Записка мужа покинула мой внутренний карман и легла в ладонь Петра. Он развернул её и прочитал. Со стороны могло показаться, что он остался безучастным, но я увидела, как напряглись широкие плечи, губы сжались чуть сильнее, пальцы стиснули мятый листок. Я быстро научилась различать эмоции на этой бесстрастной маске.

Кто-то стучал на меня из колонии

Глаза Пасечника полыхнули яростью.

— Разберёмся, — процедил сквозь зубы. — Я, конечно, понимаю, что ты не можешь говорить. Но почему заблокирован твой номер? С тобой невозможно связаться. Могут ведь позвонить из…, да хоть откуда.

Из органов опеки, чего уж. Если муж захотел лишить меня родительских прав, то будут проверять. У меня судимость, только что вышла на свободу, без жилья и работы — мне опасно доверять ребёнка, не на что его содержать.

— Можно писать, если не можешь говорить.

Разлука с телефоном меньшее, о чём можно жалеть. Без телефона, конечно, сначала было что-то вроде ломки, потом потребность исчезла. Только вот сын — моё солнышко…, его бы единственного я хотела услышать, получить от него весточку, но, скорее всего, муж давно позаботился о том, чтобы этого не случилось.

Наедине с собою я тупо расковыривала бесчисленные раны, и никто, ни один человечек из внешнего мира не мешал мне страдать. Словно через увеличительное стекло я рассматривала свою никчемную жизнь, гоняя туда — сюда кадры кино, ища причины и ошибки. Лежать в тишине, крутить как в центрифуге бесконечные образы, понимать насколько жалкое существование я вела и что в итоге получила, стало нескончаемой, мазохистской пыткой. Телефон стал не нужен.

Последнее время Пасечник как будто читал мои мысли. Покрутив в руках мой телефон, который я ему передала, он посмотрел на меня.

— Зарядки нет?

Я кивнула. Вопрос с зарядкой Пасечник решил быстро. Добравшись до дома, подключив мой почти три месяца немой телефон, мы сели ужинать шашлыками и пиццей. Забота Пасечника заставила меня напрячься, эйфория ушла, я не понимала с его стороны причины помогать мне. Кроме одной…

Тишину, царившую на кухне, разорвал звонок моего телефона. Звонил муж. Показала Пасечнику экран.

— Разблокируй. Я отвечу.

Приложила средний палец к сканеру, подала мужчине. Он нажал громкую связь.

— Алло.

Трубка молчала.

— Я же сказал тебе не приближаться. Это означает, не звонить и не писать. Тебе какую руку сломать? — посмотрев на меня, громко спросил, — он левша или правша?

С чего он взял, что я одобряю его вмешательство. Я не хочу, чтобы он ломал мужу руку. Пасечник оценил мои сведённые брови, резко оборвал разговор.

— Жди.

Сбросил звонок, положил телефон на стол и вгрызся в шашлык. Мне показалось, что я уже слышу звук треснувшей кости. Муж скажет, что по моей указке сломали руку, и ему поверят. Я взяла телефон, Пасечник перехватил мою ладонь.

— Стоп. Про членовредительство забудь, я просто пугал. Контакт мужа не удаляй. Он может понадобиться. Я сам буду с ним говорить. Завтра я уеду на целый день. Ключи оставлю, но из квартиры постарайся не выходить, дверь никому не открывай. Кухня, телевизор и всё остальное в твоём распоряжении.

*

Этой ночью я спала крепко без сновидений и проснулась, когда хлопнула входная дверь. Находится в обычной квартире, пусть полупустой, но с санузлом и ванной для меня было сродни фантастике. Убогие условия, в которых я провела последние месяцы, казалось, навсегда останутся в моей жизни. За неделю я смирилась с квартирой, куда выселил меня муж, предполагая, что следующее жильё, возможно, будет на улице.

Телефон не беспокоил, я поставила его на вибрацию. В холодильнике нашлись масло, сыр и вчерашние шашлыки. Черный кофе я выпила без удовольствия, так как любила с молоком, а его не нашлось. После завтрака прошлась по квартире в поисках присутствия женщины. Ничего не говорило о том, что в этом доме она когда-то появлялась. Всё аскетично и просто. Видно, что и хозяин бывал здесь не часто. На открытых полках стояли немногочисленные книги, в основном классика. Скорее всего, библиотека, доставшаяся от родителей. Кто сейчас читает «Горе от ума» Грибоедова? Просто смешно.

