В той жизни я любила Дэна. С первого класса. Потом он ушёл из нашей первой гимназии в пятнадцатую школу, из-за моей мамы ушёл, потом вернулся из пятнадцатой в нашу первую, что есть фантастика – из нашей гимназии можно только уйти, уйти навсегда, обратно не примут. А Дэна − приняли, директор пригласила, точнее – упросила, так ещё год Дэн тянул, не переходил. Из-за меня не переходил и из-за моей мамы.

И вот в позапрошлом году… Мы опять вместе. Мы учимся в девятом…

Я ничего не знала. Первого сентября в классе вдруг – Дэн. Он на линейку не пришёл, боялся, наверное, стеснялся. В классе отреагировали спокойно. Все знали, что Дэн – победитель Всероссийской Олимпиады по краеведению, поэтому его и упросили вернуться. Кто-то Дэну сразу руку пожал (Монахов, например), кто-то обнял и поцеловал (Змеевцева, например). Макс Монахов и Злата Змеевцева – эти-то помнили не только об Олимпиаде и краеведении. Макс и Злата – твари, они всегда меня ненавидели и всегда защищали Дэна.

Дэн не смотрел на меня, но я знала, что он меня видит. Я была раздавлена, я испытала острое щемящее чувство, но виду не подала: мало ли что произошло в детстве, целых шесть с половиной лет назад. Всю осень мама выпытывала, что Дэн, да как он. Тогда я не обратила на это внимание: мама и раньше часто выспрашивала о других. Даже о безобидном Чопорове. Теперь, когда всё случилось, я понимаю, что мама той позапрошлой осенью испугалась намного больше меня. Панически испугалась. Мама боялась, что всплывёт правда о том случае, из-за которого Дэн ушёл из гимназии, и расспросы мамины были не из любопытства, а из-за страха. Тут такое дело… Все эти разговоры о совести… Я не знаю. Папа говорит, что большинству населения наплевать на совесть. В узде держит только страх. Если человек знает, что никто не узнает о его чёрных делах и ему всё сойдёт с рук, то человек обязательно решится на преступление или некрасивый поступок. А Дэн мог мне рассказать, что было на самом деле, почему он перешёл в другую школу. Так и вышло, мама правильно боялась – Дэн мне всё рассказал. И теперь мы наказаны. И мама, и я.

Три месяца в девятом я Дэна упорно не замечала. А в декабре, по законам природы, в актовом зале проходила «ёлка», наш девятый развлекал первые-вторые классы. Злата Змеевцева была Снегурочкой. Дэн Белялов– Дед Мороз. Макс Монахов − он скоморох. А я – фотограф. Мама отговаривала от этого утренника, мама «заранее всё знала», мама мне говорила:

− Все богатые школы на мероприятия аниматоров нанимают, клоунов в агентстве праздников, и учителя сейчас всё сами фотографируют для отчётов, учителя за организацию мероприятий надбавку получают…

Я говорила:

− Корнелий Сергеевич на звуке и свете, поэтому он попросил меня фотографировать. И вообще, мам: где у нас в Мирошеве ты видела агентство праздников?

А мама:

− Давно б уже Корнелий озолотиться мог, организовал бы все эти развлечения, оформил бы хотя бы ИП. Почему он такой не предприимчивый? Что он за тормоз такой?

Корнелий Сергеевич − учитель по «истории». В газете «Милославич» всегда его фотографии размещают. Корнелий Сергеевич рубрику по культуре и образованию ведёт. Ко всем датам появляются такие новости, например: «Исполнилось двести двадцать лет со дня рождения нашего любимого писателя Михаила Николаевича Загоскина. В гимназии №1 отмечали его юбилей, были разыграны сцены из пьесы «Богатонов»7. Ещё так например: «В Мирошеве юбилей народной игрушки Михайло-Жнец, ей исполнилось сто лет. В образцовой школе №1 прошла викторина «История промыслов» и конкурс художников-прикладников «Болванка –раз, михайло-два, жнец-три». И так далее. Думаю, достаточно.

