Кэл вскочил на ноги, воплощение праведной ярости:

— Дестаны тебя разбери! Зачем вмешался?

— Будешь говорить в таком тоне, узнаешь гнев императора, — спокойно сказал Эйдарис.

Кэл тут же осекся, хотя не перестал прямо-таки истекать яростью. Но вокруг сновали слуги, многие из них остановились, чтобы поглазеть. Не стоит давать им повод думать, будто Кэл относится к императору непочтительно.

Когда после Мередара Эйдарис дрожал от холода под тремя шкурами и никак не мог согреться, Кэл, даже не выздоровевший до конца, притаскивал ему еще шкуры, а потом растирал местными мазями, чтобы согреть.

Наедине они всегда оставались братьями, но при посторонних один из них был императором.

— Ты не должен был вмешиваться, — буркнул Кэл.

Он коротко поклонился и устремился во дворец. Эйдарису оставалось только вздохнуть.

— Не злись на него, — молчавшая до этого Лисса взяла брата под руку. — Он знает, что его ждет, и ввязывается в бои, которые не может выиграть.

— Не обязательно ждет.

— Ты император. Но ты не властен над всем.

Думать о проклятиях и прочих мрачных вещах не хотелось. Поэтому Эйдарис увлек сестру на короткую прогулку, как они и собирались. Она рассказывала о последних письмах из Мараана, где родственники мужа опять что-то требовали.

— Мы покажем им мощь дракона, — пообещал Эйдарис. — Они слишком далеко зашли. Они хотели убить тебя!

— Ах, я не знаю, правда ли родственнички подсунули тот яд. Но я рада, что ты понял меня, когда после этого я не смогла там оставаться и позорно сбежала.

— Ты вернулась домой. Здесь ни тебе, ни твоей дочери ничего не грозит. Даже мараанские титулы при тебе.

— Потому что они не знают, как меня их лишить без скандала! — фыркнула Лисса. — Халагард пытался убить тебя, но на них ты что-то не собираешься спускать дракона.

— Всему свое время. Это не только вопрос мести или ярости. Это вопрос стратегии.

Лисса закатила глаза и предложила наконец поужинать. Она вообще любила делать вид, будто ничего не понимает в политике, словно ее это вовсе не касается. Но Эйдарис прекрасно знал, что Лисса так же умна, как он сам или брат. Но привыкла прятаться за маской, чтобы ее недооценивали.

Как и поступил Мараан. А Лисса докладывала обо всем, что происходило внутри страны, начала обширную работу, чтобы развалить многое в местной власти… у нее бы получилось, если муж не умер так некстати.

Лисса заседала в Совете наравне с министрами, принцем и самим императором. Она улыбалась, казалась дурочкой, а потом выдавала самые ценные предложения. К сестре Эйдарис всегда прислушивался. Как и к брату.

Клан — это незримая чешуя. Но те, кто связан одной кровью — это живое бьющееся сердце драконьего клана.

Империя может рухнуть, но клан всё равно останется.

После ужина Лисса отправилась рассказывать сказку на ночь дочери, а Эйдарис еще долго сидел над бумагами из Мараана и военными отчетами. Потом потянулся, разминая затекшие мышцы. Скинул мундир, тяжелая брошь и перстни уже давно лежали на столе.

Оставшись в одной рубашке, Эйдарис подошел к окну и тоже зажег небольшой фонарик. Он не знал толком, верил ли в добрых духов предков, но чтил те традиции, которые уважали в клане и в империи. Которые были так дороги матери.

Интересно, отец тоже стал добрым духом? Присматривает ли он за детьми? Или решил переродиться на земле в новом воплощении?

Эйдарис собирался лечь спать, прикидывая план на следующий долгий и тяжелый день, когда в дверь покоев громко застучали.

Слуга на пороге казался почти испуганным:

— Ваша светлость! Ваш брат…

Эйдарис мгновенно всё понял. Он кивнул и широкими шагами направился в комнату Кэла.

— Никого не впускать, — коротко кинул он слугам, которые переминались с ноги на ногу перед дверью. — И не заходить.

Они не ослушаются приказа императора.

Покои принца были меньше императорских, но обширные, хорошо натопленные. Краем глаза Эйдарис заметил, что на окне тоже горит огонек для добрых духов. Других огней в комнате не было, значит, внутрь слуги заходить не решились. Но понятно, что их напугало: с кровати раздался громкий стон.

