После второй двадцатиминутки, в которой на одну шайбу гостей точным броском ответил Деннис Халл, команда ушла в раздевалку ведя в счёте 3: 1. Хотя справедливости ради, забросить мы могли значительно больше и в третьем периоде, играя от обороны, должны были без нервов доводить матч и всю серию с «Рейнджерс» до победы. Но хоккейные боги переменчивы, поэтому в раздевалке никаких шапкозакидательских настроений не было. Только Томии Айвен всё суетился, кому-то звонил и бегал по раздевалке, бросая на меня странные взгляды. А за две минуты до конца перерыва генменеджер отозвал меня в свой кабинет и наконец, выложил все что накопилось у него на сердце:

— Ты знаешь, Тафи, что нашим клубом владеет чикагский бизнесмен Артур Вирц?

— Владелец «Чикаго стэдиум», — кивнул я. — Сделал бабки на великой депрессии, скупая по дешёвке недвижимость, как некоторые прохиндеи после перестройки. Капиталист проклятый.

— Точно, — усмехнулся Айвен, почесав затылок. — Так вот, когда я почти год назад принёс ему идею подписать советского хоккеиста, то есть тебя, он смотрел на меня как на умалишённого, ха-ха. А теперь готов выложить очень большие деньги. Он сегодня по телевизору увидел твой «вертолётик» и очень долго хохотал, после чего сразу позвонил мне. В общем, если ты подпишешь договор на три года, то бонусом получишь миллион долларов. — С придыханием сказал генменеджер.

Мне сразу же захотелось расхохотаться прямо в лицо нашему скупердяю Иванычу и сообщить, что через три года миллион долларов станет не таким уж большим гонораром, что скоро все хоккейные контракты взлетят до небес. Но я подумал, что если сейчас категорически откажусь, то в лице бизнесмена Артура Вирца приобрету сильного недруга, который будет вставлять палки в колёса. Поэтому сделав серьёзное лицо, я пробормотал:

— Разговор о новом контракте я начну лишь после выигрыша Кубка Стэнли. Так и передай мистеру Вирцу, что сумасшедший русский пока о деньгах не думает.

— Ладно, Тафи, я так и передам. — Недоверчиво посмотрел мне в глаза генменеджер Томми Айвен.

Начало третьего решающего периода, который при ничейном счёте мог стать и не последним, сложилось для меня не просто. Старший тренер гостей Эмиль Фрэнсис персонально под меня стал выпускать на площадку защитника гиганта Дейла Рольфа, рост — 193, масса под 100 кг. Это через тридцать лет, когда всё человечество разом вытянется в росте в среднем на 10 см, такими габаритами в НХЛ никого не удивишь. А сейчас Рольф, который возвышался надо мной на три сантиметра доставлял мне множество неудобств.

Во-первых, при полном попустительстве арбитра, он на пятачке хватал меня двумя руками и просто не давал играть. И пока я с ним бессмысленно толкался, вся опасность у чужих ворот сходила на нет. Во-вторых, я попробовал его пару раз на скорости воткнуть в борт, но и из этого мало, что получилось. Более того, оба раза мы упали вместе, и что самое неприятное — на меня. И поэтому на седьмой минуте третьего периода я скинул перчатки и принялся колотить защитника гиганта. То есть ударил всего один раз в челюсть. Дейл Рольф опал как озимый, и мне тут же выписали две минуты штрафа. А Дейл, хитро усмехнувшись и стерев кровь с губы, поехал на скамейку запасных.

«Идиотина, — обругал я сам себя в боксе для штрафников, при этом с надеждой уставившись на нашего голкипера Тони Эспозито, который выручал команду в серии с „Рейнджерс“ множество раз. — Неприятно будет, если сейчас пропустим». Я даже привстал, когда на точке вбрасывания Деннис Халл скрестил клюшки с Жаном Рателлем. К счастью, вбрасывание было выиграно, а шайба выброшена из нашей зоны защиты. И почему-то именно в этот момент в мою голову пришла идея написать статью для «Советского спорта» о том, какие выгоды получает страна, если её спортсмены и хоккеисты, в том числе, добиваются международного признания. «Точно, — подумал я, — чтобы продавить ВХАашный проект нужно обязательно с тонким намёком писать об этом в прессе, где можно будет сравнить советскую команду в заокеанской хоккейной лиге с полётом Гагарина в Космос. Или с путешествием Колумба, который открыв новые торговые пути, озолотил Испанию. Кстати, статью так и надо озаглавить — „Хоккейные Колумбы“. Ведь нет ничего хуже, чем вариться в собственном соку».

