Травница – это специальность, так мама считает. Она и две её подруги увлеклись травами в медучилище. Мама родилась в Казани, там она и училась. Мама с подругами ездили гулять в раифские леса, в заповедник4. Мама говорит, что она с девчонками «по молодости» помешалась на процессах старения, здоровом образе жизни, на противоопухолевых настойках, прополисе и маточном молочке. А в раифском заповеднике – пасеки, монастыри и старцы, посты, молитвы и библиотека. В заповеднике мама увидела старинные рукописные труды с описанием «зелий», книги так и назывались −«травники». Мама говорила, что дотронувшись до книги, она ощутила что-то лёгкое, увидела какие-то силуэты и поняла: травы – это её. Но я думаю, просто в помещении было темно и, пока глаз перестраивался, произошли оптические эффекты.

К третьему курсу мама и подруги насушили столько трав, составили столько сборов, перелечили столько знакомых, что стали приторговывать на рынке излишками. Мама рассказывает, что тогда на рынке «все торговали всем». Мама не боялась, что её травы могут не помочь, оказаться бесполезными. С первого курса мама уже знала главный секрет большинства лекарств: у лекарства, кроме фармакологического5, есть ещё и психотерапевтическое воздействие: покупая таблетку или лекарственный сбор, человек тут же начинает выздоравливать и чувствовать себя лучше. На этом же принципе внутреннего убеждения и внушения основаны и методы преступников, особенно мошенников – папа всегда так говорит.

Самое сложное в то время было травы упаковать. Не было ни принтеров, ни сканеров, ни графических программ – оформляли упаковку, клеили бумагу, подписывали фломиками от руки, все занятия в училище мама и подруги рисовали. Директрисе донесли об этом. У мамы должен был быть красный диплом. Какой уж тут красный! Им троим пригрозили статьёй, влепили за дипломы трояки и втроём же распределили в центральную больницу, в реанимацию.

Подруги мамы вышли замуж и уволились, а мама осталась в больнице, родила Ильку и стала матерью-одиночкой. Её после декрета из жалости перевели в отделение челюстно-лицевой хирургии. Она там пять лет проработала и дослужилась до старшей медсестры – это в больнице считается небывало быстрым продвижением по службе.

Папа приехал в отпуск в Казань, в гости к другу− следователю. Папа за компанию пошёл в больницу на допрос пострадавшего. Там папа маму и заметил, обратил на неё внимание. Потерпевший не мог говорить, у него челюсть была сломана и зубы выбиты, а мама привыкла к таким «допросам» ( в больницах в челюстно-лицевую милиция ходит постоянно ) и всё «переводила» с «мычащего» языка. Папа часто об этом вспоминал. Он был поражён маминым терпением и отзывчивостью, потому что он и сам в мирошевской больнице допрашивал избитых и ничего не мог понять из их мычания, а «младший медперсонал только смеялся и даже ржал», хотя беседа с пострадавшим после преступления – очень важная составляющая следствия. Первые два дня после преступления – самые важные, и папа очень злился, если пострадавший не мог говорить, а медперсонал смеялся. Писать потерпевшие не могут, у них руки болят или пальцы, часто − температура от переломов, да и просто – сильный стресс. Мама расписывалась за многих пострадавших в протоколах, а иногда и писала при них за них же показания, объясняясь с ними на языке жестов, задавая вопросы, на которые можно было ответить чётко и однозначно.

