— Хорошо. То есть, есть. Или так точно?

— Не привыкай к военной лексике, она тебе не пригодится. Костюм готов?

— Да, готов. Спасибо.

Для выхода по амнистии ему подготовили костюм в мелкую клетку, похожий на тот, в котором он ходил в оперу. Пиджак и брюки на кевларовой подкладке. Верхняя ткань в мелкую клетку, чтобы не бросались в глаза мелкие порезы и пулевые пробоины. Тоже что-то специальное, плетеное из особо прочного материала. Собранная для театра наградная планка переехала на новый пиджак. Жилет дали другой, без дырки на боку, но с жесткими пластинами внутри. Костюмер сказал, что пистолетную пулю удержит и от запреградной травмы спасет.

Вместо туфель к костюму выдали кожаные ботинки на мягкой подошве, в которых Уинстон выезжал на занятия в город. Кто-то хотел, чтобы полевой агент заранее разносил обувь, в которой ему придется выполнять важную задачу. Вместо шляпы выдали кепку под цвет костюма. В затылочной части кепки нащупывалась свинчатка. Чтобы схватить за козырек и сразу ударить врага по голове. Русские сказали, что автор идеи — их великий поэт Маяковский. Предлагали еще цельнометаллическую трость, как у великого поэта Пушкина, но решили, что без тренировок от нее пользы не будет.

Дополнительно к костюму выдали снаряжение. В заднем кармане брюк лежал ключ от наручников. Уинстон потренировался открывать браслеты, стянутые за спиной. В карман пиджака положили швейцарский нож. В карман жилета увлекшийся Семен Семеныч предложил вложить тяжелые часы на прочной цепочке, но Виктор Петрович отказался. Сказал, что костюм, еще более-менее можно залегендировать, а вот часы в подарок на амнистию уже перебор.

На следующее утро Уинстону в камеру принесли завтрак и костюм.

Конвоир вывел его не в допросный кабинет, а в обычный, к незнакомой женщине за столом.

— Получите и распишитесь, — на стол легли новенький гражданский паспорт Евросоюза, конверт с купюрами и мелочью и два канцелярских журнала с галочками в нужных строчках.

— Садитесь. Ждите, — сказал конвоир в коридоре.

Через минут пять в кабинет привели Колоба. В повседневных гражданских брюках и пиджаке. Правая рука уже без повязки, правая нога не хромает.

Еще через минуту подошел Виктор Петрович.

— Граждане преступники, — официальным тоном обратился аналитик к Колобу и Смиту, — Поздравляю вас с амнистией.

— Ура? — нерешительно сказал Уинстон в наступившей паузе.

— Ура, — подтвердил Виктор Петрович, — И на свободу с чистой совестью. Сейчас вас вывезут в город и там выпустят. Если предположить, что наши враги не совсем идиоты, они каким-то образом наблюдают за выходами отсюда. И я бы не хотел, чтобы вы попали в круг их интересов.

После чего все прошли в гараж. Граждане бывшие преступники уже без конвоя сели в микроавтобус с темными окнами и поехали в полный опасности внешний мир.

— Откуда костюмчик? — спросил Колоб для завязки разговора.

— Со склада. Не могли же они меня выпустить в чем взяли. Тебя, смотрю, тоже приодели.

— Был я у них на складе, померял с вешалок. Что подошло, то подошло. Но такого, как на тебе, не видел.

— А я костюмера на слабо взял. Это было очень по-русски. При всех сказал, что у него приличного английского костюма не найдется. Он чуть не взлетел от возмущения.

— Молодец, что сказать, — хмыкнул Колоб, — Тебе ведь должны были какой-то документ выдать на прощание.

— Паспорт дали.

— Покажи, если не впадлу.

Уинстон спокойно протянул паспорт.

— Вениамин Бернхардович Шмидт, — прочитал Колоб, — Ты что, немцем стать решил?

— Сказали, что английское имя люди не поймут. Англичан у вас не любят. На русское переходить не стоит, потому что видно, что я не русский. Обрусевший немец для легенды нормально.

— Говорят нормально, значит нормально, — Колоб протянул паспорт обратно, — Немцев у нас полно.

