И все же безапелляционное утверждение Хрущева о том, что Сталин игнорировал «все предупреждения некоторых военачальников, сообщения перебежчиков из вражеской армии и даже открытые враждебные действия противника», было лживым. Об этом свидетельствовали события 21 июня 1941 года. В этот день советский посол в Берлине вручил германскому правительству ноту протеста в связи со 180 нарушениями границы СССР немецкими самолетами с 19 апреля по 19 июня. В ноте напоминалось, что Советское правительство уже протестовало 21 апреля по поводу 80 подобных нарушений с 27 марта по 18 апреля. Советское правительство требовало от правительства Германии «принятия мер к прекращению нарушений советской границы германскими самолетами».

Вечером 21 июня Молотов вызвал к себе посла Германии Шуленбурга и ознакомил его с нотой, которую должен был вручить Деканозов в Берлине. Молотов допытывался у Шуленбурга, нет ли у Германии каких-либо претензий, о чем последний информировал Берлин: «Есть ряд указаний на то, что германское правительство недовольно советским правительством. Даже циркулируют слухи, что близится война между Германией и Советским Союзом. Они основаны на том факте, что до сих пор со стороны Германии еще не было реакции на сообщение ТАСС от 14 июня, что оно даже не было опубликовано в Германии. Советское правительство не в состоянии понять причин недовольства Германии. Если причиной недовольства послужил югославский вопрос, то он – Молотов – уверен, что своими предыдущими заявлениями он уже прояснил его, к тому же он не слишком актуален. Он, Молотов, был бы признателен, если бы Шуленбург смог объяснить ему, что привело к настоящему положению дел в германо-советских отношениях». «Я ответил, что не могу дать ответа на этот вопрос, – докладывал Шуленбург, – поскольку я не располагаю относящейся к делу информацией; я, однако, передам его сообщение в Берлин».

Вечером 21 июня Жукову сообщили, что «к пограничникам явился перебежчик – немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня». Он тотчас же доложил об этом «наркому и И. В. Сталину. И.В. Сталин сказал: «Приезжайте с наркомом в Кремль». (Судя по записям посетителей кабинета Сталина, вместе с Жуковым и Тимошенко прибыли Буденный и Мехлис.)

Сталин отклонил проект директивы о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность, предложенный Жуковым и Тимошенко, и решил направить другую «короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений». Эта директива требовала от войск «быть в полной боевой готовности, встретить возможный Удар немцев или их союзников» и содержала приказ: «а) в течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе; б) перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать; в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточение и замаскированно; г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов; д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить. Тимошенко. Жуков. 21.6.41 г.».

В 0.30 ночи 22 июня Жуков и Тимошенко сообщили Сталину еще об одном перебежчике – немецком солдате, который сообщил, что германские войска перейдут в наступление в 4 часа утра. Сталин спросил, передана ли директива в округа, и получил утвердительный ответ Жукова. Следовательно, он вовсе не игнорировал предупреждения о возможности начала войны. Теперь же считают, что директива запоздала, а меры, содержавшиеся в ней, были недостаточны. Но, как известно, история не знает сослагательного наклонения. Нам не дано знать, можно ли было предотвратить катастрофу. Истекали последние минуты мира, оставшиеся от полученного 23 августа 1939 года выигрыша во времени. Страна неумолимо приближалась к самому тяжелому испытанию за всю историю своего существования.

С легкой руки Хрущева из книги в книгу стало гулять утверждение о том, что в первые дни войны Сталин растерялся. В своих воспоминаниях Хрущев писал, что после того, как «война началась… каких-нибудь заявлений Советского правительства или же лично Сталина пока что не было… Сталин тогда не выступал. Он был совершенно парализован в своих действиях и не собрался с мыслями… Когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Не знаю, все или только определенная группа, которая чаще всего собиралась у Сталина. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его про…» Буквально так и выразился. «Я, говорит, отказываюсь от руководства» – и ушел». Нечто подобное говорил Н.С. Хрущев и в своем докладе на XX съезде: «Было бы неправильным забывать, что после первых серьезных поражений Сталин думал, что наступил конец. В одной из своих речей, произнесенных в те дни, он сказал: «Все, что создал Ленин, мы потеряли навсегда». После этого в течение долгого времени Сталин фактически не руководил военными действиями, прекратив делать что-либо вообще. Заявления Хрущева позволили Д. Волкогонову сделать вывод, что Стали н «ощутил растерянность и неуверенность» с первых же минут войны и что «Сталин с трудом постигал смысл слов Жукова», когда тот сообщал ему о начале военных действий.

Молотов был решительно не согласен с подобными характеристиками настроения и поведения Сталина. Он говорил Чуеву: «Растерялся – нельзя сказать, переживал – да, но не показывал наружу… Что не переживал – нелепо». Управляющий делами Совнаркома Я. Е. Чадаев таким запомнил Сталина, когда тот приехал в Кремль рано утром 22 июня: «Он прибыл на работу после кратковременного сна. Вид у него был усталый, утомленный, грустный. Его рябое лицо осунулось. В нем проглядывалось подав ленное настроение. Проходя мимо меня, он легким движением руки ответил на мое приветствие». По противоречивым воспоминаниям трудно установить, кто первым сообщил Сталину о начале войны (Г.К. Жуков, В.М. Молотов или Н. Г. Кузнецов), но очевидно, что в ночь с 21 на 22 июня ему не пришлось долго спать, так как, судя по книге посетителей, последний из них ушел из его кабинета 21 июня в 23 часа, а в 5 часов 45 минут Сталин уже снова принимал людей: наркомов иностранных дел, внутренних дел, обороны (Молотова, Берию и Тимошенко), а также начальника Генштаба Жукова и начальника Политуправления Красной Армии Мех-лиса. (По воспоминаниям Жукова, последний звонил Сталину в 0.30 ночи перед началом войны, а затем около 4 часов разбудил его, сообщив о налетах немецкой авиации.)

Очевидно, что в первые часы после начала войны Сталин собирал сведения о положении на границе и в приграничных республиках. По воспоминаниям первого секретаря КП(б) Белоруссии П.К. Пономаренко, Сталин позвонил ему в Минск в 7 часов утра и, выслушав сообщение, сказал: «Сведения, которые мы получаем из штаба округа, теперь уже фронта, крайне недостаточны. Обстановку штаб знает плохо. Что же касается намеченных вами мер, они в общем правильны. Вы получите в ближайшее время на этот счет указания ЦК и правительства. Ваша задача заключается в том, чтобы решительно и в кратчайшие сроки перестроить всю работу на военный лад. Необходимо, чтобы парторганизация и весь народ Белоруссии осознали, что над нашей страной нависла смертельная опасность, и необходимо все силы трудящихся, все материальные ресурсы мобилизовать для беспощадной борьбы с врагом. Необходимо, не жалея сил, задерживать противника на каждом рубеже, чтобы дать возможность Советскому государству развернуть свои силы для разгрома врага. Требуйте, чтобы все действовали смело, решительно и инициативно, не ожидая на все указания свыше. Вы лично переносите свою работу в Военный совет фронта.