С такими мыслями две штрафные минуты пролетели незаметно, благо в атаке у «рейнджеров» ничего опасного не получилось. И когда я выскочил на лёд за спинами защитников нью-йоркской команды, то моментально был вознаграждён прекрасной передачей от Билли Уайта. Только что гости могли одну шайбу отквитать, и вот я уже лечу один на один к воротам Эда Джакомина, которого я ещё до начала матча представил простым пареньком с соседней улицы.

«Держи Эд!» — усмехнулся я про себя и качнув влево, затем резко ушёл вправо и играючи уложил голкипера «Рейнджерс» на лёд, а шайбу под рёв толпы закатил уже в пустые ворота.

— Скоооор! — Запрыгали зрители на трибунах, а я подумал, что ньюйоркцам от такого хоккейного нокаута больше не очухаться, и матч можно спокойно докатывать до победы.

— Блэкхокс! Блэкхокс! — Танцевали в раздевалке почти все полуголые в полотенцах после душа хоккеисты нашей команды.

— Сегодня пиво за мой счёт! — Выкрикнул Томми Айвен и тут же добавил. — Но не больше одной кружки!

— Парни, давайте споём нашу победную песню, — предложил я. — Билли запевай!

И защитник Билли Уйат охрипшим, но мощным баритоном затянул «Траву у дома», почти не коверкая русские слова:

И шнится нам не рокот кошмодрома!

Не эта ледяная шинева! — Включились и остальные хоккеисты:

А шнится нам трава, трава у дома!

Шелёная, шелёная трава!

— Еееее! — Потом заорали все хоккеисты, а старший тренер Билли Рэй неожиданно пустил слезу.

— Ты чего, Билич, мы же в финале? — Опешил я.

— Этот финал для меня третий, решающий и скорее всего последний, — признался старший тренер.

— В России говорят, что Бог троицу любит. — Я похлопал по плечу старину Рэя и подумал: «Теперь мне самому победа в Кубке Стэнли важнее важного».

— В лепёшку разобьёмся, но Кубок возьмём! — Загоготал Стэн Микита, припомнив мою русскую присказку.

Рано утром 26-го апреля в своём жилом номере на спортивной базе «Новогорск», куда вся команда заехала два дня назад, чтобы ничего не отвлекало от подготовки к важнейшей игре, Всеволод Бобров встал ни свет не заря. Сегодняшним вечером его московскому «Динамо» предстояла решающая битва за золотые медали с ЦСКА, который срочно требовалось чем-то удивить. «Чем я буду удивлять опытного матёрого соперника, когда под рукой „пионерский отряд“? Только одному хоккейному Богу известно», — подумал старший тренер, расставив на миниатюрном металлическом игровом поле девять белых фишек с магнитным основанием, три ряда по три кругляша в каждом. И задумавшись над этим магическим квадратом, Всеволод Михалыч неожиданно стал напевать себе под нос:

Всё слежу, чтоб не было промашки,

Всё вспоминаю повара в тоске.

Эх, сменить бы фишки на рюмашки— —

Живо б прояснилось на доске!

— Михалыч, ты чего не спишь? — Зашевелился на соседней кровати его помощник Владимир Юрзинов. — Ещё же шесть часов утра?

— Думаю я, Володя, думаю, — ткнул пальцем в девять фишек на игровом поле Всеволод Бобров.

— Что-то я не пойму, почему на льду девять хоккеистов, а не пять? — Покрутил головой Юрзинов, чтобы отогнать сладкий утренний сон и тоже, надев штаны, присел за игровую хоккейную доску.

Однако вместо ответа, Бобров пропел ещё один куплет из песни Высоцкого «Честь шахматной короны»:

Вижу, он нацеливает вилку— —

Хочет есть. И я бы съел ферзя…

Эх, под такой бы закусь — да бутылку!

Но во время матча пить нельзя.

Ча-ча-ча!

— Ну, Всеволод Михалыч, рассказывай, что придумал? — Обиженно протянул второй динамовский тренер.