Мы как давние любовники уставились друг на друга. Ему больно? Он привёз меня в колонию, чтобы уничтожить, и ему больно? Всё-таки я переиграла Пасечника. Триумфа не чувствовала, глядя в его осунувшееся лицо. Странно, конечно, почему он здесь? Или меня везут в тюремную больницу? От этой мысли тяжесть в груди усилилась. Хватит мучать себя, я устала бороться, всё равно будет так, как решит этот человек. Лучше опять в тишину.

Следующий раз я очнулась в просторной больничной палате с катетером в руке. Моя кровать была единственной в светлой комнате с персиковыми стенами и большим трёхстворчатым окном с жалюзи. Сбоку послышался шорох и на стул, стоящий рядом с кроватью, сел полковник в белом халате поверх формы. До сих пор не привыкла к его взгляду стальных глаз, сверлящих меня словно сканер, желающий проникнуть в самые потаённые уголки моих мыслей.

— Привет. Ждал, когда придёшь в себя после операции. Доктор сказал, что она прошла успешно.

Значит, прооперировали. Боль в грудной клетке и плече подсказала, так и есть — жить буду. Пасечник вдруг наклонился и прижался лбом к моей руке. От простого жеста в горле образовался ком. Зачем… так? Он переживал? Может всё, что я надумала про него — неправда? Что за морок вокруг меня?

Тяжело вздохнув, Пасечник распрямился.

— Извини, если напугал.

Посмотрел на меня, потом на мою руку, безвольно лежащую поверх одеяла, качнулся вперёд, остановился. Возникло ощущение, что он хочет прикоснуться ко мне и… не имеет права.

— Знаешь, это довольно трудно всё время говорить одному. Читать эмоции на твоём лице, сказать так, чтобы увидеть хотя бы «да» или «нет», понять, что стоит за ними. Понять, о чём ты думаешь. Ты потеряла голос после ямы?

Да

— Я долго принимал твоё молчание за месть. Меня это не то, что выводило из себя, меня корёжило, выворачивало наизнанку. Так часто бывает. Человек не виноват, но виноват. Я должен был отпустить тебя с теми женщинами. Нет. Гораздо раньше.

Когда узнал правду про аварию

— Когда увидел тебя утром после землетрясения. Именно тогда я должен был освободить тебя.

Я этого ждала

— Но, случилось это поганое но…Оно всегда случается, чтобы потом, ты как проклятый, минута за минутой прокручивал поступки в голове, пытаясь изменить то, что изменить невозможно. Ходишь по кругу, как привязанная лошадь, и когда тебя отпускают на свободу, продолжаешь ходить по тому же кругу. Когда принимаешь, как тебе кажется, обдуманное и верное решение, потом видишь, к чему оно привело…

Зря привёз в колонию

— Я знал, что Егор вернулся. Мне нужно было схватить его за руку, для этого я решил использовать тебя втёмную. Чтобы всё получилось, я не рассказал о своём плане, понял, что не согласишься. Как будто всё предусмотрел, подготовился, сделал так, чтобы ты была в безопасности, а потом… потом не раскрылся парашют. Несколько секунд свободного падения, и… удар о землю. Взрыв. И понимание. Я сам подготовил бракованный парашют.

Он наклонился ближе и всё-таки взял мою руку, погладил побелевший шрам на ладони, прижал к своей колючей щеке. По телу прокатилась чуть заметная тёплая волна. Прикосновения полковника не вызывали отторжения, напротив, были приятны.

В яме я пыталась звать на помощь. Крикнуть едва получилось, я сорвала горло. Позже подумала, что, видимо, из-за стресса на время охрипла и не могу говорить. Потом потеря голоса и молчание стало формой протеста, осознание, что всё гораздо серьёзнее, пришло не сразу, и оно не испугало. Слишком много было травмирующих событий, переживания о невозможности говорить ушли на задний план. Всё равно в колонии меня никто не слышал, мой голос ничего не значил, я бы ничего не изменила.

— На самом деле, я много что натворил и отдаю себе отчёт. Ты обязательно поправишься, встанешь на ноги и забудешь прошлый кошмар.

