— Ну что сказать про себя. Как честный человек, скажу правду. Я храплю. Сам не слышал, люди говорят.

— Знаю, птенчик мой, знаю. Храпите на здоровье, сама этим балуюсь.

— Вы тоже храпите? — обрадовался Вениамин Петрович.

— Слегка. — Лидия Михайловна кокетливо повела плечами.

— Прекрасно! — Бунин поставил жирную галочку. — Я сразу почувствовал в вас что-то родное!

— Когда свадьба и кого позовем?

— Сначала узнаем друг друга поближе, а там глядишь…

— Ах! Узнаем друг друга поближе! Мне кажется, я знала тебя всю жизнь! — Лидия Михайловна пересела в кресло, ее руки обхватили шею Бунина.

— Попрошу без рук! Давайте начистоту. Сколько сахара кладете в чай?

— Три ложки, дорогой, три ложки! — Лидия Михайловна положила голову Бунину на плечо.

— А я две! — Вениамин Петрович высвободился. — Вы будете по привычке сыпать три, а я люблю две! Скандал! Развод!

— Буду класть две. Могу вообще не класть. — Пальцы Лидии Михайловны поползли по лицу Бунина.

Вениамин Петрович хотел спросить про форточки, тут женские губы ошпарили шею. Бунин выронил записную книжку, обхватил будущую супругу, и та прижалась так, что Бунину стало страшно.

— На сегодня достаточно! Дадим нашим чувствам окрепнуть. Я пошел.

— Как пошел?! Куда это ты пойдешь из дому? Венечка, оставайся! Не пущу! — Лидия Михайловна встала в дверях. — Только через мой труп!

Бунин попробовал протиснуться, не тут-то было!

— Лидия Михайловна, вы страшная! Другие меня провожали с хлебом и солью, а вы предлагаете через ваш очаровательный труп! Позвольте пройти!

— Хоть один поцелуй!

— Где один, там второй! Я не привык целоваться в первый же вечер! К тому же в нашем возрасте не надо этим злоупотреблять!

— Будем злоупотреблять! Сколько нам осталось!

— Если выпустите — поцелую, — Вениамин Петрович решил схитрить.

— Ладно. Только по-честному! — Лидия Михайловна набрала воздуха и впилась таким поцелуем, будто всю жизнь томилась в монастыре. Бунин стал постукивать по спине, наступил на ногу, начал сжимать ее шею, только тогда она оставила чужие губы в покое.

— Ах! — вздохнула Лидия Михайловна. — Какая сладость!

Бунин привалился к стене, хватая ртом воздух: «Воды! Воды!» Лидия Михайловна принесла бокал шампанского: «За наше счастье!» Очухавшись, Вениамин Петрович нахлобучил ковбойскую шляпу и попытался открыть замок.

— На себя и влево, — направляла Лидия Михайловна, поглаживая его спину. — Какой ты крепенький! Так я могу надеяться?

— Сразу ответ дать не могу. — Бунин злился, не справляясь с антикварным замком в виде рассвирепевшего льва. — И замок у вас плохо открывается! Женитьба — серьезный шаг. Это вам не развод.

— Пусти. — Лидия Михайловна одним движением распахнула дверь. — Тут дело привычки. Научишься открывать в момент.

— Всего доброго. — Бунин быстро захлопнул за собой дверь.

…Он шел по улице, глубоко вдыхая пахнущий осенью воздух.

— С виду приличная женщина, а по сути пиявка! Женишься, а потом с утра до вечера занимайся любовью — нашла дурака! Пару таких поцелуев — инфаркт!

Чем дальше уходил от дома Лидии Михайловны, тем спокойнее билось сердце, входя в размеренный ритм.

— Но женщина, конечно, высокого класса! С такой пройти по улице — все ахнут! А может, с непривычки заколотило? Если постепенно, может, втянусь? Но приготовление пищи недолюбливает! Все из магазина, а с моим желудком на покупном не протянешь! И случись не дай бог что — искусственного дыхания от нее не дождешься! Не то что Ирина Сергеевна! Любую инъекцию — пожалуйста, и все по-матерински, без поцелуев. С таким медперсоналом жить и жить!..

Выходит, одними сухарями питаться? Доведет до истощения, потом витаминами колоть будет! В обед три укола, на ужин два! Вот такое меню!..

Вера Павловна, бронетанковая моя, где твои булочки с кремом!..