Я набрала полную ванну горячей воды, периодически добавляя кипяток, долго лежала в ней пока не сморщилась кожа на ладонях. Когда ещё придётся помыться в человеческих условиях? Распаренная и разморённая я прилегла на кровать, положив рядом телефон. Экран засветился, пришло сообщение из банка: Пётр Григорьевич П. перевёл двести тысяч рублей. Зависнув, я тупо смотрела на экран. Двести тысяч от Пасечника? Двести тысяч? Как это понимать?

Муж переводил мне необходимые суммы для покупки продуктов, оплаты жилья, кружков и развлечений для сына. Это было тридцать — сорок тысяч ежемесячно. Но двести? Для меня это была заоблачная сумма. С деньгами мне будет проще решить вопрос о съёме жилья, легче забрать сына. Внутри всё затряслось от накатившей эйфории. Планы построения новой жизни захватили меня, я лихорадочно стала листать цены за аренду двухкомнатных квартир, прикидывая возможности.

Уже начала набирать смс риэлтору, когда дверь стукнула. Сердце подпрыгнуло с ней в такт. Через несколько минут появился Пётр. Он вымыл руки в раковине, повернулся ко мне, оценил моё сияющее лицо.

— Ты получила перевод и очень рада.

От волнения я чувствовала, как горят щёки, уши и даже шея. Согласно закивала головой.

— Не хочешь ничего спросить?

Улыбка слетела с моего лица. Восторг, благодарность, радость схлынули приливной волной, я поняла, откуда деньги. От мужа!

— Я никому не ломал руку и не требовал компенсации, если ты только что об этом подумала. Клянусь, я его даже не видел. Это мои деньги тебе.

Дыхание сбилось, сердце пустилось вскачь.

— Я хочу, чтобы мы стали мужем и женой. Подали заявление. Нам смогут всё быстро оформить.

Что? Зачем?

Меня разом прошиб холодный пот. Я не могла поверить в то, что он сказал. Какой-то бред! Чушь! Глупость!

— Для суда о лишении прав важно, что ты замужем. Замужнюю женщину не обвинят в развратном, неподобающем поведении. Во-вторых, если ты пока не сможешь работать, я способен обеспечить семью, это тоже обязательно смотрят. В-третьих, твой сын сейчас в кадетской школе, у руководства есть предписание насчёт тебя. Ты не сможешь с ним увидеться в ближайшее время. В-четвёртых, как жена ты будешь официально под моей защитой. И в-пятых. Мы спокойно возвратимся в колонию, где тебе будет безопасно.

На столешницу упала красная капля, из носа потекла тёплая жидкость. Подхватила рукой — кровотечение. Однажды после недельного прессинга и моего покорного самоуничтожения, у меня случилось настолько сильное кровотечение из носа, что пришлось вызывать скорую помощь. Муж тогда невольно сбавил обороты. Сегодня случился вполне лайтовый вариант. Справлюсь.

Пасечник поднялся, намочил полотенце в холодной воде и подал мне.

— Голову запрокинь.

Кровотечение продолжалось. Я не суетилась, не нервничала, не изображала конец света, хотя конец света с надписью «выход» засветился в моей голове. Окровавленные салфетки горкой копились передо мной на столе. Пасечник, прислонившись к кухонной тумбе, молча пил чёрный кофе. Я посмотрела на его каменное выражение лица.

В-пятых не будет. Хоть убей.

Чётким, размеренным движением он вымыл чашку, перевернул вверх дном и поставил на сушильный коврик. Ни один мускул не дрогнул у него на лице. Танк, который не заметил под гусеницами бабочку.

— Я не смогу остаться здесь и защитить тебя. Твой муж, как только получит повестку или ему позвонят из суда, примет меры. Ему светит реальный срок, я думаю, он будет в бешенстве. Есть ещё Стас. Я не хочу тебя пугать, но в колонии сейчас самое безопасное место. Как только назначат суд, мы вернёмся. Я нанял адвоката, он будет вести дело, в твоём присутствии сейчас нет необходимости.

Как у моего бывшего мужа: чётко, аргументировано и убедительно.

— Тебе придётся сидеть взаперти месяц или два. Но я, например, найду сто способов вытащить тебя на улицу или попасть в квартиру. Подумай. Ты будешь здесь одна и абсолютно беззащитна.