Медсестра, появившаяся в палате, поставила мне укол в плечо, заинтересовано взглянула на Пасечника и вышла. Тупая боль в груди стала уходить, сознание уплывать в дрёму. Полковник ещё что-то говорил, я не могла сосредоточиться. Смотрела на медленно покачивающийся потолок, вдыхала горячий воздух, уходя босыми ногами куда-то вдаль по раскалённому белому песку.

Прошла пара дней, мне стало хуже. Около моей кровати собрался консилиум врачей, меня возили на обследования, лечащий врач, хирург, анестезиолог друг за другом приходили в палату, смотрели анализы, читали мою карту, меряли давление, подключили какие-то приборы.

Всё время рядом находился Пасечник, лишь изредка на время куда-то исчезая. Я находилась в сознании, но часто спала под обезболивающими препаратами.

Меня разбудили негромкие голоса за дверью, словно внутри прозвенел тревожный звонок. Пасечника рядом не было. Я узнала знакомую интонацию. Мужчина убеждал женщину мягко и настойчиво. Через пару минут женский возмущённо-строгий голос неожиданно перешёл в другой регистр, конфликт был улажен, хлопнула дверь палаты, прозвучали шаги, мужчина опустился на стул рядом с кроватью.

— Майя! Привет.

Зачем она его пустила

— Нам надо поговорить!

С трудом открыла глаза. Около меня сидел биологический отец моего ребёнка в отглаженной рубашке, костюме и галстуке — представительный мужчина, окутанный запахом одеколона Hugo Boss, перед ароматом которого не смог устоять даже могущественный бог грома, что уж говорить про дежурную медсестру.

Почему я тогда не прошла мимо?

— Майя! Прошу тебя, забери своё заявление. Ты не можешь поступить так со мной и сыном.

Трусливое существо, которое сравнивало себя с одним из самых сильных героев киновселенной, опять уговаривало меня пожертвовать собой во имя его блага. Хотелось развидеть, расслышать, отключиться от его голоса, очутится в другой галактике. Сейчас я была беззащитна перед ним как новорожденный младенец.

— Я был не прав, когда продал квартиру. Я куплю тебе двухкомнатную, оформлю в твою собственность.

Вернёшь моё

— Заберу заявление о лишении родительских прав. Прямо сейчас пойду и заберу. Я поверил этим ублюдкам, которые оговорили тебя. Ты хорошая мать, я знаю. Сын будет жить с тобой. Я буду платить алименты. На вас двоих.

Меня охватил панический страх. Неподвижная, слабая, я не могла ему противостоять. Этот человек не уйдёт, пока не добьётся своего. Всегда добивался.

— Майя, родная. Я принёс заявление от твоего имени, надо только поставить подпись. Черканёшь ручкой и всё. Дата сегодняшняя.

Перед глазами возникла бумага с шапкой и убористым текстом посередине, прикрепленная на планшет. В негнущиеся пальцы он вложил ручку.

— Только расписаться. Вот здесь, — его рука больно сжала мои пальцы, — я сделаю всё, что обещал.

Во мне не было ни дерзости, ни злости, остался только страх, что он опять победит. Не было сил вырвать руку, в груди возникла резкая боль, я стала задыхаться от недостатка воздуха, пытаясь втянуть его открытым ртом.

Голос Пасечника стал спасительным кислородом.

— Отошёл от неё. Живо!

Бортников вскочил, ручка покатилась по полу. Полковник в несколько шагов оказался около супруга, схватил его за грудки, отпихнул в сторону.

— Пошёл вон!

— Я пришёл поговорить о нашем сыне.

— В суде расскажешь, тварь.

Бортников попятился, остановился около двери.

— Данила заберут в интернат. Когда она…

Сдохнет

*

Муж сбежал, на прощанье, хлопнув дверью. Следом появилась испуганная медсестра.

— Кислородную подушку! Ей плохо!

Вокруг меня поднялась суета, подключили кислород, в катетер влили лекарство, следом поставили капельницу. Пасечник вышел из палаты, как только мне стало легче, из коридора я услышала его сдавленный голос с угрожающей интонацией. Не стал устраивать разборки при мне.

После посещения бывшего мужа моё состояние стало стремительно ухудшаться. На следующий день около кровати появился Назар — «неадекватный» психолог. Он бережно взял меня за руку, заглянул в глаза.