Ильгиз сидел красный, он вспотел:

− Да уж – теряется. Носишься с ней как с… торбой. Зачем ты её всё в мирошевский лес таскаешь? Может, ей во дворе как мне охота побегать? Ты её спросила?

− Я не хочу во дворе! – закричала я. – Что ты, Илька! Я боюсь. Там одни дураки. Они мячом могут в лицо… Я хочу гулять в поле. Я на поле, Илька, бегаю—собираю зверобой.

− Вот и хорошо, Арина, что бегаешь … − мама торжествовала.

− Инга! Дай ребёнку свободу выбора! Не таскай её за травами, − попросил папа.

Я испугалась:

− Папа! Я люблю луг! Там репей, папа, красиво цветёт! И донник, и цикорий, и…

− И чертополох! – Илька скорчил страшную рожу, приставил пальцы-рожки к ушам.

− И чертополох, − согласилась я, даже не поняв издёвки и намёка на нечисть. – Он для нас бесполезный. Он только для пчёл. Медонос.

− Медонос, − укатывался Илька. − Прекращай, мама, пичкать её салатом из одуванчиков. Пусть ест как все, играет, общается. Отстань, мама, от неё. Она уже травяное зомби.

− Опять снова здорово? – мама в шутку замахнулась на Ильгиза. – Ребёнку нравится. Слышал же? Сам-то чипсы никогда не ешь?

− Отрава – поэтому не ем, − согласился Ильгиз.

Мама открыла рот, но папа резко сказал маме:

− Продолжим об отраве. Никто не обвиняет тебя, Инга, в невнимательности. Никто не запрещает тебе заниматься полезным делом для души.

−Оформили ООО. Нужен бухгалтер, − вдруг сказала мама.

− Я сейчас не об этом, Инга. Чем могу, я тебе помогу.

− Нужно помещение для заготовки трав.

− Хорошо, − нетерпеливо отмахнулся папа. – Найдём помещение.

− Спасибо Геночка. Тогда – всё?

− Нет. Ты не поняла. Я попрошу тебя, Инга. Больше никогда не вмешиваться, если Арину угостят вредной едой.

− Да уж я поняла… Я тогда хотела как лучше. Я испугалась за Аришу. Это же неправильно, Гена, что еда после тренировки. После тренировки надо пить.

− Дорога моя, − папа ласково обнял маму. – Ты не переделаешь людей. Тебе бесполезно тягаться с рекламой и спрайтами. Пусть люди едят, что хотят. Договорились?

− Но Арина! Она…

− Мама! – закричала я. – В вопросах питания я буду слушаться только тебя!

− Ты наша птица-секретарь, − улыбнулась мама и обратилась к папе: −От тебя нахваталась. Вопросы питания, вопросы наркомании, вопросы безопасности, вопросы по отчётному периоду…

− Совсем взрослая, − сказал папа. – А сейчас − самое главное, девочки мои. После гематомы и синяка обратной дороги нет. Что будем делать?

− Убить, их надо убить! − прошептала я.

Прошло одиннадцать лет. А я помню, как эти слова сами собой вырвались, вышли из меня. Когда мы говорим «я убью тебя» или «я убью себя», то это, на самом деле, ничего страшного не означает. Это просто выход плохого, очень плохого, очень-очень ужасного. Понятно, что из всякого правила есть исключения, иногда человек, угрожающий вам убийством, действительно затачивает топор, а самоубийца мылит верёвку, но чаще это в детективах, чем в жизни. А в жизни убивают как правило те, кто об этом и не заикается вовсе, самоубийцы тоже вынашивают идею глубоко в себе. Это всё папа мне объяснил, чтобы я не боялась самой себя − мама же стала меня стыдить и говорить, чтобы она таких вещей больше не слышала.

− Вот! Вот результат общения с Максами да Златами.

− Я с ними не общалась! – заплакала я от обиды. – Почти не

общалась…

Тогда в Семенном поля под высоковольтной только перестали засевать. С одной стороны убрали лес и, установив новые сваи, провели ещё одну линию. Горизонтальными частоколами лежали огромные деревья, их даже не вывозили. Мощные ели, похожие на приятелей папы из СОБРа14 ; берёзы напоминающие лейтенантш и капитанш из детской комнаты. Изысканные осины, точнее их тусклого цвета стволы − это красавица-секретарша по связям с общественностью начальника ОВД. Всё валялось и гнило… Мама сказала Ильке:

− Видишь, что сделали для того, чтобы провести ещё света: убили здоровые мирошевские деревья. Убили. Здоровые.

