не отрабатывал тысячи раз скоростное выхватывание пистолетов. Он был боксером. Когда Уинстон, ожидавший такого развития событий, атаковал стандартной двойкой в голову, бандит ловко уклонился и ответил левой под дых. Конечно же, боксерский рефлекс помешал извлечению оружия.

Из квартиры выскочил Колоб. Мелькнул кистень, и гайка скрылась в правой ладони боксера, которая снова не выхватила пистолет. У парня реакция хорошего спортсмена и опыт уличного бойца. Колоб тоже имел некоторый опыт, который гласил, что обмен ударами с боксером — гиблое дело, а побороться смысл есть. Пару секунд он удерживал боксера за запястья, развернув его спиной к Смиту.

Уинстон тут же отработал кулаками по почкам как на тренировке по груше. Боксер лягнул его ногой. Колоб тут же подсек другую ногу, и они оба свалились на пол. Уинстон оббежал упавших, схватил боксера за голову и попытался ударить затылком об пол, но тот напряг шею, и даже одного удара не получилось.

— В глаза ему ткни! — прошипел Колоб.

Схватив врага левой за ухо, Уинстон ткнул его в глаз сложенными пальцами правой. Но спьяну промахнулся и попал в переносицу.

— Сдавайся!

Тык в глаза не парализует человека, но недвусмысленно намекает, что пора сдаваться. Этот крепкий парень намеки понимал плохо, и одного тыка ему не хватило.

Резко пахнуло какой-то медицинской химией. Лепаж отодвинул Уинстона и прижал к лицу боксера вонючую тряпку. Тот подергался и замер.

— Здоровый черт, — сказал Колоб, — Спокойнее бы было сразу в ножи.

— Потом вся лестница в кровище, а мне с соседями и с участковым объясняться, — сказал Лепаж, — Тащите их ко мне, что поделать.

Обеих бандитов на глазах соседей занесли в комнату доктора. Соседи, судя по кислым лицам, в очередной раз не одобрили.

— Ну, здорово, лепила! — рукопожатие перешло в объятия с похлопываниями по спине.

— Покажи, как тебя заштопали, — первым делом попросил Лепаж.

— Успеешь. Налей за встречу.

— Водку почти допили. «Наполеон» есть. Будешь?

— Откуда у тебя?

— От благодарных пациентов, откуда еще-то. Сто лет сам бухла не покупал.

— Наливай.

— Вениамин батькович не шпион случайно? — доктор кивнул на Уинстона.

— Нет, он из заморской братвы.

— Отвечаешь?

— Зуб даю.

— Зуб не ко мне, зуб к стоматологу, — Лепаж обернулся к «не шпиону», — Кстати, о стоматологах. Голубчик, а откуда у тебя такие замечательные зубки?

— Отстань от него, — сказал Колоб, — Не зуб, так руку на отсечение. Твой профиль?

— Мой. Тебе, говорят, руку порезали? Покажи.

— Вот настырный.

Колоб снял пиджак и рубашку, а Лепаж включил большую лампу, которая давала яркий белый свет. На левом бицепсе красовалась татуировка — старый полустертый белый медведь на льдине и тут же недавно набитый силуэт второго медведя. На правом — парусник. На правом предплечье — штык от винтовки Мосина. Слева под ключицей — восьмиконечная звезда. Между ключицами на татуированной цепочке вокруг шеи крест в виде трефовой масти. Под тонкой майкой на спине при ярком свете просвечивал контур церкви с несколькими куполами, а на груди — профиль Сталина. Все татуировки выглядели довольно старыми, кроме одной. На левом предплечье вокруг черного круга три пересекающиеся овала, образующие как бы шестиконечную звезду. На контуре каждого овала по паре жирных точек.

Кроме татуировок торс бандита украшали еще и шрамы. Пара пулевых ран, в том числе, одна очень аккуратная сквозная. На левом предплечье белые следы зубов большой собаки. Много мелких порезов, в том числе пара поперек вен на левой руке. Короткий шрам под пупком.

