Ныне нелегко установить, что происходило после того, как охранники встревожились, так как мемуары Хрущева, воспоминания Рясного в изложении Чуева и воспоминания Рыбина сильно отличаются друг от друга в описании того, кто и каким образом обнаружил причину «нарушения распорядка дня» и в какой последовательности развивались дальнейшие события.
По Рыбину, тревога охватила охрану через четыре часа после того, как зажегся свет в кабинете Сталина: «в десять тридцать охрана окончательно убедилась в скверности положения». После этого охранники некоторое время препирались, кому идти к Сталину, чтобы проверить, в каком он состоянии и под каким предлогом, но, так как к этому времени привезли почту, то охраннику Лозгачеву поручили войти с почтой в дом. Вопреки другим версиям, по рассказу Рыбина, получается, что Лозгачеву не пришлось взламывать двери или ждать приезда членов президиума ЦК для того, чтобы войти в дом. Пройдя несколько комнат, Лозгачев обнаружил Сталина не в спальне, а в малой столовой, откуда «лился свет».
По свидетельству Лозгачева, в малой столовой «у стола на ковре лежал Сталин, как-то странно опираясь на локоть. Рядом лежали карманные часы и газета «Правда». На столе стояли бутылка минеральной воды и пустой стакан. Видимо, Сталин еще не потерял окончательно сознание, но говорить уже не мог. Заслышав шаги, он чуть приподнял руку, словно подзывая. Бросив почту на стол, Лозгачев подбежал, выпалив: «Что с вами, товарищ Сталин?» В ответ послышалось непонятное: «дз-з-з». По внутреннему телефону Лозгачев позвал Старостина, Тукова и Бутузову. Они мигом прибежали. Лозгачев спросил: «Вас, товарищ Сталин, положить на кушетку?» Последовал слабый кивок головы. Все вместе положили больного на кушетку, которая оказалась короткой. Пришлось перенести Сталина в большой зал на диван. По пути стало видно, как он озяб. Наверное, лежал в столовой без помощи несколько часов. Бутузова тут же на диване распустила ему завернутые по локоть рукава нижней рубашки. На диване Сталина тщательно укрыли пледом. Лозгачев сел рядом ждать врачей».
Возможно, что Сталину стало плохо гораздо раньше, чем зажегся свет в его кабинете, и он включил свет, напрягая последние силы, уже будучи не в состоянии позвать охранников и прислугу. Однако скорее всего, ссылаясь на слова Хрусталева о том, что Сталин просил его не беспокоить, к нему никто не шел, хотя заведенный порядок воскресного дня был нарушен уже в полдень. Поскольку ни Рясного, ни официального начальника охраны Игнатьева на даче не было, то неясно, кто же руководил действиями охраны 1 марта. Рыбин не говорит о том, кто и когда вызывал врачей, но очевидно, что если правительственная охрана вызвала службу Лечсанупра Кремля, то прибытие самых высококвалифицированных врачей на сталинскую дачу можно было ожидать в считанные минуты.
Однако создается впечатление, что никто с дачи врачей не вызывал и Лозгачев напрасно их ждал. Кажется, что руководство охраны вместо вызова врачей решило лишь уведомить о происходивших событиях высокое начальство. Хрущев вспоминал, что ему позвонил Маленков и сообщил ему: «Сейчас позвонили от Сталина ребята (он назвал фамилии), чекисты, и они тревожно сообщили, что будто бы что-то произошло со Сталиным. Надо будет срочно выехать прямо туда». Я сейчас же вызвал машину. Она была у меня на даче. Быстро оделся, приехал, все это заняло минут 15». Хрущев утверждал, что Сталина обнаружила на полу большой столовой Матрена Бутузова. Он узнал также, что чекисты перенесли Сталина на диван, и он заснул. По словам Хрущева, узнав об этом, он и Маленков, так и не войдя в дом, уехали. Хотя Хрущев не упоминает присутствия Берии, Рыбин настаивал, что тот был вместе с прибывшими и устроил скандал охранникам за напрасное паникерство, уверяя, что Сталин спит.