Ну и вот. Я – с камерой, Корнелий Сергеевич на пульте − с музыкой и светом. Корнелий Сергеевич почему меня попросил на празднике фотографировать? Потому что камера дорогая, объектив особенно дорогой, а я – аккуратная, спокойная, выдержанная, не психичка… Ну, считалась тогда не психичкой. Я и правда спокойная была, просто случилось то, что случилось. У меня поехала крыша. Папа вчера мне сказал – такое рано или поздно со всеми случается, один раз в жизни с любой девушкой обязательно произойдёт. Но мне кажется, папа меня просто успокаивает. Я уверена, что есть куча девушек, которые никогда не станут бегать, как я, за парнем. А уж тем более – не пропустят из-за этого ЕГЭ, на подготовку к которому было потрачено столько лет и сил.

Интересно, что сейчас обо мне в городе сплетничают, пока я здесь взаперти?.. Меня искали ровно сутки! Папа поднял тревогу среди своих, но слухи на то и слухи: утечка по-любому происходит. Как правило разносят инфу жёны папиных коллег. Жена мвдшника конечно не так наглеет как жена дпсника, но наглеет. Все люди разные, но тенденция наблюдается. Тётенькам приятно, что у них муж в силовых структурах. Я по маме сужу.

Уверена, что уже шепчутся по углам. Пошепчутся и перестанут – так папа мне всегда говорил. Но я опозорена на весь Мирошев. Сколько людей будет злорадствовать, что дочка прокурора пропала, что дочку прокурора искали, так ещё в дни сдачи ЕГЭ! А уж как на Иголочке будут злорадствовать. Впрочем, я получила поделом. Ко мне, начиная с гимназии, было особое отношение. Из-за того, что вся наша семья стала из-за папиной должности − особая. Мы – не все. Я – не то, что другие, я так всегда думала, мне так внушила мама. Ещё и поза-позавчера я так думала. В той окончившейся жизни, я гордилась этим обстоятельством, ходила с ощущением превосходства, но никому этого не показывала – родители все уши прожужжали: не хвались, достаточно независимого взгляда. Или уничтожающего, или властного, или пренебрежительного («пренебрежительного − в крайних случаях»), потому что воспитанный человек своё превосходство не должен «выказывать» (так говорила мама), «выставлять» (это папины слова). Теперь всё позади, я умерла вместе с моей любовью. Я стала перерождаться. Всё старое − в другой, в чужой жизни, в далёком-далёком прошлом. Это было так давно.

Мне лучше, чем вчера. Я сегодня могу сидеть, могу писать, могу разговаривать. Я взяла себя наконец-то в руки. Я нормально соображаю и понятно пишу. Я сейчас вообще не пойму: зачем я тогда, на новогоднем представлении, стала извиняться перед Дэном за прошлое? Зачем я стала унижаться? Почему я так расслабилась в последние два с половиной года? Зачем я требовала невозможного от человека, который меня не любил, не мог любить? Почему я не пошла на ЕГЭ? Почему ушла из дома? Почему я мёрзла ночью на пруду? Почему? Я не знаю. Я просто сошла с ума. Этой весной я перестала понимать элементарные вещи. Я жила только мыслями о Дэне. Я – полная дура.

Представление. У Златы короткая стрижка. От шапочки, которую предложила ей наша классная Веля, Злата отказалась. Злата надела диадему. Диадема китайская, фальшивая, но смотрится сногсшибательно. «Подлецу всё к лицу», − говорит моя мама. Шубка на Злате новая, беленькая, по колено. Искусственный мех мягкий, шёлковый, серебрится. Шубку-то Злата позаимствовала, не отказалась. Веля, наша классная, для нас всем готова пожертвовать, она всех любит. В нашей образцовой первой школе все учителя напоказ любят свои классы, но из всех учителей единственно Веля своей шубой готова для выступления пожертвовать.

Злата-Снегурочка пела песню про блинчики:

Блинчики, блинчики,

Выпекаем сладко,

Блинчики, блинчики,

Вот квашня, вот кадка.

Дэн-Дед Мороз и Макс-Скоморох хлопали варежка о варежку, как бы отряхивая снег. «Блинчики, блинчики», − бубнили. Макс бубнил комически, артистически. Нравилась ему эта песня. Ему, если что не нравится, он в жизни не станет делать, заставить нереально. Макс жирный, и вдруг колесом вокруг ёлки пошёл – у меня сердце ёкнуло… Надо же! Гибкий до сих пор! И травмы не боится, без всяких разминок, ведь.