Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Сысоев, ко мне! Петрова, ко мне!

Старичок бухгалтер моментально выскочил из-за стола и со всех ног бросился к начальнику. За ним, зябко кутаясь в шаль, заторопилась товаровед — пожилая костлявая женщина с бледным лицом и поджатыми губами.

Молодой экспедитор, которого в конторе все называли «Сусик» — это странное имя произошло от маленьких едва заметных светлых усиков, за которыми он тщательно ухаживал, — прищурив глаз и кивнув в сторону кабинета, прошептал Марине:

— Сейчас он даст им разгону.

Разгон в представлении Марины был чем-то вроде чтения нотации. Очень неприятная вещь — стоять перед начальником и слушать, как он тебя отчитывает. Но то, что Марина услышала из-за неплотно прикрытой двери, не походило ни на какие нотации. Хоть затыкай уши и выбегай вон!

— Безобразие! — возмущалась Марина. — Как они ему разрешают?

Сусик ухмылялся.

— Попробуй не разреши. А мы поглядим, как у тебя получится.

И он подмигнул остальным работникам: смотрите, мол, какая храбрая выискалась!

В тот раз Марина промолчала, хотя это стоило больших усилий — в ней все кипело от возмущения. Но когда Степан Сергеевич устроил тут же, в общей комнате, новый разнос старику бухгалтеру, топая на него ногами и крича: «Лодырь! Паразит!» — Марина не выдержала.

— Какое вы имеете право оскорблять человека? — негромко сказала она.

Стало тихо-тихо, все затаили дыхание. Степан Сергеевич резко повернулся, подошел к ее столу, положил на него сжатые кулаки и процедил сквозь зубы:

— Человек имеет только один рот и целых два уха. Тебе ясно, почему?

— Мне ясно! — сказала Марина. — А вам?

Ковшов бросил на нее яростный взгляд и пошел к себе, с силой захлопнув за собой дверь. В окнах общей комнаты тоненько звякнули стекла.

Все молчали и смотрели на Марину так, будто она конченый человек. Сусик, выражая общее мнение, произнес вполголоса:

— Каюк теперь тебе. Ковшов такого не потерпит.

Его слова подтвердились уже на следующий день.

Утром, только явившись на работу, Степан Сергеевич вызвал в кабинет Марину. Разговор вначале носил довольно мирный характер.

— Какая тебя вчера муха укусила? — спросил он. — Что ты мне на язык наступаешь?

— Извините меня, Степан Сергеевич, но нельзя же так обращаться с людьми.

Лицо Ковшова потемнело.

— Тебя в школе учили выговора старшим лепить?

— Меня учили всегда говорить правду, в том числе и старшим.

— Довольно! — Ковшов стукнул кулаком по столу и встал. — Я вижу, с тобой надо иначе… Вот что, хватит лодыря гонять. Чернила и бумажки многому тебя не научат. Пойдешь шелк грузить.

— Грузить? Но ведь вы говорили…

— Ты кем у нас числишься? — грубо перебил ее Ковшов. — Разнорабочей, так?

Марина повернулась и вышла.

…Грузчики — трое молодых языкастых парней — молча встретили ее язвительными шуточками. Но, надев фартук и брезентовые рукавицы, Марина вместе с парнями молча грузила шелк в вагон, потом таскала в склады ящики и бочки. Постепенно шуточки прекратились: нет против насмешников оружия сильнее, чем равнодушие. А в работе Марина нисколько не уступала парням.

Мало-помалу отношения между грузчиками и Мариной наладились. Они полностью признали ее своей. В свободные минуты, когда старший объявлял перекур и начинался, как они говорили, «малый треп», Марина многое узнавала о заводских делах. Она поражалась: откуда им все известно?

Не могла понять Марина и их отношения к Ковшову. Начальник отдела снабжения не раз обрушивался на грузчиков с криком и руганью. Другому бы они дали такой отпор, что в следующий раз тот долго бы думал: идти к грузчикам самому или послать кого-нибудь? А Ковшову все сходило с рук.

Почему? Боятся? Что-то незаметно. Тогда уважают? За что?

Как-то Марина прямо спросила их об этом. Парни переглянулись.

