Лариса рыдала ночами, а утром снова просила переделать стену, потому что угол комнаты должен быть прямой! То есть девяносто градусов!

Рабочие не могли понять, чего она от них хочет. Аккуратненько, ровненько! Ну не девяносто, но восемьдесят пять — восемьдесят шесть всяко!

Нет, ей подавай девяносто! «Хозяюшка, вы уж совсем!»

Лариса до сих пор не понимает: в России восемьдесят пять градусов — это наш родной прямой угол!

Актер Слава Варкин. На первом моем творческом вечере и Ленинградском Доме актера блестяще прочел рассказ «Живой уголок». Мой абсурд в его исполнении обрел житейскую достоверность.

Три истории, связанные с Варкиным

Времена «Шоу-01». Гастроли в Таллине. Накануне мы с Варкиным были в гостях. Я ушел вовремя. Слава остался и усугубил.

Назавтра вся труппа в горхолле. Полный зал. Семь часом. Пошли удары гонга. Сейчас поднимется занавес. Начинал и вел представление Слава. Его нет! Хотя только что его видели!

Занавес красиво открылся. Зритель ждет.

Спасая положение, подменяя ведущего, на сцену выскакивают перепуганные артисты, несут чушь, спотыкаются, падают… Клоунада!

Зрители в восторге, решили: так и задумано. Директор зала отправил телегу в Ленконцерт, утверждая: «весь коллектив был пьян в стельку!»

В то же время внизу в баре Варкин с девушкой пьет кофе. Смотрит в монитор, который показывает то, что на сцене. Слышит гонги, видит, как пошел занавес, толкает локтем девушку: «Смотри на экран! А счас выйду я!»

Вторая история Варкина

Служил в авиационных войсках. Обслуживали самолеты. На аэродроме был спирт. В России к спирту отношение особое. Протирать им контакты, заливать куда-то — кощунство!

Спирт надо пить! Аксиома, бороться с которой бессмысленно. И пьют беспощадно!

Каждый день взвод возвращался с аэродрома в казарму пьяный.

Непорядок!

Начальство приставило специально обученных людей, дабы развести потоки. Спирт в одну сторону, солдаты в другую, и чтоб не пересекались!

Проследили. Взвод вышел с территории трезвым. В казарму ввалился в хлам пьяным! Хотя всю дорогу шли строевым шагом с песней, никуда не сворачивая, командир глаз не спускал!

Где и как нажрались эти сволочи?!

Ни за что не догадаетесь!

Солдаты от аэродрома до казармы шли друг за другом в бушлатах. У бушлата есть капюшон. Отвлекли охрану. Открыли кран емкости. Залили спирт в капюшоны. Вышли трезвые. В сумерках шли друг за другом, по дороге прикладывались к бушлату впереди идущего! Пели при этом все громче и лучше!

Главная сложность — чеканным шагом пройти КП. Собрав волю в кулак, прошли строем красиво. Но скопилось дикое напряжение — в казарме тотчас вспыхнула драка! Мутузились молча, пока не отлегло.

А вы про какие-то там рекорды имени Гиннесса!

Третья история Славы Варкина

Он исполнял на левых концертах мою миниатюру. Имел успех. Однажды за кулисы заходит печальный грузин, говорит: «Вы мне понравились. На завтра ангажирую. Сто долларов».

А Слава соглашался и за двести рублей.

Утром заезжает машина. Приезжают на кладбище. Снег хрустит. Ни души. Подходят к могиле. Грузин снимает шапку: «Гиви, послушай и улыбнись, друг! Читай!»

И Варкин, заикаясь, в гробовой тишине у могилы исполняет миниатюру.

«Я думаю, Гиви, тебе понравилось».

Грузин расплатился и отвез артиста домой.

Трижды был в Барселоне. Великий Гауди. Собор Святого Семейства. Нет на земле ничего более мощного, упирающегося башнями в небо. Не верится, что это творение человеческих рук.

По фактуре высоченный собор сложен как бы из мокрого песка, осевшего кучками.

Рассказывают, после смерти Мастера привезли в Барселону старушку, в которую Гауди был влюблен мальчиком семьдесят лет назад.

Впервые увидев гигантский собор, старушка не удивилась.

«Антонио всегда строил замки из песка!»