Папа, там же, в Казани, женился на маме, перевёз её с Илькой в Мирошев, Ильку усыновил. Мама – татарка. Илька и мама при мне часто по-татарски ругались. Илька до шести лет плохо-то и русский знал. Он же с бабушкой Саниёй и дедушкой Ильгизом время проводил, пока мама сутками дежурила, а они с внуком по-татарски говорили, и в сад его отдали татарский. Илька с самого детства с мамой не очень ладил. Мама говорила, что Илька – своенравный самодур в деда Ильгиза. Дед Ильгиз маму проклял, когда она Ильку родила, потому что отец Ильки − русский. Куда потом папа Ильки делся – не знаю. Мама утверждает, что дед Ильгиз его прогнал. Жаль, что Илька как раз сейчас в армии. Он бы маме сейчас опорой стал. Я маму подвела, папа – подвёл, мы с папой маму даже предали и бросили. Жить с мамой тяжело, с ней только я и могла ладить последние годы. Папа говорит, мама раньше совсем другой была. Папа деда Ильгиза редко, но вспоминает: тот и ему на маме запретил жениться, но папа – милиционер, поэтому дед Ильгиз его испугался выгнать, но стал отговаривать от «женщины с чужим ребёнком». Но мама вышла замуж. Друг, к которому папа в гости приехал, был на свадьбе свидетелем. У него на всех фото лицо очень грустное – мама говорит, что папин друг тоже в неё был влюблён, но он, когда приходил для бесед с пострадавшими в больницу, очень смущался и краснел. А папа с первого взгляда начал за ней ухаживать. Мама говорит, что мужчины ухаживают только, когда влюбляются, в остальное время они очень любят, когда за ними ухаживают. Не носки стирают и трусы, не еду готовят, а когда им сочувствуют, когда их жалеют, когда с ними по-доброму. Мама говорит, что мужчины – они как преданные псы, просто надо уметь ими командовать. И мужчинам очень медсестры нравятся. Мама говорит, что одно только слово «медсестра» − и мужчина сразу смотрит с интересом. Слово это действует на мужчину аналогично психотерапевтическому эффекту выписанного рецепта6. Мужчины не любят болеть, не лечатся, и когда вдруг встать с постели не могут, то врач и медсестра для них – как божество.

Наша казанская бабушка Сания – она тихая и добрая, ещё и не совсем старенькая, письма пишет теперь, после смерти деда Ильгиза, по-русски с такими смешными ошибками. Мы с мамой каждый год в августе ездим в Казань. Деньги бабушке привозим, наши сборы и чаИ, да и просто травы, которые там не растут. Я эти поездки люблю. Мы едем в купе. Мы гуляем с мамой по насыпям и обрывам. Волга-река. Дубравы. Сосны. Ну и берёзы конечно же. Мама всегда говорит, когда мы смотрим с берега на Волгу:

− Волга, всю жизнь – Волга. Надоело! Хочу за Урал! Хочу в горы! Хочу в Сибирь, на Алтай. Вот бы в тайгу! Закончишь, Арина, школу, поступишь в университет и мы на месяц махнём за Урал. Увидишь не саженые лиственницы, а целые хвойные леса. Кедры и лиственницы – вот счастье! Лиственница живёт четыреста лет. У неё листья экономные. Похожи на иголки, но не колют. И ты будь такой, как лиственница. Не колись, но притворяйся колючей.

Ещё мама говорит:

−Жизнь – борьба со смертью. Ни в коем случае нельзя раскисать и другим надо помогать не скиснуть. Обязательно надо бороться, никогда нельзя отступать. Болезнь любит тех, кто не борется.

Я боролась. Но скисла… Да и мама скисла тоже. И вот мы, и я, и она, болеем… Я – в папином доме, мама завтра ляжет на две недели в областной профилакторий – это мне сейчас А. сказала.

«Главное – точка отсчёта, главное сделать верный первый шаг», − говорит мама. Все неприятности папы кончились, как только я родилась. Папа очень серьёзно, как-то мистически к этому относится – у него сразу после института были очень сложные неподъёмные провальные дела, не было никакого авторитета, с ним не церемонились, не повышали в звании, когда были плановые переаттестации, его лишали премий, платили совсем мало, и продолжали вешать бесперспективные дела. Но после моего рождения от лейтенанта- следователя он дослужился до замначальника, а потом и начальника УВД. Конечно же это − стечение обстоятельств, папа всегда и всех в этом уверяет, но про себя думает по-другому. Действительно, в своём отделе по борьбе с наркотиками папа себя хорошо зарекомендовал – статистика преступлений в состоянии наркотического опьянения при папе стала падать. Тут не обошлось и без маминых консультаций. Особенно помогла её подсказка в одном рядовом бесперспективном деле. Когда второго мэра сменил третий, папу направили на дополнительные курсы в юридическую академию и назначили прокурором по надзору. Но начальник УВД – это понятнее народу, чем прокурор, и по милославскому радио папа раньше намного чаще выступал. Эти старые прямы эфиры и сейчас в записи повторяют по выходным, я люблю их слушать. А повторяют, потому что наркотики – это очень больная тема, и всегда актуальна.