Дверь в кабинет начальника Стас чуть не подпалил взглядом, так его накрыло при виде неё. Я чуть ли не влетела в кабинет от тычка рыжего.

— Товарищ полковник, осужденная Бортникова…

— Свободен.

У меня кружилась голова, слабость всё отчетливее толкала подогнуть колени и свалиться на пол. Как мне продержаться ещё семь недель, когда всего одна тянет на половину жизни?

Начальник смотрел на экран ноутбука, быстро щёлкая мышкой. Оторвав взгляд от экрана, он взглянул на меня.

— Сядь.

Он умел командовать, подчинять жестко без лишних эмоций и лишних слов. Я села, сложив руки на коленях. Стул подо мной не скрипнул, его заменили. Глаза в пол. Примерная тихая девочка. Смотреть на начальника, тратить впустую силы, которых не осталось. Бесполезно изображать дерзкую, упрямую, мужественную героиню, когда еле сдерживаешь дрожь.

— Почему сбежала из медчасти?

Отвратительное лицемерие в каждом слове. На камеру что ли записывают? Вот он и старается. Бунтаркой я никогда не была…

— Вспомнила, что утюг не выключила...

Повисла пауза. Утюгов в комнате не водилось. Взгляд полковника потемнел, губы сомкнулись в жесткую линию, крылья носа вздрагивали. Молодец, я. С одной фразы завела начальника.

— Все нарушения фиксируются. Срок может увеличиться.

Себе одно место увеличь

На глаза навернулись слёзы, как ни старалась я держаться. Упрямо вздёрнула подбородок, посмотрела в стальные глаза. К таким глазам как к сейфу, отмычку не подберёшь.

— Док не сказал, какие лекарства мне вводит.

— Он не обязан отчитываться.

— А я не обязана верить. Не хочу физраствор с непонятным лекарством!

— Ты обязана подчиняться правилам лагеря.

— Я во всём слушалась мужа, поэтому оказалась здесь. Плохое место, не правда ли? А вы… очень похожи на моего мужа.

Дура я, конечно. Собачий огрызок, как говорила мама во время моих подростковых бунтов. Не сдержалась, тявкнула. Редко я высказывала мужу своё отличное от его мнение, моё отступничество всегда заканчивалось громким, безобразным скандалом, после которого сын говорил: «Мама, надо было промолчать».

Надо было сдержаться и промолчать. Передо мной сидел не муж, а гражданин начальник, и последствия бунта будут гораздо серьёзнее семейного скандала. Полковник имел в колонии неограниченную власть, поэтому здесь царила знакомая мне атмосфера: унижай и властвуй. Мне было страшно спорить с начальником, но высказанная правда давала чуточку мстительного удовлетворения. Пусть знает, я вижу его насквозь.

— Ты признала вину в суде, и здесь по собственной воле.

Слёзы высохли. Полковник прав. Будучи почти бесправной в семье, я продолжала как-то вариться в этом, значит, должна приспособиться и здесь. Точка невозврата пройдена, надо терпеть.

— Ты сюда не отдыхать приехала, а отбывать наказание.

За ботинки мстит, сволочь. Про свои права можно не заикаться, но и тормозить, больше нет сил. Как же я его ненавижу!

— Многодневный голод может привести к необратимым изменениям в организме. А ржавая вода из-под крана вызвать… расстройство желудка и гормональные нарушения.

Взгляд полковника не изменился. Бледная моль вздумала его шантажировать?

У меня никогда не получалось сделать всё хорошо. Обязательно что-то шло неправильно и не так, не находились убедительные аргументы, не выпрямлялась спина, в голосе не звучала уверенность, не сотрясались сердца от моих слов. Полковник нажал кнопку на селекторе.

— Чай с двумя ложками сахара.

Стены вокруг меня дрогнули, закружилась голова, я прерывисто вздохнула. Бледная, взлохмаченная, с трясущимися руками я понимала, что выгляжу жалко. Третий день я умирала от голода, и никого не волновало моё состояние. Неужели этот человек будет пить горячий чай прямо перед моим носом. Резь в животе усилилась, я согнулась. Нет! Не буду смотреть.

Полковник вновь занялся просмотром «картинок» на ноутбуке. Секунды тянулись вязкой смолой, вытягивали мысленную нить, наматывали её на бабину, она крутилась и крутилась в голове. Горячий чай, сырники, сметана. Чай, сырники, сметана… На-на-на-на…круассан, абрикосовое варенье, чай.