Эйдарис решительно пересек оставшееся расстояние, присел на постель, коснулся плеча брата:

— Кэл, послушай, я здесь. Я здесь.

Он явно пока не слышал. Его тело сотрясалось в судорогах, с губ срывались стоны, а дыхание было частым и прерывистом. Приступ явно начался давно.

— Что же ты меня не позвал, — вздохнул Эйдарис, не отпуская плеча брата.

Он не знал, как это работает, но энергия Эйдариса всегда гасила приступы, хотя сам он ничего не делал и не ощущал. Правда, обычно Кэл чувствовал чуть ли не за день приближение подобного приступа, но в этот раз не стал звать брата. Может, думал, что ничего сильного не будет — с короткими приступами он справлялся сам.

Эйдарис помнил, как уехал с отцом в Та-Шан. Они занимались делами, когда прилетел Вестник от матери. Она писала, что у Кэла приступ и просила вернуться как можно быстрее. Император и Эйдарис гнали лошадей, но всё равно прибыли только следующим вечером. Кэл тогда едва дышал: ему было лет двенадцать, он лежал почти как мертвый, изможденный постоянными судорогами. Присутствие Эйдариса быстро помогло.

Это мог быть любой из них, но так вышло, что проклятие пало именно на Кэла.

Вообще-то они считали, что всё обошлось. Отец думал, иссякло на его сестре. Дед принес проклятие в семью: невозможно построить империю и не перейти дорогу хотя бы одному сильному колдуну. Тот проклял императорский род. В каждом поколении должен появиться тот, кто будет постепенно угасать, мучимый приступами.

Отец говорил, что его присутствие тоже помогало сестре. Но когда он отправился в первый военный поход, приступ длился три дня и в конце концов убил ее. Он не успел.

Эйдарис, Кэл и Лисса были абсолютно здоровы, отец думал, проклятие наконец-то угасло. А потом, когда Кэлу было десять, случился его первый приступ.

Сейчас его дыхание выровнялось, он только дрожал, весь потный и от того мерзнущий. Эйдарис натянул на брата шерстяное одеяло и улегся рядом.

— Я побуду здесь до утра, — сказал Эйдарис. — Как ты?

— Не хочу я ничего чувствовать, — устало пробормотал Кэл, не открывая глаз. Он почти с головой укрылся одеялом и сжался. Придвинулся к брату. — Какой же я бессмысленный…

— Почему не позвал? Приступ быстро бы исчез.

— Потому что ты не нянька. Ты император.

Они говорили об этом, конечно, говорили. Кэл в такие моменты казался потухшим. Он упрямо повторял, что так не будет продолжаться вечно. Эйдарис не может срываться к нему в любое время, у него есть обязанности. Он был прав, но Эйдарис понятия не имел, что еще можно сделать.

Они не могли объявить об этом в открытую, знание о проклятии могло показать императорскую семью слабой. Даже клан вряд ли бы спокойно это принял. Те колдуны, с которыми пытался осторожно говорить Эйдарис, разводили руками: такое проклятие невозможно снять, лишь ждать, когда оно само исчезнет, ведь колдовство не вечно.

Иногда приступов не было подолгу, и Эйдарис радовался, может, они и вовсе иссякли. Но в последнее время снова участились и совершенно выматывали Кэла.

Он пробормотал еще что-то горькое, но Эйдарис не вслушивался.

Империя — это сталь и кровь. Клан — это мощный дракон. Оставалось надеяться, он не лишится части сердца, а кровь не будет кровью семьи. Иначе зачем тогда Эйдарису вся эта гребаная империя?

— Освободи меня от должности.

Эйдарис позволил себе приподнять брови в удивлении и смерить Кэла равнодушным взглядом:

— С чего бы?

Кэл стоял перед ним, напряженно вытянувшись, сцепив руки за спиной. Он так и не дотянулся ростом до старшего брата, а в плотно прилегающих к телу кожаных одеждах казался еще меньше. На императоре же был простой традиционный мундир темных цветов. Им не требовались особые знаки отличия, кроме обязательных колец на пальцах Эйдариса и перстня с распростертыми крыльями у Кэла.