— Исаакиевский собор, конечная, — сказал водитель, и пассажиры вышли.

День выдался не особо солнечный, но хотя бы без дождя. Выйдя из микроавтобуса, они попали в толпу туристов из западной Европы. В две толпы сразу. Вроде бы немцев, которые шли к собору колонной по два и в ногу. И вроде бы испанцев, которые шли от собора совершенно не организованно.

Испанцы отскочили с тротуара, и немцы прошли, не снижая скорость. Колоб подхватил засмотревшегося на собор Уинстона и вступил вместе с ним немцам в кильватер.

— Первый раз в Ленинграде? — спросил Колоб.

— Да.

— В Москве, в Риме был?

— Нет.

— Толком нашу архитектуру и не видел. Там внутри музей и можно на колоннаду подняться. Идем?

— Идем.

Казалось бы, что стоило русскому сразу попрощаться и пойти по своим делам? Но Колоб вроде бы искренне относился к англичанину как к дорогому гостю своего города и своей страны. По некоторым репликам насчет церковной архитектуры Уинстон понял, что русский считает своей страной всю Европу, в том числе Россию несколько более своей. И где-то в России у него, наверное, есть родной город, который уже совсем-совсем свой. Только деревня предков еще более своя.

Внутри собор не то, чтобы производил впечатление. Он производил культурный шок. Уинстон никогда в жизни не был в помещении с таким внутренним объемом. И весь этот полированный камень вокруг. И картины на религиозную тему. И освещение. Десятилетия кропотливого труда. Безумно красиво. Если считать, что это религиозная пропаганда, то это самая дорогая и красивая пропаганда в мире.

В Лондоне вроде бы тоже стоят какие-то соборы. Европейцы со своей атеистической государственной идеологией не боятся держать соборы открытыми и вообще не скрывают свое христианское прошлое. А Океания стирает религию из массового сознания. Почему? Потому что европейская пропаганда умеет побеждать противников в открытую, а океанская может работать только на полностью зачищенном поле.

До чего же талантливо сделано все вокруг. Зачем европейцы строили такие массивные и очень дорогие церкви? Здесь не жили цари, здесь не заседали министры. Здесь собирался в большом количестве простой народ. Или непростой? Но почему нет скамеек, как в английских церквях? Чтобы больше влезло?

— Зачем это все? — спросил Уинстон.

— Что? — удивился вопросу Колоб.

— Зал, купол…

— Купола это акустика.

— Здесь играли на органе? — Уинстон оглянулся.

— Нет, орган у католиков. Пианино у протестантов. Православные поют а капелла. Без музыки.

— Почему?

— Потому что мастерство не пропьешь.

Опять этот русский юмор. С одной стороны, правда. Пропить пианино или сотню труб из цветмета можно, а вокальные навыки нельзя. С другой стороны, почему-то смешно.

Получается, что русские так любят петь, что готовы построить стометровый купол ради хорошей акустики? Да, они любят петь. Как выпьют, так и поют. Или это из религиозных соображений, чтобы Бог лучше слышал? Ведь чисто технически молитву можно и на площади прочитать. Построить всех прихожан в шеренги, выйти на середину плаца, начать с «Равняйсь, смирно!». Зачитать по книжке священные скрижали уставного образца могучим командирским басом. Напоследок скомандовать «Аминь!» или «Разойдись!». Или прихожане могли бы пройти крестным ходом в ногу и спеть что-нибудь православное на маршевый размер. Все было бы стильно, красиво и совершенно по-русски.

— Правда, здесь такая акустика, что стоит всего этого?

— Правда. Тут вообще-то музей, а не действующая церковь. Но каждый день поет церковный хор. Через полтора часа начнется, мы еще на купол успеем сходить.

Хор под куполом произвел незабываемое впечатление. Никакой аппаратуры, никаких спецэффектов, даже никакой музыки. Ангельские голоса, поющие на языке ангелов. С ума сойти. То есть, церковная служба это не только протокольное мероприятие по формированию культурного кода, а концерт, который создает возвышенное настроение. Чтобы простолюдины не зверели от тяжелой жизни. Дорого, конечно, но храм один раз построить — и он будет стоять тысячу лет.