Несмотря на противоречия в этих рассказах, из их содержания следует, что ни Берия, ни Маленков, ни Хрущев не нашли ничего тревожного в том, что 74-летний человек, уже не раз страдавший от серьезных заболеваний, упал в обморок и был найден на полу в полупарализованном состоянии. Странно, что они не предложили вызвать врача и осмотреть Сталина, хотя бы для того, чтобы убедиться, не ушибся ли он при падении, чтобы измерить внутриартериальное давление и т. д. Неужели элементарный житейский опыт не подсказывал трем бывалым людям, поднаторевшим в решении самых различных кризисных ситуаций, в том числе и житейских, что состояние Сталина настоятельно требует немедленного медицинского внимания? Можно предположить, что каждый из троицы старательно делал вид, что ничего необычного не происходит, именно потому, что твердо знал, что Сталин уже находится между жизнью и смертью. А если это так, то что давало им основания для такой уверенности и почему они не старались использовать хотя бы малейший шанс для спасения его?
Но не меньшее удивление вызывает поведение охранников. Почему они поверили «диагнозу» Берии, когда видели, что Сталин был в полупарализованном состоянии и пребывает в нем чуть ли не вторые сутки? Почему они лишь покорно ожидали прибытия врачей, ничего не предпринимая для ускорения этого события? Создается впечатление, что события развертывались в далекой тайге или тундре и окрест ближней дачи не было на сотни километров ни единого очага цивилизации, ни единого медицинского учреждения, ни одного врача. Неужели слова Хрусталева о том, что Сталин просил его не беспокоить, а затем приказ Маленкова «никому ничего не сообщать», разносы Берии, устроенные охранникам, произвели на них столь сильное впечатление, что они не решились действовать самостоятельно, хотя бы в обход этих приказов: например, вызвать врача якобы на помощь одному из них. Не исключено, что кто-то строго запретил охране действовать самостоятельно.
Казалось, что, как и в случае с убийством Кирова, те, кто мог остановить роковой исход, делали вид, что ничего страшного не происходит, отстраняясь от исполнения своего долга для спасения жизни.
Как утверждал Хрущев, ночью Маленкову все же опять позвонили охранники, которые сочли, что «сон» Сталина не похож на сон здорового человека. Тогда все участники последней трапезы со Сталиным в ночь с 28 февраля на 1 марта решили поехать снова на дачу, пригласив также Кагановича и Ворошилова. По словам Хрущева, «условились также, что вызовем и врачей». По словам Рыбина, «лишь в половине восьмого приехал Хрущев, утешив: «Скоро будет медицина». Как пишет Рыбин, «около девяти часов действительно появились врачи во главе с профессором Лукомским». Получалось, что от времени обнаружения Сталина на полу до приезда врачей прошло около 10 часов! За это время даже в те годы «скорая помощь» могла прибыть самолетом в любую точку СССР, включая стойбище оленеводов Крайнего Севера или кишлак в горах Памира. Советские люди верили, что Сталин лично содействовал оказанию подобной помощи. Когда же самому Сталину понадобилась забота о его здоровье, то окружавшие его советские люди, постоянно изъявлявшие горячую любовь к нему и готовность выполнить любое его задание, проявили в лучшем случае поразительную растерянность и редкостное бесчувствие. Для того чтобы убить нездорового и немолодого человека, находившегося в состоянии инсульта, не требовалось «дам-невидимок», брызжущих эфир в лицо и вкалывающих порции яда. Даже если инсульт Сталина был вызван естественными причинами, для того чтобы добиться его кончины, было достаточно не оказывать ему долго медицинскую помощь.
Диагноз прибывшего на дачу 2 марта профессора Лукомского был быстрым и, как оказалось, безошибочным: инсульт с кровоизлиянием в мозг. Только теперь с опозданием по меньшей мере в половину сугок после обнаружения Сталина (а возможно, через сутки после инсульта), по словам Рыбина, «принесли кислородную подушку, сделали уколы камфары, приложили пиявки. Наверное, предлагали применить еще что-то, действующее сильнее, потому что Берия нагонял страху: «А вы гарантируете жизнь товарищу Сталину, гарантируете?!» По словам Хрущева, «врачи сказали, что при таком заболевании почти никто не возвращался к труду. Человек мог еще жить, но что он останется трудоспособным, маловероятно: чаще всего такие заболевания непродолжительны, а кончаются катастрофой».