Сцепив дрожащие пальцы рук, я сунула их между колен, чтобы не выдать предательского тремора. В комнату вошёл охранник — волчара с жёлтыми глазами, неся высокую тёмно-синюю кружку.

— Ей, — не отрываясь от экрана, скомандовал полковник.

Голодная слюна заполнила рот. Кружка очутилась в моих руках, я уместила её на коленях, чтобы скрыть дрожь. Грела о кружку руки, низко наклонялась над ней, маленькими глотками отхлёбывала крепкий сладкий чай. В этот момент что-то внутри меня расслабилось, отключилось, перестало царапать по истерзанным нервам. Ещё бы немного посидеть, отсрочить возвращение в ненавистное общежитие.

— Сегодня останешься в этом корпусе, в гостевой комнате.

Сердце мгновенно ухнуло вниз, я застыла. Полковник пристально взглянул на меня.

— На двери есть защёлка, никто не зайдёт, если сама не откроешь.

Волчара, противно скалясь широкими зубами, отвел меня в небольшую чистую комнату с кроватью и столом. В смежном помещении стояли стиральная машина, душевая кабинка, умывальник и унитаз. Потрясение, сродни удару по голове. Простые человеческие удобства показались воплощением роскошества и особой милости богов. На машинке лежали чистые полотенца, на полочке над ней средства для стирки, в душевой кабинке мыло и шампунь. Гостевая комната была номером в пятизвёздочной гостинице по сравнению с моей ночлежкой в общежитии.

Упругие струи душа били по плечам, спине, голове. Душевую кабину заволокло паром, шампунь давно стёк с волос, мыло лежало на полу, кисло в воде, а я всё сидела, как сомнамбула, не в силах выползти из тропического рая. Ощущение воплощённой библейской сказки, материнского безопасного лона накрыло меня. Когда-то в мамином животе я познала вселенскую любовь и защиту. Они закончились с моим первым криком, первым шлепком по попе, первыми звуками внешнего мира. Мой безопасный космос исчез, оставив во мне маленькую искру надежды, что безмятежное счастье всё-таки где-то есть, оно существует.

Мучительный спазм скрутил внутренности от мысли, что скоро я покину этот призрачный рай. Почему я всегда думаю о плохом, не умея оставаться в прекрасном моменте. Он есть, и я в нём есть, что ещё надо?

Через час, когда я завёрнутая в полотенце, лежала на кровати, а мои вещи стирала машинка, в дверь постучали. В глазок я увидела полковника.

— Открой!

Команда прозвучала требовательно и сухо. Муж сбрасывал вызов, если за четыре сигнала, я не успевала взять трубку. Полковник у двери не выдержит и трёх секунд. Этот человек не повторял дважды.

Повернула защёлку и отошла от двери, сильнее стянув полотенце на груди.

В руках полковника был пакет со съестным, мой нос сразу уловил запах еды. Он вручил пакет мне.

— Ешь. Я подожду.

Ещё бы добавил «не торопись», и стал местной анестезией для измученного тела. Доедая гречку с тушенкой, я рассматривала напряжённую спину полковника. Он стоял у окна, отвернувшись от меня, видимо, решив не смущать полуголую барышню, хотя я сразу накрылась покрывалом.

— Я пошутил, когда сказал, что во время изоляции не кормят. Я разберусь, почему тебя не приносили еду и приму меры.

Оу! Ложка с гречкой остановилась на полпути ко рту, но потом продолжила свой маршрут. Муж в подобных случаях говорил, ты не так поняла, я не это хотел сказать. А тут новая фишка — полковник, оказывается, пошутил. Странно, а почему у меня ложка в руке трясётся и живот болит. Начальник решил переложить вину на исполнителей, задурить мне мозги. Тут и травинка без его команды не колышется. Кто бы поверил шутке? Это была его месть за испорченные ботинки, за мою дерзость и неповиновение.

Полковник развернулся, посмотрел на пустой контейнер, потом перевёл взгляд на меня. В его лице произошла метаморфоза, жесткий циничный взгляд изменился, я почувствовала, словно моих волос коснулась его рука, огладила спину, задержалась на талии. Неужели взгляд может быть таким осязаемым? Полковник медленно дышал, плавя взглядом мою испуганную сущность.