Кто видел собор, оценит пронзительную иронию фразы!

Райкин

Мне повезло: успел встретиться с великим актером двадцатого века. В преклонном возрасте он играл мой спектакль «Мир дому твоему». Мгновения волшебства помню.

Сидим у Аркадия Исааковича дома на улице Горького.

Его спина изогнулась, приняв форму кресла. Правой рукой придерживает тремолирующую левую. Тихо рассказывает анекдот. Не помню какой… человек приходит в помещение, раздевается…

Напротив огромные темные глаза. И вдруг ловлю себя на том, что ВИЖУ, как человек снял шляпу, она летит, поимела на гвозде. Снял туфли, сладко, с хрустом пошевелил пальцами…

Были только глаза и голос Райкина!

Как в сказке «Кот в сапогах», Аркадий Исаакович мог превратиться в мышку, во льва. И как бы женщины завизжали!

…Гастроли театра в Венгрии. Идем по улице. Райкин, его дочь Катя и я. Райкин одет, как всегда, безукоризненно, но бредет шаркающей стариковской походкой, уронив плечи, прикрыв глаза.

Катя сказала:

— Папа! Ты же не старый мужчина! Женщины смотрят!

Аркадий Исаакович вскинул седую голову, зажег глаза и стремительной походкой легко оторвался от нас. Плащ, кашне, шляпа. Женщины оборачивались. Райкин на сколько хотел, на столько и выглядел.

С годами у Аркадия Исааковича сложился свой распорядок дня. Спал днем, дремал утром, копил силы к вечеру для спектакля.

Комиссия министерства принимала спектакль днем. Не лучшее время. В пустом зале пять членов комиссии с оловянными глазами. У артиста куражу нет. Райкин вяло бормочет, забывает текст. Я в первом ряду с бумагами, подсказываю отвратительно громко. Райкин не слышит. Не хочет слышать…

Пытка кончилась. Садимся в машину. Аркадий Исаакович, глядя сквозь меня на Костю, говорит: «Котя, у меня в жизни не было такой неудачный программы, как эта!»

Чувствую себя ничтожеством, на глазах превращаюсь в коровью лепешку, плюхаюсь на асфальт…

Через день премьера в зале «Россия». Райкин в ударе. Восторженный прием публики. Море цветов. Аркадий Исаакович при Косте, ласково глядя мне в душу, говорит: «Котя, а ведь лучшего спектакля у меня, пожалуй, и не было!»

…Не при нем велись разговоры: «Почему не оставить сцену? Остался бы в памяти великим и легким!»

Инстинкт выживания!

Когда Райкин появлялся на сцене, зал вставал и минуты три аплодировал. В те годы вставали только при появлении членов Политбюро.

Райкин мог забыть слова, оговаривался — прощали все. В финале зал снова вставал.

Зрительская любовь превращалась в энергию, в эликсир жизни.

Райкин по-юношески легко сбегал со сцены, хлопал по попке актрису, садился в гримерной на стул. Шутил.

Минут через десять на глазах превращался в старого человека.

Моему отцу за восемьдесят. В организме уже многое вырезано. Кое-что осталось.

Целыми днями сидел неподвижно на стуле, похрапывал, просыпался со стоном, ругался на телевизор, засыпал…

Когда я заезжал или звонил, отец возмущался:

— Семен, представляешь: просыпаюсь! И тут ни с того ни с сего…

Дальше подробно симптомы.

— Папа! Тебе за восемьдесят! Сколько вырезано! А ты до сих пор считаешь: все ни с того ни с сего!

— Нет, ты представляешь? Ни с того ни с сего…

Умер отец в восемьдесят восемь. Ни с того ни с сего…

Восьмидесятые. Только начал выступать за небольшие, по тогда сумасшедшие деньги.

Меня находят люди из-под Сыктывкара. Кооператив. Добывают мрамор, делают надгробия.

«Семен, дела идут хорошо. В феврале годовщина. Хочется сделать коллективу праздник. Возьми пару актеров и прилетайте. Не пожалеете!»

Приглашаю трех человек из Ленконцерта.

Прилетаем в Сыктывкар.

Сказано было: «Вас встретит синяя «Волга».

Ждем час. Никакой синей «Волги». Мороз за двадцать.