− И что?

− А то. Всегда будь настороже, чтобы так же не погибнуть.

− Ты хочешь сказать, что если не быть настороже, то станешь деревом? – Илька любил так «абсурдистски», по выражению папы, шутить.

− Зря смеёшься, − обиделась мама.− Я хочу сказать, что случайность может стать роковой,

− Мама хочет сказать, − откашлялся папа, − что никогда не надо думать, что тебя обойдёт неприятность, несчастный случай, смерть.

Папа тогда бросал курить. Это было похоже на обет – он бросал курить ради меня, из-за меня. Что-то вроде – я отделаюсь от плохой привычки, брошу на жертвенный стол никотиновую зависимость, а дочь тогда оставят в покое. Папа сильный, он взял себя в волевые тиски.

− Заместитель начальника страшно сказать, всего управления Мирошева… − зудела мама.

− ГУВД-Миршев – низшее подразделение. Над нами – Владимирское, ты же знаешь.

− Не знаю и знать не хочу. Столько людей в подчинении, всем показываешь дурной пример.

Папа был «полностью и беспрекословно» согласен. Он пил отвары и настои, отхаркивался, свистел и хрипел (стали очищаться лёгкие), и – главное!—он старался всё свободное время гулять. Мне повезло. Вечером мы приезжали в Семенной, папа парковал «ауди» на стоянке у церкви, где неподалёку росла одинокая софора. Мы шли на высоковольтную. Быстрым шагом – тридцать пять минут. И дальше гуляли, гуляли и гуляли… До темноты. Небо становилось розовым, потом тусклым.

Сильные деревья, ели… Ильке понадобились шишки для урока технологии, и мы с мамой приехали сюда на маршрутке. Меня ещё катали в лёгкой коляске, и на маму в маршрутке все ругались. Мне было два с половиной года, но я запомнила это. Как ругались в маршрутке, как я сидела у кого-то на коленях и этот кто-то дышал зловонно мне в затылок, как мама ехала стоя, вцепившись в коляску-трость, коляска скрипела и как назло не хотела в эту самую трость складываться… Мама успокаивала людей и улыбалась… Выйдя из маршрутки, усадив меня в коляску, мама сказала:

− Я не вынесу больше оскорблений.

Обратно мы ехали на электричке. Всего одну станцию. А электричку пришлось ждать полчаса: в Семенном не все электрички останавливаются. Илька дома спал. Папа нервничал. На его погонах была теперь одна звезда вместо четырёх маленьких звёздочек. Его в этот день повысили в звании, в должности, он теперь был не просто опером, а начальником отдела по борьбе с наркоманией. Тогда не было ещё ФСКН.

− Я как чувствовала, − радовалась мама. – Нас так поливали грязью в маршрутке, но я не разозлилась, я чувствовала – сегодня хороший день, самый лучший день.

Из того похода за шишками я запомнила цветной, сухой, душистый жёлто-красным клёном осенний лес, и под ногами – шишки, чешуйчатый ковёр. Шишки скрипят, шуршат об огромный пакет, и он, набитый до отказа, тоже как будто в чешуйках… У меня восторг! Ильке поставили две пятёрки! Лето было бесшишечное, сухое, а он притащил шишки на весь класс!

И вот сейчас, спустя пять лет, – конец. Шишкам – конец, деревьям – конец, муравейники стояли мёртвые, как египетские пирамиды. Я была уверена, что внутри – мумия самого главного муравья, а точнее – муравьихи… Было страшно смотреть на мощные стволы…

Услышав от родителей о том, что смерть может прийти совсем рано, и даже в детстве, я заплакала. Мне стало страшно.

− Она не хочет случайно погибнуть, − погладил меня Илька по голове. – Что ты, Арин. Тебя же просто предупреждают, наставляют на путь истинный…

− Правильно, − откашлялся папа. − Это так. Всё необходимо брать под контроль, любую ситуацию. Деревьям не повезло расти именно в этом месте. Но мы не деревья – мы можем выбирать места ходов и обходов. Мы можем быть внимательными. Мы можем лавировать. Так, Арина?

− Лави-что? – переспросила я.

− Действовать мы можем, принимать решения! – и папа толкнул меня в плечо.