— Ты же прежнего начальника снабжения не знала, — сказал один из них и презрительно сплюнул. — Вот того мы свободно посылали ко всем чертям. Хапуга! А Ковшов… Да разве сравнишь! Это человек! Ничего для себя! Все для завода. Только заводом и дышит.

А еще узнала Марина, что у Ковшова вся семья погибла в войну и живет он один у чужих людей.

Когда кончали разгрузку поступивших вагонов, Марина уходила работать в отдел. Начальник ведь не освободил ее от прежних обязанностей. По крайней мере, она так считала.

Ковшов, проходя через общую комнату, косился на Марину и ничего не говорил. Лишь однажды буркнул на ходу:

— Что, надоело уже грузчиком?

— Нет, почему же? — вскинула на него Марина свои по-детски наивные глаза. — Просто там сейчас нет работы.

Иногда, когда по вечерам скапливалось много бумаг, она приходила в отдел по вечерам. Ей даже нравилось работать в тихой пустой комнате. Днем сюда то и дело заявлялись посетители; из кабинета Ковшова неслись громкие голоса. Все это порядком мешало.

Марина с интересом присматривалась к Ковшову. Малограмотный человек, писавший с такими орфографическими ошибками, которых устыдился бы даже третьеклассник, он обладал удивительной памятью. Товаровед еще роется в кипе своих бумаг, чтобы найти требуемые сведения, бухгалтер еще только начинает подсчитывать на арифмометре нужные суммы, а из кабинета несется:

— Что вы там копаетесь, как неживые? Я уже знаю.

Ковшов не делал никаких записей, все держал в памяти: и сколько целлюлозы на складах, и сколько комплектов рабочей одежды выдали в прядильный цех, и сколько завтра поступит вагонов на разгрузочную площадку… Он знал буквально все, вплоть до незначительных мелочей.

Ну, просто идеальный начальник снабжения… Одно только не нравилось Марине, и чем дальше, тем больше. Ковшов стремился все делать сам. Работники отдела никакой самостоятельности не имели, выполняли лишь его указания. Даже начальники групп, ответственные за снабжение завода химикатами, металлами, спецодеждой и имевшие своих подчиненных, и те были такими же пешками, как другие снабженцы, ровным счетом ничего не решали. Все один Ковшов, Ковшов, Ковшов… И люди постепенно разучались думать, теряли инициативу, становились механическими исполнителями чужой воли.

А может, ей только так кажется? Марина поговорила с Сусиком, со старым бухгалтером. Нет, они тоже все это видят. Но молчат…

Марина решила: обязательно надо сказать обо всем Ковшову: он умный, должен понять. Только вот не представлялось удобного случая. Начальник все еще смотрел на нее сердито и хмуро, что совсем не располагало к откровенному разговору.

В отдел снабжения пришли из крутильного цеха и попросили выписать электрических лампочек.

— Нет лампочек, — сказал Ковшов.

Марина удивилась: ведь есть лампочки. Неужели Ковшов забыл? Напомнить сейчас? Неудобно. Подумает, что она нарочно, ему в пику.

Когда посетитель ушел, так ничего и не добившись, Марина сказала:

— Степан Сергеевич, а ведь вчера получили лампочки. Три тысячи с чем-то штук. Я сама сгружала.

Ковшов покосился на нее.

— Хорошо хоть, что при нем не ляпнула. Есть, три тысячи триста. Только их нет, поняла?

— Нет, не поняла, — стояла на своем Марина. — Люди в цеху без света работают, а мы как собака на сене.

— Ах, это я собака на сене? — закричал Степан Сергеевич, пропустив мимо ушей ее «мы». — Опять начинаешь меня учить? Молода! Молоко на губах не обсохло! Сказал нет — значит нет. Нечего там иллюминацию устраивать!

После работы Марина пошла в крутильный цех — решила проверить сама. Все крутильщицы в один голос жаловались на плохой свет. Во многие патроны были ввинчены лампочки в двадцать пять свечей.

Марина побежала обратно в отдел. Ковшов еще сидел у себя и что-то подсчитывал.

— Что тебе? — поморщился он, увидев Марину на пороге кабинета.

— Степан Сергеевич, я сейчас ходила в крутильный, — Марина старалась говорить как можно почтительнее. — Им действительно нужны лампочки. Люди глаза себе портят.

— Они тебе наговорят… Развесь только уши!

38
{"b":"841312","o":1}