Измученный сравнениями, Бунин, подымаясь по лестнице, бормотал:

— Жил один и не умер! Станет худо, сам «Скорую* вызову! Телевизор есть, кот Игнат есть, и не надо ни с кем целоваться, наоборот, храпи в свое удовольствие!

Он открыл дверь, прошел на кухню, налил обезумевшему от голода коту молока, включил телевизор, который начал привычно мелькать, и сел за стол. Долго сидел, подперев седую голову руками. Встал, поморщившись от боли в пояснице, взял лист бумаги, карандаш и начал составлять картотеку невест.

Замерзнув, Бунин потрогал батареи — еще не топили. Он натянул синий свитер с дырками на локтях и налил чаю.

От неожиданного звонка его передернуло.

— Кто там так поздно?

Стальной голос ответил:

— Открывайте! Свои!

Вениамин Петрович открыл. Отодвинув его, вошла женщина неопределенного возраста.

— Снимайте! — Она повернулась к Бунину спиной, высвобождаясь из пальто.

Дама по-хозяйски огляделась, провела пальцем по буфету и покачала головой:

— Грязно живете, Бунин! Олеся! — женщина протянула руку.

— Добрый вечер! А вы по какому вопросу, собственно?.. — спросил Вениамин Петрович. Олеся отхлебнула из стакана чаю:

— Плохо завариваете. Гвоздь в стену вбейте…

— Зачем?!

— Я сказала: вбить гвоздь! Молоток на телевизоре. Я два раза не повторяю!

— Вы из милиции? — Бунин нашел гвоздь и с пяти ударов вогнал его в стену вместе с пальцем.

Олеся села на диван, покачала головой:

— Жестковато. Храпите?

— Еще как! — рассердился Вениамин Петрович.

— Придется отвыкать. Ну что, небось одному плохо?

Бунин пожал плечами.

— Будет в два раза лучше! Так и быть, остаюсь! — Олеся откинулась на спинку дивана и протянула вперед ногу в коричневом сапоге:

— Сними сапоги и переключи телевизор на другую программу! Сейчас увидишь, как надо заваривать чай!

Вениамин Петрович вздохнул, опустился на колени, взялся руками за сапог и начал тянуть.

Лет десять назад на студии снимали кино о Пушкине, об Александре Сергеевиче, царство ему небесное!

Снимали эпизод у дома Пушкина, что на Мойке. Выходит артист на балкон, говорит: «Пушкин помер!» И народ внизу дружно убивается. Тысячи под три было народу плюс любопытные. Их гоняют, а они, естественно, просачиваются в кадр. А всех надо одеть под девятнадцатый век. Не годится, чтобы народ, узнав о гибели Пушкина, убивался в джинсах, в дубленочках. Но при советской власти деньги на кино были.

Снимал режиссер Игорь Станиславович. Талантливый, но когда съемка — зверь. И укусить мог. Одному актеру ухо левое откусил. Другому палец. Вот он в мегафон и гавкает: «Приготовились! Дубль 6402!»

Он еще не договорил, народ хором как зарыдает!

Одна дама в соболях на асфальт гикнулась, ножками сучит, пена изо рта, как из огнетушителя. То ли эпилепсия, то ли тянет на эпизодическую роль, потому как с деньгами худо.

Режиссер орет: «Стоп! Стоп! Прекратить истерику! Вам же еще не сказали, что Пушкин умер! Вы надеетесь, что он жив! Пока актер на балкон не выскочил, не сказал: «Пушкин умер!» — ни одна сволочь не ревет! А вот когда рукой махну, слезами залейтесь!»

Народ понял. Слезу скупую смахивают, ручей берегут под кончину.

Вроде все шло неплохо, но тут режиссер в камеру глянул и как заорет: «Битюгов! Битюгов, твою мать!»

Я думал, Александр Сергеевич в гробу перевернулся.

А Битюгов — он кто? Директор картины. Мог все. За ночь дворец построит, колонну танков пригонит, поле брани украсит телами погибших.

Игорь Станиславович снова: «Битюгов!» Причем на Мойке акустика дивная. Он орет: «Битюгов!» А эхо отвечает: «Твою мать!» Такой эффект стереофонический.

Битюгов прискакал.

Режиссер орет: «Глянь в объектив, вредитель!»

Тот сощурился до китайца: «Хорошо выстроен кадр! Впечатляющий!»