— Слушай, заштопали мастерски, — сказал Лепаж, разглядывая правую кисть, — Я бы так не смог. То есть, смог бы, но не так.

— Что это? — Уинстон указал на загадочный символ с кругом и овалами.

— Урановые рудники, — сказал Колоб.

— Самая редкая наколка, — добавил Лепаж, — Туда надо постараться, чтобы попасть, а оттуда надо еще больше постараться, чтобы вернуться.

— А почему картинка такая? Как понять, что это урановые рудники?

— В смысле? — русские посмотрели на него как на дурака, — Это модель атома по Резерфорду. Ядро и электроны на орбитах.

— Да?

— У вас в школе ядерную физику не проходят?

— Что?

У русских в школе проходят ядерную физику. В обычной школе. Где учатся парни вроде Колоба. Проходят ядерную физику. Предполагается, что сидельцы на зоне поймут эту картинку правильно. Виктор Петрович не преувеличивал, когда превозносил качество европейского образования. Такими темпами и правда можно доучиться до боевых роботов с плазменными пушками.

— Дикарь нерусский, — сказал удивленный Колоб.

— А мы еще над пропагандой ржем, — сказал не менее удивленный Лепаж.

Уинстон немного обиделся и взял со стола трофейный револьвер. Колоб взял пистолет, извлек магазин и передернул затвор. В стволе патрона нет, а магазин полный.

— Тульский-токарев, патронов восемь, друг мой до последней перестрелки, — пропел Колоб, держа один из трофейных стволов, — Если мы о чем тебя и просим, лишь бы нам погибнуть не у стенки.

Уинстон вертел в руках револьвер.

— Там сидела Мурка в кожаной тужурке, из кармана виден был наган, — продекламировал Колоб, — Простая же вещь. Ты в них вроде разбираешься.

— Не пойму, тут рамка открывается или барабан в сторону.

— Справа дверца у барабана.

Уинстон вынул все патроны. Барабан на семь и заряжено семь. Патроны какие-то странные, как холостые. Гильза длинная, а пуля не торчит. Нет, пуля на месте, только в гильзу утоплена. Самовзводом не стреляет, но не больно и надо. Зарядил обратно. Калибр маловат. Не Веблей-Скотт, но для ближнего боя сгодится.

— Самовзвода нет, солдатский, — подтвердил Колоб.

— Они что, музей ограбили?

— Зачем этим дорогое оружие? Раз показать, в худшем случае пару раз пальнуть, и то в упор. Потом в реку сбросить. Если бы не меня ждали, вообще бы без стволов пошли.

— Тоже верно.

— Кстати, Колоб, — заговорил Лепаж, — У меня ведь для тебя малява лежит. От Сандро.

— Давно?

— Нет. Сегодня какой-то бурят принес.

Лепаж полез в карман халата и достал папиросу. Колоб развернул ее и прочитал записку. Повторил вслух может быть, весь текст, а может быть, самое важное.

— Питерская братва полностью перекуплена япошками. Правильных воров давят. Никому не верь. Будет сходняк на корабле, перетрем с крысами. Прикрой. Если не доеду, мочи корабль, или ты следующий.

Колоб свернул папиросу обратно, подошел к открытому окне и закурил.

— По стилю не Сандро писал, — сказал он.

— И почерк не его, — добавил Лепаж, — Не тупи.

— В смысле?

— В смысле, бурят принес. Буряты, тувинцы, дагестанцы разные по телефону важный базар передают на своих диалектах и местной фене, которую знает одна деревня в глуши. Никакая прослушка не разберет.

— А, ну да. Ладно, прикроем, чо. Не первый раз, не последний.

Уинстон как переводчик тоже понял ситуацию. Сандро написал письмо на русском криминальном сленге. С той стороны нерусский человек из глуши перевел на свой сленг, с этой стороны такой же непрофессионал в меру своих способностей перевел на русский.